Рука Москвы
Шрифт:
— О чем задумался? — очень кстати спросил дядя Костя.
— Да так, о жизни, — ответил Томас. — Скажите, я не совсем разобрался в одном деле. Серж что-то говорил про ситуацию гражданской войны. Что она может возникнуть у нас в Эстонии.
Дядя Костя выключил телевизор и спросил:
— Он говорил это тебе?
— Нет. Розе Марковне, — объяснил Томас. — При мне. И я так понял, что гражданская война может возникнуть из-за недвижимости дедули. Это возможно?
— В жизни все возможно. Даже то, что кажется невозможным.
— Ладно, спрошу по-другому. Это вероятно?
— В жизни все вероятно. Даже самое невероятное.
— А вы могли бы сказать мне это как-нибудь попроще?
— Ты ждешь, чтобы я тебя утешил? — спросил дядя Костя. — Или чтобы сказал правду?
— Чтобы утешили, — честно ответил Томас.
— Мне нечем тебя утешить.
Что ж, это был ответ. Похоже, на ответ более ясный этот человек был не способен.
— Какая у вас профессия, дядя Костя? — поинтересовался Томас.
— Да как тебе сказать? Профессия у меня не особо престижная, но нужная во все времена.
— Какая?
— Ассенизатор.
— Да, — подумав, согласился Томас. — Эта профессия нужна во все времена.
— Вот-вот, — покивал дядя Костя. — А в нынешние особенно. Потому что, как объяснил мне однажды один молодой кандидат наук, специалист по Продовольственной программе: еды стало меньше, но говна больше. Почему тебя заинтересовала моя профессия?
— Вы очень хорошо умеете не отвечать на вопросы.
Даже на этот вопрос не ответили. Никакой вы не ассенизатор. Вы полковник. В Чечне вы были начальником контрразведки. Рита про вас рассказывала.
— Секунду, — прервал его дядя Костя и прислушался.
Из комнаты охраны через музыкальный салон донеслась телефонная трель. Дядя Костя живо поднялся и побежал на звонок. Когда он вернулся, лицо у него было напряженным, жестким. И голос тоже звучал жестко и словно бы неприязненно.
— Ты прав, — сказал он. — В Чечне я был начальником контрразведки. Сейчас я генерал-майор. А теперь позвони господину Янсену и передай, что его хочет видеть начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал-майор Голубков.
— Что это за управление? — спросил Томас.
— Он знает.
— Говорить по-русски?
— Можешь по-эстонски.
Янсен знал, что это за управление. И, как понял Томас, знал, кто такой генерал-майор Голубков. Он приказал передать генерал-майору Голубкову, что приедет в гостиницу через час.
— А теперь закройся в спальне и не высовывайся, — распорядился дядя Костя. — Ни под каким видом. А будет еще лучше, если я тебя запру. Не обижайся, так нужно.
— Нужно так нужно, — согласился Томас. — Я понял, почему вы назвали себя ассенизатором. Вы здесь, чтобы немножко очистить Эстонию от говна?
— Это не мое дело, — сухо возразил дядя Костя. — Мне работы и в России хватает. Очистить Эстонию от говна могут только сами эстонцы.
И он действительно запер Томаса в белой спальне, где все напоминало ему о Рите Лоо.
За окном спальни набухал кровавый закат.
Генерал Мюйр.
Стас Анвельт по прозвищу Краб.
Лембит Сымер.
Ненадолго избежавшая этой участи Роза Марковна.
Кто следующий?
Он следующий.
Потом Сергей Пастухов.
Муха.
Артист.
И так далее.
В этом «и так далее» и была самая большая жуть.
«Мне нечем тебя утешить».
Гражданская война. Твою мать. А если сказать просто — бойня. Когда трупы, это всегда бойня, как это ни называй. Снова трупы. Опять трупы. Выползающая из-за горизонта, оттуда, где чадят газовые камеры и крематории Освенцимов, бесконечная колонна изможденных, как скелеты, трупов. Прервалась ненадолго, иссякла. И вот снова начинает стекаться в поток, как стекаются в бешеное вешнее половодье слабые весенние ручейки.
И только один человек мог все это остановить. Только один.
Этим человеком был он. Он, Томас Ребане. Только он.
И у него был только один способ это остановить.
«Господи милосердный! — взмолился Томас. — Господи всемилостивейший и всемогущий! Да за что же ты взвалил на меня эту ношу?!»
И ответил ему Господь:
«Томас Ребане! А кто это совсем недавно говорил, что он принимает на свои плечи крест и просил дать ему сил, чтобы донести его до конца? Или ты решил, что крест — это вроде плаката рядового члена Политбюро, который можно нести до конца демонстрации, а можно и бросить?»
«Ну, говорил, было дело, — признал Томас. — Но откуда я знал, что этот крест такой тяжелый?»
«Хочешь другой?»
«А есть?»
«Есть, Томас Ребане. У меня много крестов, на всех хватит. Есть крест, который вознес на Голгофу Сын Мой. Он тебе не по силам».
«Это верно, — согласился Томас. — Он никому не по силам. Только Твоему Сыну».
«Есть крест, какой нес польский учитель Януш Корчак. Он вошел в душегубку Треблинки со своими учениками, чтобы они не боялись. Хочешь такой?»
«Не потяну, Господи. Нет, не потяну. Я трезво оцениваю свои силы».
«Есть крест, который несет Симон Везенталь, охотник за нацистскими преступниками. Имя его под запретом в Эстонии».
«Боюсь, Господи, что и этот крест не по мне».
«Ну, тогда я не знаю. Какой же крест тебе дать?»
«Самый маленький», — попросил Томас.
«Томас Ребане! — строго сказал Он. — Но ведь это и есть твой крест!»
А потом Он сказал:
«Можешь бросить. Не ты первый, не ты последний».