Рука Одиночества
Шрифт:
– Я правд-ую сва-о будущ…
– А, заткнись.
Прим с отвращением пнул скулящий образ и отошел в сторону.
– Пойдем отсюда.
– Зря ты его так, – осудил Аркас.
– Не обращай внимания. Они – ничто.
После продолжительного блуждания в этом живом лабиринте, они вышли через неприметную дверь. Альфа прыгнул вперед, выбив ее локтем, и тут же выпрямился. За дверью оказался склад, заполненный серыми неприметными коробками. Они лежали на стеллажах, в отдельных ячейках, и едва заметно вздрагивали. На крышках были маркировки, которых Никас поначалу не понимал. Он подошел к одной из ячеек и смахнул пыль с ящика.
– Диабет, –
– По-видимому, лекарство, – объяснил Альфа.
– Там лекарство от диабета?
– Ну, раз уж на коробке так написано.
– У нас его еще не открыли.
– Однако коробка есть. Прошу заметить, это место – могила удивительных открытий, формул и рецептов. Где-то здесь валялся ящик с относительно доступным способом получения термоядерного синтеза из водорода и реальный способ увеличения пениса. Люди давненько получили эти идеи.
– И все это уже существует в материи?!
– Именно.
– Но почему… Ах. Понятно. Инсулин продавать выгоднее.
– Это не так плохо, как может показаться, – пожал плечами Альфа. – Люди должны умирать. Другим достанется больше телефонов. Обвинять кого-то в таком укрывательстве бессмысленно. Мгновенное и окончательное решение проблемы может привести к таким последствиям, что весь мировой порядок обрушиться из-за пары нервущихся штанов. Нынешнее положение вещей стабильно и невероятно меметично. Его ничто не сможет подвинуть. Не должно быть ничего вечного, чтобы рыночный обмен не прерывался. Вечное вообще опасно. Оно ведет к остановке, к болезненному самосозерцанию. Каждый второй – философ и поэт. Малюют картины, чешут под жабо маникюром. Омерзительно. Нет, Никас, сама планета должна умереть. Иначе она никогда не отпустит человечество. Природа массового человека такова, что он реагирует только на конкретную проблему. Он не будет сражаться с перспективой. Человек полетит в космос только после того, как в кране закончится вода. Не раньше. Таковы дела.
– А что, если мы не сориентируемся и умрем вместе с ней? – спросил Никас.
– Вы умрете вместе с ней, – просто ответил Альфа. – Как это похоже на человека: воспринимать свою смерть как сокрушающий удар по мирозданию. Понимаешь, антропоцентризм придумали люди, а не вселенная.
– А вы? – спросил Никас, по очереди осматривая ящики.
– А что, мы? Станем ничем, потоком бесполезной силы.
– Тебя ведь это беспокоит, – съехидничал Никас.
– Вовсе нет, – возразил Альфа. – Я уверен в том, что успею оторваться перед тем, как потеряю индивидуальность.
Никас дошел до коробки с надписью «Марс». Он открыл ее, но ничего не понял. Там были какие-то чертежи, толстые папки и фотографии грунта.
М-да, подумал он. Человечество никогда не высадится на Марсе. До тех самых пор, пока дотошный зонд не найдёт в пыли то, что можно будет конвертировать в деньги. Следы цивилизации, обнаружение которых взорвало бы планетарные СМИ и выбросило на рынок сотни потенциальных инвесторов. Альтернативный источник энергии. Какое-нибудь волшебное мельничное колесо древних марсиан.
Хотя это вряд ли поможет.
Нужна вода, внезапное появление атмосферы, нефть, да хоть каменный уголь – ничего, ничего, ничего. Нет тех обстоятельств, которые толкнули бы человечество на колонизацию соседней планеты.
Мы никогда не вылечим болезни. Излечение болезней разрушит порядок вещей, установленной самой природой – сам принцип жизни. Сокращение рабочих мест, перенаселение, истощение ресурсов, и, что самое главное – удар по карману фармацевтических корпораций.
По тому же принципу мы никогда не создадим нервущейся одежды, не создадим обуви, которой не будет сноса. Не построим зданий, которые не будут ветшать и осыпаться. Не сделаем всех счастливыми, не построим социальный порядок, сотканный из принципов гуманизма и равенства.
Нет необходимых обстоятельств. Слишком велики риски. Чересчур чувствительна и непредсказуема наша зона комфорта.
Альфа прав, Земля должна погибнуть. Даже не так: иссякнуть. Закончится. Взрывать ее не обязательно, но нас должно буквально выстрелить с нее, как из пушки. Это создаст хороший прецедент. После того как на первой пригодной планете первый колонист сожрет первый плод и навалит первую кучу, Колумбы рванут на освоение галактики.
Только тогда мы сможем рисковать, создавать миры с вечными людьми, вечными цветами и вечным благом. И как же хочется, чтобы хомо вульгарис, вроде нас, нынешних, не смотрели потом со своих ржавых звездолетов, как эти миры вечного разлагаются и чахнут.
– Пойдем, что ли, – зевнул Альфа.
– А чем увеличение пениса помешало бы мировому порядку и зловещим корпорациям-монополистам? – искренне недоумевая, спросил Никас.
– Сложно сказать, – серьёзно прокомментировал прим. – Возможно, это сильно ударило бы по продажам больших автомобилей. Ну, вот видишь, до чего ты меня довел, колумнист? Мне пришлось скверно пошутить.
Они прошли по складу, оставляя две цепочки отчетливых следов, и решили выбраться в окно. Для этого им пришлось сделать лестницу из ящиков со всякими там перманентными лампочками, магнитными сплавами, безвредными синтетическими углеводами и прочей дребеденью. В какой-то момент от их нескромных эволюций на складе сработала сигнализация. Со всех сторон застучали тяжелые башмаки.
Альфа мгновенно бросился в окно. Это вышло у него рефлекторно, но изящно. Он выбил стекло и вырвал из бетона решетку. Пыхтя и чувствуя тылами нацеливающиеся винтовки, Никас последовал за ним. Растянувшись на земле, он первым делом отполз подальше от зоны вероятного обстрела. Однако никто не собирался открывать им вслед ураганный огонь.
Альфа стоял у стены, подогнув ногу, и глядел на толпу впереди. Никас тоже ознакомился с ситуацией.
Перед ним была площадь, на которой миллионы гуманоидных образов слушали говорящие истуканы из драгоценных металлов, камня и гниющей еды. Угрожающе-массивные чудовища, отдаленно напоминали клопов, которых Никас видел на гобеленах. Они располагались на больших, мягких подушках и вещали в толпу высокими клокочущими голосами.
Небо было закрыто витринным стеклом, над которым довлели безразмерные фигуры. Черты их были неразличимы, только скалились в жутких улыбках алмазные клыки. Существа наблюдали за происходящим. Время от времени их головы поворачивались, а клыкастые рты раскрывались, и тогда стекло начинало мелко дрожать.
– …не дели малое, – стонали статуи. – На одно «есть», да придется десять «хочу». И что мы получим? Незаметную, оскорбительную долю. Спасет она? Нет. Умножит страдания. Говорю вам, равное распределение – наказание. Даст оно все и ничего. Не насладиться нам. Как мы поступим? Не разделим малое. Соберем его у избранных. У тех, кто насладится. Кто скажет, что это несправедливо – глупец. Не думает он об истинном смысле наслаждения. Если один насладится, а девять – в нужде, не лучше ли это? Или пусть все десять испытывают муки, раздразнив себя малым? Людей много. Наслаждения мало. Не дели малое!