Рукопись из Тибета
Шрифт:
Я воспарил на свободу в приоткрытую фрамугу окна лестничной площадки, спланировал на усыпанную багряными ягодами рябину у подъезда и приземлился на одну из веток.
Напротив входа стоял черный катафалк, а за ним микроавтобус «Мерседес», у которых топтались провожавшие.
Здесь же, на скамейке, сидели три старухи в платочках, из соседнего подъезда и перешептывались.
Внутри пропела одна дверь, потом вторая, из которой возник Витек, придержав широкую створку, за ним пыхтящие служивые вытащили на руках гроб, последним гордо шествовал Альбертыч.
— Ну вот, я ж говорила што он мент, —
— Вот тот сухонький, енерал, — заговорщицки изрекла третья. — А который с палкой — моряк. Я их видала с усопшим в форме в прошлом годе, привезли откуда-то усех троих пьяных.
— Это ж надо, все помнят! — удивился я, сидя на ветке. Такое действительно было. Мы тогда здорово поддали на встрече ветеранов, а потом продолжили с Саней и Иваном у меня. Благо жена была в деревне.
— Ну что же, время не ждет — взглянув на наручные часы, отдал команду на посадку распорядитель.
Я вторично спланировал и первым влетел в автоматически отодвинувшуюся дверь автобуса, зависнув в конце уютного, пахнущего кожей и озоном салона. Затем чинно вошли и расселись по сиденьям остальные.
— Едем в Николо — Архангельское, сказал водителю умостившийся рядом с ним зять.
— Понял, — кивнул тот, после чего кавалькада, запустив моторы, тронулась.
За катафалком следовал наш автобус, а на выезде со двора к ним присоединился «Рено» с мигалкой.
На его переднем сидении, рядом с шофером, монолитно высился Рябиженко, а сзади сидели жена с дочкой, в темных шалях.
— Молодца, Серега, не зажрался. Приехал проводить старика, — качнулся я у заднего стекла автобуса.
День, между тем, радовал.
Утренний туман давно исчез, в выцветшем осеннем небе зародилось солнце, над Черноморским бульваром, осененным золотом лип и кленов, кружились, опадая, листья.
— Хорошо — то как, — умилился я, пока наша кавалькада тянулась по нему в пробке.
Из открытого окна ползущего рядом с автобусом мастодонистого «лендровера донесло мелодию
Снова гость к моей соседке. Дочка спит, торшер горит. Радость на лице. По стеклу скребутся ветки, В рюмочки коньяк налит — со свиданьицем. Вроде бы, откуда, новая посуда? Но соседка этим гостем дорожит: То поправит скатерть, то вздохнет некстати, То смутится, что неострые ножи…душевно выводил баритон известного барда Митяева под гитарные переборы, и я почувствовал свою отрешенность от мира. В котором мне теперь не было места.
Потом пробка рассосалась — лендровер рванул вперед, унося песню, а мы вырулили на МКАД [2] и, прибавив ходу, понеслись в сторону Николо-Архангельского.
Туда прибыли к назначенному часу, въехали на территорию похожего на парк крематория, и встали на площадке неподалеку от ритуального корпуса. Тут же находились еще несколько катафалков с машинами, у которых стояли провожающие.
Время от времени от главного входа подходил малый в черной униформе, и очередная группа начинала движение туда. Конвейер смерти работал четко и отлажено. По законам рынка.
2
МКАД — московская кольцевая автодорога.
Наш черед наступил спустя еще час, малый махнул рукой — катафалк тронулся. За ним вся процессия. Впереди, под руки, дочь с кумой вели мою старушку, далее следовали остальные. Арьергард замыкали хмурые омоновцы с венками, я незримо висел сверху.
Ритуальный, кубической формы зал, впечатлял современным дизайном и размахом.
Льющийся сквозь одну из стеклянных стен дневной свет сочетался с искусственным, в люстрах; черный мрамор пола, с чем-то похожим на постамент в центре, подчеркивал торжество момента; а сверкающие никелем с бронзой техническое устройство напротив, говорило о бренности бытия.
По принципу «оставь надежду, сюда входящий».
В торжественной тишине служители крематория водрузили мой гроб с телом на постамент (при рассмотрении сверху, я понял, что он движущийся), отвинтили крышку и, сняв, поставили в сторону к венкам. Вслед за сем состоялся обряд прощания.
Под звуки тихо льющегося сверху траурного марша Мендельсона, жена с дочкой и зять, поочередно ткнулись в мой в восковой лоб, кума попыталась снова заголосить (на нее шикнули), а остальные с каменными лицами продефилировали вокруг, чем-то напоминая пингвинов.
Далее служители вернули крышку назад, плотно завернув барашки, скорбящих отвели чуть в сторону и постамент — тележка покатилась по направляющим вперед. К холодно блестящему металлом устройству.
— Щелк! — раздвинулись в нем створки, гроб уплыл внутрь, и они закрылись.
Звуки марша, тая, унеслись (все с облегчением зашевелились), а распорядитель обыденно пробубнил, — прах получите через час. До встречи.
Выйдя на свежий воздух, женщины уселись на одну из скамеек в аллее, рядом с корпусом, мужчины — кто курил, отошли к урне, стоящей под старой липой и предались вредной привычке, а остальные стали прогуливаться по гранитным плитам.
Спустя указанное время Витек принес полученную в колумбарии по квитанции небольшую капсулу с мои прахом, жена, заплакав, прижала ее к груди, и все направились к машинам.
Далее был путь назад, к поминальной трапезе.
Она был заказан в небольшом кафе «Встреча», на Черноморском бульваре, рядом с нашим домом где, выйдя в отставку, я с однокашниками не раз пил водку.
Заведение было тихим, с русской кухней и располагало к философии [3] .
— Вроде знакомое место, — прошамкал генерал Зевахин, когда выгрузившись из машин, все были приглашены внутрь, а ковылявший рядом каперанг Харин утвердительно кивнул, — на прошлый день ЧК мы тут неплохо повеселились.
3
Философия — одна из общественных наук.