Руины

Храппа Вадим

– Хуй с ним.

Ясюченя протянул ему сигарету.

Тюрин посмотрел название.

– Гродненская «Прима». Ты что, посылку получил?

Ясюченя помотал головой.

– Из старых запасов.

Тюрин снял рукавицу и обтер лицо рукой.

– Бетон, сука, наверное, марки шестьсот. Да еще в сырости стоял… Заебал вконец. У вас там что наверху?

– Уже ничего. Подмели, теперь хуем груши околачиваем. А чего у вас воду не выкачивают?

Тюрин пожал плечами. Он курил, пуская дым через нос, и пусто смотрел в серую стену.

– Выпить

хочется, – вдруг сказал он. – До жути.

– Я писал домой. Должны прислать, – сказал Ясюченя. И добавил:

– Скорей бы уж молодых пригнали в роту.

– Не пригонят.

– Откуда ты знаешь?

– Ребят, командиров из карантина сегодня видел. Им уже объявили.

– Ебаный в рот! – сказал Ясюченя.

– Такие вот дела…

Тюрин бросил окурок в воду. Он зашипел, дернулся в сторону и стал медленно кружиться на месте.

– Ладно, – сказал Тюрин, встал и пошел по воде к Иванову.

– Вы на обед-то собираетесь? – спросил Ясюченя, вставая. Когда вставал, в кобчике остро кольнуло. Но уже не так, как утром.

– А сколько времени? – остановился Тюрин.

– Около двенадцати. Я когда к вам шел, было без десяти.

– Ну, через полчаса смоемся. Слушай, я тебя все хочу спросить. А почему ты без бульбонского акцента разговариваешь?

– У меня мать русская. Да и жили мы раньше в Минске, а там никто по-белорусски не говорит. Учился в русской школе.

Он хотел сказать про институт, но не стал. Зачем? Лишние расспросы. Кому это здесь надо?

– Ясно, – сказал Тюрин и тронул Иванова за плечо. Тот поднялся, пошел к дыре и взял молоток. Он не сразу заработал, видимо, замерз конденсат, и Иванову пришлось несколько раз сильно ударить пикой в стену.

Тюрин устроился на куче и закрыл глаза.

Вокруг каждой тумбы была небольшая площадка с песком за железным бордюрчиком. На песок не сядешь – раскаленный, но на бордюр сесть можно было. Правда, он был острым, пережимал жилы, и ноги быстро затекали. Но можно было менять положение.

Тепло было сухим и пробирающим до костей даже через одежду. По телу пробегали приятные мурашки, и чувствовалось, как инфракрасные лучи выгоняют холод, накопившийся в теле с утра. Коварная штука. Хочется так сидеть всю жизнь, пронизанным жаркими сухими иглами. Закрыть глаза и сидеть, сидеть, сидеть… Уснуть. Не сможешь упасть. Тонкие, но крепкие лучи будут поддерживать тебя все время. Понемногу мурашки затихли, и осталась только истома, клонящая в вечный сон. Полудремотное состояние, спишь наяву. Очень приятно. Потом, когда прогреешься, как следует, выходишь на сорок градусов и не чувствуешь их. Кстати, о сорока градусах… Надо ведь на обед идти… Не хочется. Но надо. Можно понемногу думать о чем-нибудь. Тем более, что здесь не никогда не приходит в голову в голову всякое дерьмо. Никакой хуйни. Только приятное. Медленное, плавное, тихое, философское. Надо на обед идти.

Ясюченя встал и поплелся к выходу, стараясь не расплескать по дороге тепло.

Он взял полный суп, несколько кусков белого хлеба и котлеты с макаронами. На компот, талона в пятьдесят копеек уже не хватило. А чаю не было.

Когда он доедал суп, подошли со своими подносами калининградцы и сели за его стол. Потом Тюрин пошел к раздаче, взял три стакана сметаны и три куска пирога. Пирог, это он так только у них, у вологодских называется, на самом деле это просто лепешка, намазанная сметаной и запеченная. Тюрин спокойно прошел мимо кассирши к столу. Та проводила его взглядом, но так и не поняла, заплатил он за них, или нет?

– На, – Тюрин подвинул по столу к Ясючене сметану и пирог.

– Как ты умудряешься?

– А что, тут до хуя ума надо? Пошел, да взял с наглой рожей.

– Спасибо, – сказал Ясюченя.

Тюрин поднял голову от тарелки и посмотрел на него пустыми глазами.

Иванов криво усмехнулся:

– Жри, пока не отняли.

– Я написал, – сказал Ясюченя. – Мне должны прислать выпивку.

Иванов кивнул, разламывая котлету вилкой.

Тюрин снова поднял голову.

– Скажи тетке, чтобы посылку дома выпотрошила и принесла без ящика. Тогда Ахмедов не узнает, что там было? Сунешь ему в ебало колбасы, и все будет в порядке. А когда придет?

– Я не знаю. Должна вот-вот.

– И своим бульбашам не говори, – сказал Иванов. – Они что-то слишком начинают задницы чуркам лизать.

– Молодые пришли, – сказал Ясюченя.

Иванов и Тюрин обернулись.

– Жаль, что их не пришлют в роту, – сказал Ясюченя.

– Да, было бы полегче, – сказал Тюрин.

– Ни хуя. Пока не уйдут майские и Саидов, ни хуя не будет, – сказал Иванов.

«Еще полгода…» – подумал Ясюченя.

– Смотри, у половины уже старые шапки. Надо бы и нам разжиться.

Иванов махнул вилкой:

– Все равно спиздят. А у тебя так чурки вместе с головой снимут. Угомонись.

Потом ели молча и быстро.

– У нас еще время поспать останется, – сказал Тюрин.

Когда пришли в бытовку, там уже спали химики и хохлы. Белорусов не было. Ясюченя бросил на пол старые фуфайки и лег. Он не успел заснуть, как пришли белорусы. Оба тут же повалились рядом с Ясюченей.

– Вы где были? – тихо спросил он.

– На ККЦ обедали, – сказал Лебединский.

– Нормально?

– Лепшей чим у гэтой.

– Яще й на смятану достало, – сказал Марусич.

– Суп гароховый з бульбой, шматок мьяса з падлиукой и чай.

– А вот еще на сталепрокатном хорошо кормят, – сказал Ясюченя. – На наш талон можно набрать…

– Хватит вам про жратву! – зло, сквозь сон сказал Иванов.

Белорусы притихли.

Ясюченя вдруг почувствовал стыд. Жгучий, такой, что щеки и уши загорелись. Стыд, которого давно не чувствовалось. Он постарался уснуть.

Поспать удалось немного больше, чем хотелось. Не было работы, а переезжать на другой объект решили завтра с утра. Пока мастер с бригадиром решали, чего бы еще подмести, удалось поспать.