Рукой подать
Шрифт:
мой друг – мой недруг…
Просит душа кочевья
Лето уходит.
Робко бросает осень
первый тревожный взгляд через порог.
И поспевают яблоки,
и выносит
бабушка к чаю яблочный пирог.
День уходящий
тает в заре вечерней,
небо прошито нитью
звёздных дождей…
лето уходит –
ищет душа кочевья
и – не находит,
и не найдёт нигде.
Разве что в дальних,
мятных сумерках летних,
где моя тень притаилась в тени стола,
где перемешан день первый
с днём последним,
ветхая скатерть крахмальна и бела…
Лето уходит.
Воздух – нежнее шёлка.
Теплится память – тихая свеча.
А на столе
дышит пирог с грушовкой,
в узких стаканах
медленно стынет чай.
И оживают
в синей поре вечерней
с детства знакомые,
лёгкие шаги…
Лето уходит,
просит душа кочевья,
и на подходе
яблочные пироги.
Не разгадать –
не объяснить, зачем я
осени жду,
светлых надежд полна.
Лето уходит,
просит душа кочевья,
значит, ещё
помнит свой дом она.
СЛОВО – МОЁ ЛОГОВО
Я становлюсь немногословна
Я становлюсь немногословна,
хотя ещё
от всех невысказанных слов мне
так горячо.
Всё менее сентиментальной
я становлюсь
и переделать мир глобально
уж не стремлюсь.
Чтоб волки сыты, овцы – целы,
чтоб все равны;
Мечты Томазо Кампанеллы,
уже смешны...
Но ближе откровенья Ницше,
что так точны;
Ты переделать мир стремишься?
С себя начни.
По-прежнему не понимаю,
зачем я здесь,
и мир всё чаще принимаю
таким как есть…
Исцеление Словом
Память затворницу-душу вгоняет в озноб.
В реку забвения падая снова и снова,
мёрзнет душа и согреться пытается Словом,
не совладая с открывшейся раной сквозной.
Сердце, рванувшись вослед за озябшей душой,
не успевает: вот-вот разорваться готово.
Систола или диастола – только бы Слово,
Слово на рану сквозную ложилось как шов.
Стихнет озноб.
Отогреется горе-душа.
Раны душевные словом врачуют издревле.
Память, уютным клубочком свернувшись, задремлет.
До пробуждения вдох
или выдох,
иль шаг...
Заноза
Не отвечать на письма и звонки.
Едва-едва друзьям кивать при встрече.
И сокрушаться – ночи коротки,
и ждать с утра, когда настанет вечер.
И проклинать мучительные дни,
в которых неизбежны разговоры,
и, избегая праздной болтовни,
смотреть в глаза отсутствующим взором.
Стать схимницей. Затворницею слыть,
диковинный росток в себе лелея,
что требует то водной гладью плыть,
то вдаль брести по липовой аллее.
И повсеместно ощущать её,
строку, ниспосланную кем-то свыше,
что как заноза спасу не даёт.
Её и лишь её повсюду слышать.
Безумие не кончится, пока
на чистый лист после бессонной ночи,
не выльется начальная строка,
истоком став для следующих строчек.
А мне долги раздать бы по звонкам
и в запоздалых письмах извиниться,
пока занозой новая строка
в распахнутое сердце не вонзится.
* * * ("Ты притворялась, девочка-актриса...")
Ты притворялась, девочка-актриса,
ты попросту лгала в своих стихах;
На первый взгляд, исполненные смысла,
слова вскипали на твоих устах.
Ты о любви с таким писала пылом,
что на бумаге плавились слова.
Позволь тебя спросить: «А ты любила
хоть раз, но так чтоб кругом голова?»
Ты и о смерти мастерски писала,
о тенях и о сумерках густых;
Позволь тебя спросить: «А ты стояла
хоть раз у той, у роковой черты?»
Кокетливо, приличий не нарушив,
приоткрывала что-то там в душе;
А ты хоть раз бы обнажила душу –
негоже душам шастать неглиже.
Пустых метафор пышные кулисы,
эпитетами пышет пиитет…
Да ты актриса, девочка, актриса!
Ну, кто тебе сказал, что ты поэт.
Иная судьба
А может, нас ждала судьба иная,
в которой были б небеса глухи,
и не рождались бы на свет стихи.
И, откровенья этого не зная,