Руина, Мазепа, Мазепинцы
Шрифт:
татары угоняли их скот, а самих людей забирали в полон. В 1685
году азовские люди приходили под Балаклею и в Степановку, взяли
50 человек в неволю, забрали имущество и скот и выжгли село; вслед затем на торжских соленых озерах и на сенных покосах взяли
в полон многих людей и захватили скот. После того набегали они
на Харьковский полк и там побили и увели в неволю множество
людей. Кроме всего этого, в разные годы бусурманы захватывали в
полон запорожцев,
таким поводам посылаемы были к хану крымскому требования, чтоб он приказал казнить своевольников, отпустить русских
пленников и воротить награбленное, но справедливые требования не
исполнялись, а царских посланников, ездивших в Крым, бесчестили: одного из них, Никиту Тараканова, хан и Калга-салтан приказали
бить обухами и выставить пред народом в утеху бусурманам, а
православным христианам в укоризну и посмеяние. Посылались
жалобы на крымского хана к турецкому султану, и турецкий султан
приказывал хану освободить русских пленников и возвратить
похищенное, но хан не сделал ничего. По изложенным поводам, великие государи, вступивши в союз с польским королем, решили
чинить промысел над крымцами.
Не ранее как в начале декабря отправлен был Косагов с ратною
силою в Запорожскую Сечу с тем, чтобы укрепиться в Каменном-
Затоне. Между тем поляки несколько ранее, осенью, сделали
нападение на Молдавию, но оно окончилось для них неудачно; татары
зажгли степь, и польские войска должны были попятиться назад.
Самойлович продолжал ненавидеть смертельно поляков, и перед
своими старшинами не скрывал нерасположения к успехам
христианских держав, воевавших тогда против турок, и показывал
довольство неудачами христиан. Когда гетману приносили газеты
(куранты), где сообщалось, что цесарские войска овладели городом
Будою, а венециане сделали высадку в Морее и побрали там
турецкие города, - гетман не хотел заглядывать в газеты, но разразился
веселым смехом, когда ему сказали, что поляки ушли со срамом из
Молдавии, а татары, ворвавшись на Волынь, наделали там
опустошений. Беседуя с генеральным бунчужным Полуботком, гетман
говорил: <Ах, как бы я был рад, когда бы ляхи в Волоской земле, утесненные татарами, помирились! Чай бы Москва и нас тогда
узнала и не почитала бы нас легко за то, что мы хотим соблюсти
приобещенную и надежную дружбу с Крымским государством>; Полуботок, хотя и преданный Самойловичу, проговаривался о его’
отзывах перед теми, которым они пригодились ко вреду гетмана.
Но гетман, верный по долгу московскому престолу, во
исполнение царской воли рассылал полковникам универсалы о
распоряжениях к предстоявшей войне и писал в Москву, что если уже
392
решено воевать, то необходимо выслать сколько возможно большее
войско и выступать в поход раннею весною. Впоследствии враги
его толковали эти советы так, как будто гетман давал их с
коварною целью, чтоб затеваемое военное предприятие не удалось.
Но такое побуждение приписывалось ему неверно, по злобе: и
прежде много раз, когда у него из Москвы спрашивали советов, он всегда твердил, что против Крыма надобно сразу двинуть
огромное войско, чтоб иметь возможность одним походом кончить
войну, а выступать в поход следует не иначе, как раннею весною, чтоб иметь для себя впереди все летнее время в распоряжении.
Несколько времени, однако, у Самойловича оставалась надеж-, да - авось либо в Москве одумаются, отстанут от союза с ляхами
и не начнут войны против Турции и Крыма. Москва готовилась к
войне очень медленно, как будто чего-то выжидая.
Константинопольский патриарх Дионисий писал в Москву убеждения не
разрывать мира с бусурманами и представлял, что это принесет вреда
более христианам, чем бусурманам, потому что турки станут тогда
изливать свое мщение над подвластными им христианскими
народами. Крымский хан писал в Москву, что воевать не из-за чего, просил жить в мире с Крымом, не помогать польскому королю, а
для улажения недоразумений учинить съезд. Стольник Алмазов
привез гетману ханское письмо и спрашивал, где учинить такой
съезд. Самойлович тогда находил удобным устроить съезд в Камен-
ном-Затоне, куда послан Косагов, и при этом* заметил, что будет
кстати двинуть войско, чтоб задать страху крымцам. Это нам
показывает искренность Самойловича: война ему была неприятна, но
когда уже решено было высшею властью двинуть войско, гетман
хотел по крайней мере извлечь из этого пользу, чтоб укрепить мир
с Крымом на более выгодных для России условиях. В кругу своих
старшин он безбоязненно говорил: <Не послухала таки мене дурная
Москва, замирились з ляхами! приходит, однако, время: станут
скоро меня просить, чтоб я стал посредником к примирению между
Москвою и Крымским государством. Только я буду знать, как их
примирить. Будут они меня памятовать; будут ведать москали, как
нас почитать!>.
Надежды гетмана не сбылись. Съезд с крымцами не устроился