Рука Москвы
Шрифт:
— Ладно, скажи, — разрешил наконец Артист. — Но сначала… Роза Марковна, можно мне сесть за руль? А вы спокойно поговорите. Не отвлекаясь на дорогу.
— Меня не отвлекает дорога. О чем вы хотели сказать?
Артист пожал плечами и кивнул Томасу, как бы подтверждая разрешение говорить.
— Роза Марковна, вам не нужно никуда уезжать! — обрадованный этим разрешением, заторопился Томас. — Не будет на Метсакальмисту никакого праха фашиста! Я вам говорю, не будет!
Она сухо напомнила:
— Похороны состоятся завтра в десять утра.
— Похороны будут. А останков не будет. Вы можете мне не поверить, но ребята не дадут соврать. Не было никакого фашиста в гробу. В гробу вообще никого не было.
— В гробу? — переспросила она. — Про какой гроб вы говорите?
— Про тот, который откопали в Аугсбурге. На котором было написано: «Альфонс Ребане, 1908–1951».
— Это было написано на гробу?
— Да нет! На камне! На камне, который стоял на могиле! На могиле, из которой вытащили гроб! Понимаете?
— Понимаю. Гроб вытащили из могилы. Откуда же еще можно вытащить гроб? И что?
— В том-то и дело, что ничего!
— Что значит ничего?
— Ничего значит ничего! — начал сердиться на ее непонятливость Томас. — В гробу не было никакого фашиста! В гробу было немного земли, немного камней и немного костей коня. Очень может быть, что на этом коне когда-то ездил фашист. Но разве можно по этой причине сказать, что в гробу останки фашиста? Это просто глупо. Поэтому я и говорю, что не нужно вам никуда уезжать.
Роза Марковна остановила «фиат» и повернулась к Артисту.
— Садитесь за руль, Семен. Вы правы. Этот разговор требует всего внимания.
Артист занял ее место, а она пересела на заднее сиденье и закурила коричневую сигарету «More». Кивнула Томасу:
— Продолжайте.
— Да нечего продолжать. Я сказал все.
— Начните с начала. И не опускайте подробностей.
Выслушав рассказ Томаса об эксгумации, она внимательно посмотрела на как бы окаменевший затылок Артиста, а потом обратилась к Мухе:
— Это правда?
— Да.
— И это все, что вы можете мне сказать?
— Все.
— Тогда объясните мне, что это значит. Кого же похоронили в Аугсбурге?
— Никого. Пустоту.
— Кого будут хоронить завтра на Метсакальмисту?
— Пустоту. Прошлое.
— Спрошу по-другому. Где похоронили Альфонса Ребане?
— Этого мы не знаем.
— Когда его похоронили?
— Этого мы тоже не знаем.
— А что вы знаете?
— Кое-что знаем. Но гораздо меньше, чем нужно.
— Кто вы такие, молодые люди? — спросила Роза Марковна. — Кто вы такой, Олег Мухин? Кто вы такой, Семен Злотников? Откуда в вас эта жуть?
— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил Муха.
Роза Марковна взглянула на Томаса:
— Вы понимаете?
— Немножко понимаю, — сказал он. — Я тоже замечал. Но это ничего. Просто из них еще немножко не выветрилась война.
— Чечня?
— Ну, Чечня, Чечня! — с досадой подтвердил Муха. — Нашли о чем разговаривать. Как будто нет других тем. Говорили о весне. Чем не тема? А лето? Осень? Зима? А другие времена года?
— Какие другие? — изумился Томас. — Времен года всего четыре! Разве бывает пятое время года?
— Бывает, — буркнул Муха.
— Какое?
— Война.
— Извините меня, ребята, — помолчав, сказала Роза Марковна. Она еще помолчала и попросила: — Пожалейте меня. Пожалейте старую еврейскую женщину. Расскажите мне то, что знаете. Я обещаю молчать.
Далеко впереди прорисовались пригороды Таллина, над ломаным контуром крыш возникла игла телецентра. Артист свел машину на стоянку придорожного кафе и заглушил двигатель. Кивнул на серый кейс, лежавший на коленях Томаса:
— Там справка об Альфонсе Ребане. Достань. Без нее она ничего не поймет.
Томас вынул из папки со сценарием Кыпса листки служебной записки Информационного отдела Главного штаба Минобороны Эстонии и протянул их Розе Марковне. Она углубилась в чтение. Артист сидел, откинувшись на спинку кресла, барабанил пальцами по рулю. Муха рассеянно смотрел в окно на проносящиеся по шоссе машины.
— Разведшкола в Йоркшире, — проговорила она. — Об этом я не знала.
Потом прочитала вслух:
— «Обращает на себя внимание то обстоятельство, что большинство диверсантов, прошедших обучение в разведшколе А. Ребане и заброшенных в Эстонию, было выявлено органами МГБ, перевербовано и использовано в контрразведывательных операциях советской госбезопасности, в результате чего были уничтожены многие отряды „лесных братьев“…» Это ключевое место?
— Да, — сказал Артист. — Да.
— Теперь я понимаю, почему с «лесными братьями» в Эстонии покончили раньше, чем в Латвии и Литве. Мало ему показалось быть эсэсовцем. Мало. Я иногда жалела, что сделала стерилизацию. Да, молодые люди, я сделала стерилизацию. Потому что не хотела быть разносчиком заразы. Не хотела, чтобы в моих детях была хоть капля его крови. Крови фашиста! Оказывается, еще и крови предателя. Крови стукача! Крови шпиона!
— Он не был предателем, Роза Марковна, — сказал Артист, оборачиваясь к ней и глядя на нее с коровьей еврейской грустью в серых и вроде бы совсем не еврейских глазах. — Да, он был фашистом. Он был эсэсовцем. Но стукачом и шпионом не был. Под именем Альфонса Ребане жили два человека. Один — штандартенфюрер СС. Второй — советский разведчик. Вот он и был начальником разведшколы в Йоркшире. Настоящий Альфонс Ребане в это время уже сидел на Лубянке. Его выкрали в мае сорок пятого года. А в пятьдесят первом году из Аугсбурга эксфильтровали в Москву разведчика. Для этого и была устроена инсценировка с автомобильной аварией и похоронами пустого гроба.