Рукой подать
Шрифт:
и вспомнилась Юрмала, сосны и дюны,
где в час полнолуния белые луны,
свой свет проливали на призрачный шельф.
По лунному свету мы плыли с тобой,
как будто взлетали высоко-высоко,
и, соль добавляя к вишнёвому соку,
солил до утра поцелуи прибой.
Вишнёвый ноктюрн потаённой струны
коснулся...
Нахлынула грусть ненароком.
Где ночи, вишнёвым пропахшие соком?
Со мной лишь ожоги
И... Юрмала.
Там мы остались с тобой,
где влажный песок на закате олунен,
где привкус вишнёвый твоих поцелуев,
всё солит и солит упрямец-прибой.
У зеркала
Ты меня создал и выносил.
Может я только твой вымысел?
Воском в руках твоих таяла,
я и забыла, какая я.
Выгляни, девочка рыжая!
Но в отражении вижу я,
как улыбаясь, застенчиво
смотрит из зеркала женщина.
Смотрит светло и таинственно…
Зеркало!
Друг мой единственный,
в водах твоих уже/ не я,
это мои отражения.
Кто ты, сестрица далёкая,
русая грусть синеокая,
тихая и поседевшая,
кто же ты, гостья нездешняя?
Знаю, живу уже/ не я,
только мои отражения...
Серая мышка
Я себя увидела вчера
в блеске фешенебельной витрины;
Распахнули двери веера
в совершенство форм и в чёткость линий.
Розовым светился изнутри
сумасшедший жемчуг от Сваровски,
словно говорил мне: « Посмотри,
это – ты! Ты хороша чертовски!»
Боже! Неужели это я?!
Я себя считала мышкой серой,
а теперь, дыханье затая,
наблюдаю за какой-то стервой!
И струилось с обнажённых плеч,
сотканное из восторгов платье,
а в глазах – безумство новых встреч
и прикосновений, и объятий…
Так мы и стояли – визави:
я – на мокрой улице пустынной,
мой двойник изысканный – внутри
за стеклом, в сиянии витринном.
Возвратившись за полночь домой,
я в дверях услышала от мужа:
«Где тебя носило? Что с тобой?
Вся в грязи…»
«Я просто шла по лужам!».
«Что за странный свет из глубины
глаз твоих?!»
И я ему шепнула:
«Просто, на себя со стороны
я сегодня, милый мой, взглянула».
Маленькое
Странные дела творятся, милый,
в нашем королевстве тридевятом,
я понять пытаюсь, что есть силы,
что произошло, но – непонятно.
Странные дела, мой друг, творятся,
каждый день разборки из-за трона,
а в углу обиженно пылятся
нами позабытые короны.
Книги – наши верные вассалы.
Кошки – наша преданная челядь.
Раньше их присутствие спасало,
а теперь дела совсем плачевны.
Маленькое наше королевство
ждёт, когда мы вспомним о коронах;
Никуда нам из него не деться –
подрастает принц наш чистокровный.
Может, утрясётся понемножку,
заживём в согласии и в мире...
Хочешь, я сварю тебе картошку?
Нашу.
Королевскую.
В мундире.
* * * ("Пожелай мне попутного ветра...")
Пожелай мне попутного ветра
и дождя за вагонным окном,
пусть вдогонку летят километры, –
чёрно-белое наше кино.
Пожелай мне плацкартной постели,
анекдотов и смеха до слёз,
пусть из детства мотив колыбельной
оживёт в перестуке колёс.
Говорят, расстояние лечит?
Я рискну – и… была–ни была.
А потом непременно, при встрече,
я тебе расскажу, как жила,
как от боли душевной спасалась
и какие шептала слова,
как однажды, отбросив усталость,
облегчённо вздохнула: жива.
Я вернусь совершенно другая,
испытавшая горечь побед,
осознавшая, что убегая
от тебя, я вернулась к себе.
Где-то в прошлом останется вечер
и тепло твоих ласковых рук…
Я не верю в случайные встречи,
как не верю в случайность разлук.
Верлибры старого двора
На улицах-страницах странницей
ночами зимними брожу,
о прошлое боясь пораниться,
свой взгляд в сторонку отвожу.
Давать не стоит обещания
ни «навсегда», ни «на века»,
известно, что слеза прощальная
так солона и так горька.
Но вновь во сне срываюсь в детство я,
на перепутье ста дорог,
причина вырастает в следствие