Рукопись, найденная в чемодане
Шрифт:
Мне всегда свойственна была решительность. В самом деле, одной из причин того, что жизнь моя сложилась так, как она сложилась, было то, что в поисках пределов, положенных человеку, я больше обращался к Богу, нежели к природе. Когда разразилась война, я не колебался, я просто поступил в армию. И оставался добровольцем на каждой из стадий, пока не оказался, по собственному желанию, скачущим на взрывных волнах, уносившихся в высшие сферы из непредсказуемых белых фосфорных звезд, вспыхивавших в воздухе вокруг нас. Мы пролетали через долины, созданные в небе светящимися траекториями, струившимися от земли кверху линиями столь же нежными, как следы, оставляемые люминесцирующими морскими тварями в волнах. Пролетая сквозь все это, я трепетал от избытка эмоций, думая, что вот сейчас я умру, но я не умер,
Действие, совершаемое без результата, но и без сожалений, было счастливым потоком, по которому я скользил в начале своей жизни, и оставалось нечто такое, что я почти сделал и что, сделай я это до конца… Боже мой, если бы мы это сделали, то могли бы жить сейчас вместе, и она могла бы нарожать мне детей. Весь мой путь был обозначен, вся жизнь моя была определена не войной и не течением истории, но пересушенным бисквитным печеньем.
«Метеор» не был большим кораблем. Он был приблизительно тех же размеров, что и королевская яхта «Британия», а корма его была скошена и округлена в соответствии с модой более позднего времени. У него было множество качеств, уподоблявших его яхте, и он так мало походил на нынешние круизные корабли, как если бы их разделяли не шестьдесят лет, но по меньшей мере шесть веков. Многие из так называемых кораблей, которые я вижу в гавани Рио, суть не более чем бездумные слияния танцзалов, кафетериев и борделей; все они спущены на воду и выставлены в каре; кораблестроителями, недостойными этого звания, пресмыкающимися перед человекоподобными обезьянами, растрачивающими свою жизнь на то, чтобы усеивать моря гигантскими игровыми автоматами.
Но у «Метеора» – быстрого, бесшумного, располагающего огромным фортепиано, струнным квартетом и механическими лошадьми, была небольшая осадка и высокая маневренность, которые позволили ему так глубоко унести нас в заливы Шотландии, что можно было, перегнувшись через палубные поручни, сорвать с ветки яблоко. Корабельная библиотека (Толстой, Шекспир, Гёте и новые волнующие авторы, такие как Йейтс, Бунин и Рильке) оказалась глубоко внедренной в скальные породы Шотландии – включая даже немецкие газеты (свешивавшиеся с плетеных стеллажей), в которых тогда, как и теперь, не было ни клочка бумаги, не заполненного фразами на языке такой же плотности, как у алмаза.
Пройдя по спокойной воде, мы спустились на берег, и огромные экипажи – они не могли не быть огромными, потому что в каждом из них разместилось по двадцать пять пассажиров, – повезли нас к раскинувшимся в глубине страны озерам, замкам и отелям. Виды этой страны так меня к себе притягивали, словно для нее-то я и родился.
Мисс Маевска так и не сумела вникнуть в тамошний говор. На корабле вообще никто не имел ни малейшего представления, о чем говорят местные жители, но я мало того что все понимал, еще и быстро усвоил шотландские речевые нормы и стал говорить так, словно прожил там всю свою жизнь. Этим я гордился, ибо домом моим, поскольку семьи у меня не оставалось, стал язык, и я любил его так, словно он был таким же теплым и живым, как юная красавица рядом со мною.
Наши огромные экипажи доставили нас к отелю в сельской местности, выбранному, несомненно, не только потому, что был он красив, уединен и роскошен, но и потому, что его название, «Троссаш», являло собою слово, которое немцы могли произнести с той же легкостью, что и шотландцы. Отель был окружен холмами и лощинами, и как раз в тех лощинах мы с особой силой ощущали непревзойденный покой начала июня. Мне приходилось слышать, что Шотландия настолько прекрасна, что кажется банальной.
Сидя здесь, в саду, окутанном дымкой рассвета, я не в состоянии разобраться, что значит банальность? Так много людей тратят уйму времени, защищаясь от обыденного, что кажется, будто половина мира придерживается защитных установок, лишающих их испытанного и верного. Но разве истину, если она обыденна, следует отвергать? Если нечто заурядное прекрасно, должно ли его презирать? Нет такой необходимости, и ничего подобного не делают те, кто достаточно свободен, чтобы видеть по-новому. Душа человеческая сама по себе вполне заурядна, просуществовав миллиарды лет, и на многолюдной улице вы минуете такие души по тысяче раз в минуту. И все же в ней, в душе, разливается
Я не мог бы размышлять таким образом, не сиди я сейчас в саду на вершине горы в Бразилии, в дневном свете, быстро становящемся жарким в той мере, в какой это требуется медоносным пчелам.
Я любил мисс Маевску с самого начала, с первого взгляда – собственно, благодаря ожиданию это случилось даже до того, как я ее впервые увидел, – но за последовавшие за этим годы я достаточно повзрослел, чтобы полюбить ее глубоко. Это, помимо всего прочего, означает, что я незамедлительно пожертвовал бы собой, чтобы ее защитить, – да, пожертвовал бы, – но такого случая не подвернулось. Мне повезло, а ей очень не повезло, и я ничего не мог с этим поделать.
Одной из самых восхитительных ее особенностей являлось то, что, хотя она была от природы красива – с наичернейшими и мягчайшими волосами, с самыми ясными и самыми широкими глазами, с самыми благородными и нежными чертами лица, какие мне только доводилось видеть, – одевалась она довольно небрежно. Она могла позволить себе любую одежду, но (за исключением великолепной соболиной парки, которую она купила для этого путешествия) носила нелепые наряды конторской служащей.
Местность вокруг отеля напоминала поля, раскинувшиеся над Парфилажем, где мы вместе работали в те годы, когда наши отношения поддерживались одним, быть может, украдкой брошенным взглядом за день или за два, и ничем более. И мы одновременно поняли, что могли бы быть счастливы всю оставшуюся жизнь, обзаведясь какой-нибудь фермой в Шотландии. Даже на те деньги, что были при нас, мы могли бы купить хорошую землю, хороший дом и технику, которая позволила бы нам производить достаточно продукции для того, чтобы мы платили своим работникам такую зарплату, которая дала бы им возможность процветать. Это, как я понимал даже будучи подростком, сбежавшим из психиатрической клиники, было одним из преимуществ капитала, о которых полностью умолчал некий субъект, работавший в Британском музее, и эта практика, свободно применяемая на деле, могла бы преобразовать весь индустриализированный мир, превратив поденщиков в свободных хлебопашцев.
И все-таки по-настоящему в экономику я не углублялся, тогда мне было не до того. Я умолял мисс Маевску выйти за меня замуж. Мы остались бы в Шотландии и затерялись бы там, потому что Шотландия ничем не хуже другого места, в котором можно затеряться. У нас появились бы сыновья и дочери.
Она была почти согласна. Я соблазнял ее самыми нежными, самыми поэтичными и самыми неправдоподобными картинами фермерства. Рассказывал ей о своих самых необычных планах. Говорил, что буду верен ей всю оставшуюся жизнь, – и я действительно был бы ей верен. Говорил ей, что люблю ее, – и это было правдой.
Она была так же боязлива, как могла бы на ее месте быть и любая другая девушка. Юноши непостоянны, так о них думают. Могу себе представить, что ее пугала возможность быть оставленной на ферме в Шотландии, с ребенком или двумя, после того как я увлекусь чем-то новым и забуду про все обещания.
В середине июня мы вместе со всеми нашими тяжеловесными немцами отправились в Эдинбург. Перед мостом через залив Ферт-оф-Форт мы совершили обязательную остановку, восхищаясь металлическими конструкциями, опасно нависшими высоко над нами, а в Эдинбурге разместились в королевском отеле «Макгрегор», откуда открывался вид на реку и на парк.
Однажды, в ослепительный, но прохладный полдень, мы остановились на близлежащей улице, готовые принять судьбоносное решение, на котором я настаивал. Предполагалось, что мы вернемся на корабль после раннего обеда в отеле, а если бы мы прервали путешествие, то совершили бы задуманное в тот же день, управившись со всем в течение часа.
Стояли мы перед витриной книжного магазина, наполовину заполненной новыми книгами, выставляемыми на обозрение. Женщина, занимавшаяся их расстановкой, прервалась, чтобы выпить чаю. Это была шотландка средних лет, которая отдаленно напоминала буйвола – из-за того, как у нее были уложены волосы.