Руководящие идеи русской жизни
Шрифт:
Что такое право? Оно обыкновенно тесно сливается с понятием о свободе политической и гражданской. Право понимается как юридическая формулировка тех полномочий, которые личность имеет в государстве и обществе для пользования своей свободой. Обязанности, формулируемые законом, наоборот, выражают, по этому мнению, все, чем личность жертвует в своей свободе в пользу общества для получения в остальной части свободы правовой ее охраны.
Под этим лежит, очевидно, в сознательном или скрытом состоянии та идея, что личность, сама по себе, мыслимая вне общества, есть некоторое абсолютно свободное существо, в обществе же встречает уничтожение своей свободы; установление прав и обязанностей является разрешением этого противоречия личности и общества.
Критика этой точки зрения создала бы особую обширную тему, которая слишком далеко отвлекла бы нас от вопроса о собственно монархическом начале власти. Но рассмотрение монархического
Согласно с приведенным взглядом, право как выражение свободы есть основной элемент; обязанность же как общественное ограничение свободы — элемент производный. Нет права без обязанности, нет обязанности без права: это положение более или менее признано. Но строится ли право на обязанности или, наоборот, обязанность на праве, существует ли право как последствие обязанности или обязанность как последствие права?
Это вопрос далеко не праздный. Конечно, государство исторически возникает, во всяком случае, в такое время, когда нет личности вне общества и когда, стало быть, обязанность и право уже связаны неразрывно. Но работа нашего духа сообразуется не с исторической эволюцией фактов, а с их внутренним смыслом. Личность могла фактически никогда не существовать вне общества. Договора между личностью и обществом как исторического конституционного акта могло никогда не быть. Но дело в том, что личность как прежде, так и теперь непрерывно сознает себя существующей не только в обществе, но и вне его; личность теперь, как и всегда, каждую минуту заключает в своем сознании договор с обществом, то одобряя свои отношения к обществу и общества к себе, то возмущаясь против них и пытаясь их изменить [55] . Это есть тоже факт психологический и исторический, под влиянием которого создается и изменяется юридическое право. Таким образом, в нашем политическом творчестве вопрос об отношении права к обязанности имеет совершенно реальное значение, и от того или иного его решения в нашем сознании государство и общество строятся совершенно неодинаковым образом.
55
Весьма интересны по этому предмету соображения Фулье, на которых я не останавливаюсь более подробно только по недостатку места.
Вот на этом пункте мы и замечаем существенное различие в идее монархической и демократической.
Когда в государственном сознании нации господствует демократическая идея, Верховной властью является масса, народ, сила численная, количественная. Личность сознает, что она в обществе имеет известные выгоды и подчиняется обществу не только по необходимости, а даже добровольно. Но все-таки она подчиняется народу как некоторой внешней силе, подчиняется не своей собственной идее, а идее чужой, за которую стоит в государстве народ, хотя бы личность с ней и была бы совершенно не согласна. Здесь государственная обязанность принимается как уступка некоторой необходимой силе, хотя бы незловредной, но все-таки чужой. Уступка эта делается для сохранения той доли своей свободы, которая окажется возможной, а следовательно, охотное согласие принять обязанность обусловливается в личности тем, сколько за это дадут прав. Таким образом, в сознании личности ее право является основой, ее обязанность лишь последствием.
Из такого отношения права к обязанности вытекает другое важное последствие, а именно столь характерное для демократий стремление к общему равенству. Идея равенства при демократической государственности является совершенно необходимо и неустранимо.
И в самих демократиях только самые глупые люди могут не понимать, что люди в действительности ни в чем не равны.
Но дело не в том. Основой права для личности при демократической Верховной власти является стремление сохранить свою свободу. Как способность к свободе, так и напряженность стремления к ней совершенно не одинаковы. Но никакого объективного мерила для этого чисто субъективного стремления нет у демократической Верховной власти, которая есть власть не разума, не какого-либо нравственного идеала, а только силы численной. Для такой Верховной власти все отдельные личности являются только единицей счисления, а потому совершенно равными. У всех них основой обязанности является стремление к охране свободы. Велико оно или мало, но оно есть у всех, и если на нем строится право, то в юридической формулировке, за отсутствием объективного мерила, можно остановиться только на признании его у всех одинаковым. По крайней мере, для государства оно одинаково у всех, ибо все только на основании этого своего стремления соглашаются
Потому государственная идея демократии постоянно, с древности до новейших времен, неудержимо становится идеей не столько охраны прав и свободы, как идеей уравнения прав и обязанностей. Действительное неравенство людей по их способностям, по их общественной роли, по их стремлению к свободе — все это стирается перед юридической идеей уравнения, которая при достаточном развитии начинает делаться даже явно несправедливой и притеснительной, так как ее средние доли прав и обязанностей решительно не соответствуют фактическому состоянию способностей, заслуг и общественной роли людей. Мильтиад объявляется заслуживающим изгнания только потому, что превысил среднюю степень «справедливости» [56] , а на рассвете современной демократии раздалось заявление, что ученые не нужны для республики и что «наука аристократична».
56
Выдающийся полководец Мильтиад, один из героев битвы при Марафоне, был предан суду за неудачный военный поход, который, как он обещал, должен был обогатить афинян.
На этой ступени развития демократическая идея уже является гибельной для общества, и уравнительная тенденция демократической Верховной власти находит поправки только в сопротивлении элементов аристократической и единоличной власти, упорно воскресающих в области управления, где они, по-видимому, неистребимы. По крайней мере, история, если не ошибаюсь, не представляет примеров демократии, успевшей совершенно заглушить в управлении элементы единовластия и аристократии, порождаемые социальным строем вопреки тенденциям строя государственного. Чаще встречаются примеры того, что эта опасная тенденция демократической Верховной власти вызывает попытки переворота для водворения на ее место монархии или аристократии.
XL
Монархическая установка права на основе обязанности
Распределение прав и обязанностей в государствах монархических уже на первый взгляд ясно представляет гораздо более сложную картину. Права политические особенно не одинаковы, разница есть даже и в гражданских. В первое же воскресение монархической идеи при Наполеоне I, несмотря на сильнейшее влияние уравнительной идеи революции является признание неравенства, так что старые якобинцы упрекали императора «в восстановлении всего, за уничтожение чего они проливали кровь». Сознание фактического неравенства людей и стремление с ним сообразоваться в правовых отношениях кажется нераздельным с самой идеей монархии.
Анализируя внутренний смысл права, выдвигаемого монархиями, приходится остановиться на мысли, что при монархической идее Верховной власти право истекает из обязанности, совершенно обратно тому, как замечается в демократиях. Исключение представляется лишь в правовых построениях абсолютизма, который, подобно демократии, также стремится к всеобщей уравнительности. Но мы уже замечали внутреннее родство идей абсолютизма и демократии. Концепция Верховной власти у них совершенно одинаковая, и разница сводится к пониманию не существа власти Верховной, а лишь ее носителя (depositair’a — хранителя). Существо власти одно и то же, а носителем ее считается в одном случае король, в другом — масса народа. Но абсолютизм и есть компромисс между демократией и монархией, внутреннее падение монархии при сохранении ее внешней формы.
В чисто монархической идее правовое построение, напротив, показывает, что право строится ею на обязанности. Если мы вспомним хотя бы вышеприведенные представления о государственной власти, создавшие Верховную власть России, то мы, кажется, поймем, что идея права и не могла складываться иным путем при том типично монархическом миросозерцании, которое господствовало у нас.
Прежде всего, Верховная власть не являлась противопоставлением личности, не была для нее властью какой-то посторонней силы, а являлась властью собственного нравственного идеала личности. Конкретный Носитель Верховной власти являлся облеченным ею от самого Бога, и притом как обязанностью. В отношении такой власти не могло являться никаких опасений, по существу, не могло быть никакого договора, никакой охраны своих прав, ибо Верховная власть сама по себе являлась высшим выражением попечения Бога о мирских интересах людей, выражая собой то, что одинаково принадлежало и личности, и нации, их общий нравственный идеал. Это была власть правды, а не силы. От правды себя не защищают, а, напротив, в ней видят свою защиту.