Рукопашная с купидоном
Шрифт:
— Вы же напали на меня, чуть не побили. А я тебе платье купил. Думаешь, мне хотелось его после этого показывать?
— Роберт, — жалобно протянула Лайма.
— Я тебе его потом покажу! — воскликнул Агашкин радостно.
Корнеев покосился на Лайму и ухмыльнулся. Если она соберется выходить замуж, этот парень устроит на свадьбе что-нибудь поистине грандиозное. Жениха ему было заранее жаль.
— Ха! — воскликнул Корнеев, задрав голову вверх. — У него окно открыто.
— Конечно, жарко же, — кивнула Лайма. —
— Ты отправишься к двери и позвонишь, — распорядился Корнеев. — Даже если Возницын не захочет открывать, наверняка он прокрадется в коридор. Это психология! Или вскочит с дивана, станет прислушиваться. В общем, отвлечешь его внимание.
— Но как ты в квартиру заберешься?!
— Окно над крышей подъезда, — Корнеев был лаконичен.
— Но ведь белый день!
— Да ладно тебе. Окликнут снизу, скажу — ключи забыл, всех делов. Ты, главное, в дверь звони, не переставая. Поняла?
Он вдруг поймал себя на том, что распоряжается, как начальник. А Лайма вовсе не возражает. Она иногда как будто забывает, что у них — секретная операция, а она ею руководит. Теперь понятно, почему Медведь обращается с ней покровительственно. Вот он и сам тоже не удержался и съехал к отношениям «сильный мужчина — слабая женщина». Это дело надо прекращать. Поэтому, когда Лайма попросила: «Ты только не тяни!», он четко ответил:
— Есть.
Лайма вошла в подъезд, допыхтела до возницынской двери, прицелилась пальцем в кнопку звонка, помедлила немного — и начала жать! Она жала и слышала, как звонок заливался, и пел, и выдавал трели, неожиданно сип и начинал все сначала. Самое интересное, что в голове у нее в этот момент не было ни одной мысли. Поэтому, когда дверь широко распахнулась, она подпрыгнула от неожиданности.
— Входи, — предложил Корнеев, шевельнув своими проходимскими усами. — Гостем будешь.
— А где Сережа? — растерялась Лайма.
— В комнате сидит. Переживает.
Лайма переступила порог, захлопнула за собой дверь и прошла по коридору. С опаской заглянула в комнату и увидела Возницына, привязанного к стулу поясом от халата. Глаза у него были круглыми, как подставки для стаканов, а парализованный ужасом рот разинут и перекошен на сторону. Вероятно, он решил, что его пришли убивать, и, как говорят медики, испытал сильное душевное потрясение.
Когда Лайма появилась в поле его зрения, Возницын дернулся, мыкнул что-то, потом затрясся и проблеял:
— Ла-а-айма! Это ты?
— Это я, — подтвердила Лайма. — Значит, ты в Воронеже, да?
— Я тебе сейчас все объясню!
Сообразив, что убивать его никто не собирается, он обмяк, словно осаженное тесто, но все еще косил мутным глазом на Корнеева, который присел на диван, достал сигарету и теперь озирался в поисках пепельницы.
— Вон там возьмите, в стенке! — подсказал Возницын. И снова обернулся к Лайме. — Я же не знал, что все это так важно!
— Ну и сволочь же ты, Сергей, — удивилась она. — Ты год прожил с Соней. А когда она пропала, ты не сообразил, как важно ее найти?
— Я испугался, — быстро ответил Возницын. — Вот ведь решила же ты, что я в чем-то виноват! И милиция так могла решить. Мне нужно было как-то защищаться?!
— Ты знаешь, что Петька — твой сын? — грозно надвинулась на него Лайма.
— Знаю, — неохотно признался тот. — Соня мне сказала.
— Вот гад.
Возницыну не понравилось, что его обозвали гадом, поэтому он перешел на пафосный тон:
— Если с Соней что-нибудь случилось… Что-нибудь плохое… Я его к себе возьму. Клянусь.
— Пошел ты со своими клятвами, — рассердилась Лайма. — Рассказывай давай, что в пятницу произошло. Только правду говори.
— А что в пятницу произошло? — Возницыну было страшно неудобно сидеть с вывернутыми наружу руками, но он боялся попросить, чтобы его освободили. — Ровным счетом ничего.
Корнеев лениво курил и после каждой затяжки стучал по сигарете указательным пальцем, сбивая микроскопическую полоску пепла в хрустальный розан. У Возницына в квартире вообще было много хрусталя. Лайма знала, что это прихоть его мамочки, которая обожала все искрящееся и монументальное. Если она вдруг возьмется за Петькино воспитание, он у нее наверняка будет писать в хрустальный горшок.
— Как это — ничего?! — возмутилась Лайма. — Только ленивый не знал, что Соня в пятницу вечером поехала к тебе важные вопросы решать. Она всем рассказала.
— Да она наврала! — рассердился Возницын, а рассердившись, перестал бояться Корнеева и крикнул ему:
— Развяжите меня!
Корнеев вопросительно глянул на Лайму, и та кивнула. Тогда он подошел и одним ловким движением распустил узел. Возницын немедленно сцепил руки перед собой и принялся их сосредоточенно мять, словно пытался прощупать каждую мелкую косточку.
— Наврала она все, мы с ней не встречались в пятницу! Она за неделю до этого ко мне приезжала. Сказала про Петьку, я обещал помогать. Что я — не человек, что ли?
— Вы поругались, — констатировала Лайма.
— Конечно, я обиделся! Ты бы не обиделась? Петьке уже десять месяцев, а я его ни разу на руках не держал!
— А откуда же ты, Сереженька, узнал, что Соня исчезла именно в пятницу? Кто тебе сказал? С нами ты отношения не поддерживал, милиция до тебя тогда еще не добралась… А меня увидел — топиться поехал. Спектакль разыграл, как по нотам. Алиби себе обеспечивал. Так откуда? Откуда ты узнал?
Возницын забегал глазками по стене, словно ехал в поезде и следил за проносящимися мимо столбами.
— Да ладно, черт с тобой, скажу. Все скажу, только отстань. Олеся мне рассказала. Позвонила и выложила все. Что Соня ушла в пятницу и не возвращается. Что она Петьку тебе собирается нести…
— Как?! — ахнула Лайма. — Ты знаком с Петькиной нянькой?! Она тебе звонила? Она же сказала, что ни одного телефона не нашла! И как ты с ней ухитрился познакомиться, а?
— Я же не дурак, Лайма! Когда я узнал, что у Сони сын, то сразу сообразил, что он мой.