Рулетка еврейского квартала
Шрифт:
В сугроб прыгнули неудачно. Инга сильно ударилась грудью о смерзшийся до окаменения снег, а Катя напророчила, сломала лаковый каблук-шпильку. И теперь хромала на разных ногах к забору. Ограда в поселке между домами была скорее символической, хотя и красивой кирпичной кладки, но узор на стене, скользкий, с наледью, не давал зацепиться.
– Живо на четвереньки! Я потом тебя подтяну! – скомандовала Инга.
Катя послушалась. От страха она была сама не своя, неловко плюхнулась в снег на колени. Инга сделала все, как обещала, и вскоре обе девушки очутились по ту стороны ограды на проселочной, аккуратной улочке с тусклыми фонарями у каждых ворот.
– Стой смирно! Поверни щиколотку в бок. Вот так! – Инга с силой ударила собственным замшевым сапожком-«гномом» по оставшемуся Катькиному каблуку. Каблук тут же хрустнул у основания. – Отрывай его совсем.
– Ой, кошмар! – взвизгнула Катька, когда в ее руке очутилась вся шпилька с куском
– А ты дурища! Тебе мало что каблук, голову открутить надо! – злобно накинулась на нее Инга, чуть ли не с оплеухой. – Побежали скорей!
У Инги имелись все основания открутить глупую Катькину голову. Но чтобы объяснить причины столь суровой кары, необходимо вернуться на шаг назад и рассказать всю ситуацию с начала.
С тех пор как Инга рассталась с приютившими ее Анфисой Андреевной и Шимой Катлером, жизнь ее пошла по иному, совсем не одесскому сценарию. В столице все оказалось по-другому. Единого центра подпольной торговли, подобному знаменитой толкучке, в Москве не существовало, и вообще нецентрализованные, крупные столичные фарцовщики с трудом поддавались обнаружению и слыли фигурами не самыми уважаемыми. В Москве ценилось иное. Владельцы валюты и сертификатов Внешторга, причем легальные и высокопоставленные, приближенные к власти и прикрепленные к распределителям, выездные и знаменитые, богатые честно пожалованным от государства имуществом, партийные боссы, актеры, режиссеры, дипломаты, писатели, фирмачи из развитых стран, директора трестов и крупные министерские чиновники – вот кого уважала и кем восхищалась пестрая столица. И ко всему этому провинциалка из Одессы не имела никакого отношения. Шима Катлер был прав: единственное подходящее ей место – это Текстильный институт. У нее более не имелось ни дедушки-генерала, ни московской квартиры, да и когда они были, проку от них выходило немного. К тому же в прошлой своей жизни она никак не смогла узнать настоящую Москву, существуя в раз и навсегда определенной ей запертой клетке. Но тот, кто ищет, обычно находит. Пусть и не совсем то, что искал.
Повезло ли ей и насколько, Инге трудно было судить. В Текстильный институт она, конечно же, пошла. Все же прописка в общежитии, а за свободную койку соседка отмечала ее присутствие и писала домашние работы. Жить она осталась на улице Вавилова, ее алжирские хозяева удачно продлили контракт на пять лет и, как выяснилось, строили все-таки нефтеперегонный завод. Только на сей раз, ввиду долгого отсутствия, забрали и обожаемого кота, значительно облегчив постоялице существование. Но нужно было что-то решать с деньгами. Сбережения рано или поздно подошли бы к концу, а продавать золотые побрякушки Инге не хотелось. Все равно полную цену за них никто бы не дал. Ко всему прочему, завоеванное ею в Одессе лихое чувство собственной свободы прошло, зато появилось стойкое ощущение одиночества – и не из-за одного лишь краха уже налаженной во многих отношениях жизни в родном городе. А только добытая путем прощенного самоубийства независимость, полная надежд, истерлась постепенно в вакууме «ничейности». Теперь рядом не было даже недалекого, преданного ею Марика и старика Гончарного, пусть и отправленного Ингой в отставку – хотя и прошлая, но все же какая-то в воображаемом приближении семья. Отныне ей предстояло выплывать в гордом одиночестве. Делать же расчет на то, что кто-то вновь подсядет к Инге на садовой скамейке, было неосмотрительно. Уже ясно она представляла себе, что чудеса не имеют обыкновения случаться по расписанию. Но все же ситуация с ней приключилась похожая, подтвердившая и иное, неписаное правило, что все в мире так или иначе повторяется.
Очень скоро в своих вольных блужданиях Инга прибилась к необычному берегу и необычной компании аборигенов. Точнее, аборигенок. Случилось это в Центре международной торговли. И даже не в самом Центре, а в его стеклянном предбаннике, с охраной и швейцаром противотанкового типа. Это ведь только так лихо было сказано, что Инга собиралась предпринять рейд по местным ресторанным достопримечательностям и вечерним, светским местам. С кем бы она пошла да и кто бы ее туда пустил? А к Центру торговли она забрела случайно, прельстившись рассказами еще Семена Израилевича о совершенно неповторимом кусочке Европы в сердце Москвы. Смешно сказать, но за все пятнадцать лет ее пребывания в столице Центр она видела лишь на картинках в журнале и по телевизору. Не выходило повода и не хватало самостоятельности в передвижениях, чтобы просто так наведаться в тот район. Конечно, в «перестроенной» Москве конца 90-х уже возвышались сооружения и покруче, и помодней, но дело заключалось не в этом. Вид громадного, шикарного комплекса с бегущим Меркурием у входа пугал и притягивал своей истинно «совковой» недоступностью, в отличие от будущих гостиниц и торговых элитных рядов, куда в новой России пускают любого гражданина, лишь бы имел приличную внешность.
Инга подошла поближе. Очень хотелось осмотреть Центр изнутри: часы с петухами и затеями, падающий в фонтан стеклянный лифт и искусственные березки в кадушках. Она вспомнила золотое одесское правило: не подмажешь – не проедешь, и решила подкупить монументального швейцара чаевыми. Но тот отказался и попытался затеять скандал. Однако не успел.
Сзади подошла компания. Невысокого роста, молодой еще мужчина, вертлявый и слегка похожий на ласку, и две девицы того туповато-заносчивого вида, который присущ меркантильным, но малокультурным красавицам, взявшим старт из провинции или из столичных низов. Девицы одеты были не так дорого, как умышленно роскошно, когда вокруг одного, самого значительного предмета туалета, нарочно выпяченного, как бы формируется и прячет свою денежную отсталость вся остальная часть обмундирования. У соломенно-платиновой блондинки с круглыми глазами, такими, что и блюдца отдыхают, на передовой выступало белое, мягкого кашемира пальто с бархатной черной оторочкой. Вторая, совершенно жгучая брюнетка с лошадиной гривой волос и немного тяжелой походкой, вместо знамени несла на себе кожаные синие брюки, ловко забранные широким поясом с бронзовой узорной пряжкой.
Эта тройка и оттеснила от Инги скандального швейцара, и ласка-мужчина что-то украдкой сунул стражу московского Меркурия в затянутую белой перчаткой длань. Как своему. И швейцар тоже отнесся к жесту вертлявого со спартанским спокойствием и важно отступил назад. Ласка-мужчина еще сказал ему на ухо, на что привратник равнодушно пожал плечами: мол, дело ваше и деньги ваши. А вертлявый на ходу бросил Инге:
– Ты тоже проходи.
И все. Инга ждать повторного приглашения не стала, быстро вошла следом. А в вестибюле, огромном в высоту многих ярусов открытых коридоров и необозримом вширь, однако, растерялась. Модная тройка резво ускакала вперед, черная и белая девицы вообще ни разу не взглянули в ее сторону, а вертлявый тоже вроде потерял к ней интерес, ушел за ними. Что делать далее – было непонятно. И Инга решила просто прогуляться по Центру, поглазеть, что к чему, благо времени в ее распоряжении имелось предостаточно. Но только она сделала каких-то пару шагов, как услышала неожиданный, но обнадеживающий окрик:
– Ты куда запропастилась? Целый час тебя, что ли, дожидаться? – К ее удивлению, это кричала блондинка в белом пальто. А вся тройка нетерпеливо топталась у эскалатора, шедшего на второй этаж.
Вот так, нате. Значит, приглашение вертлявого было всерьез. Инга с некоторой несолидной поспешностью кинулась к ожидавшей ее троице. Пока ехали наверх и шли неизвестно куда боковым коридорами, успели и познакомиться. Пригласившую ее сторону звали Катя, Оля и Матвей. Из обрывков слов и замечаний девиц Инга сделала определенный вывод, что Оля и Катя между собой отчасти подруги, а Матвей им неблизкий знакомый, периодически возникающий на горизонте, и общий кавалер, причем одновременно движущая финансовая и влиятельная сила всего их похода. Инга сделала этот вывод из того, что девицы отнеслись более-менее спокойно к ее приглашению в компанию. Сами выступали подле Матвея на сомнительных правах.
Экспедиция имела целью офис невнятного совместного предприятия, то ли строительного, то ли по скупке вторсырья – из рекламных стендов этого нельзя было никак понять однозначно. Название «Совэкспотранзит» тоже ничего не объясняло. Однако загадочная фирма тем не менее организовала презентацию, на которую и попала Инга вместе с новыми знакомыми. Здесь наливали скверное шампанское, на столиках оделяли подсохшими тарталетками, да в придачу стояла кофеварочная машина. Вертлявый Матвей имел тут дело, сновал, как ткацкий челнок, от одной облаченной в костюмно-галстучную униформу группы совместных дельцов к другой. Катя, Оля и вместе с ними Инга оказались предоставленными сами себе.
Более тесное знакомство завязать оказалось нетрудно – куда проще, чем найти общее языковое поле с одесскими босяками и их подружками. Если уж Инга сумела в свое время обломать пьющего моториста-инвалида Мишку Свинолуя, то нынешнее задание войти в контакт с двумя московскими псевдольвицами не представлялось ей сложно выполнимым. Девушки, как она и предположила с самого начала, принадлежали к классу «полубобров». Так в старину называли дам и девиц полусвета, нечто среднее между явными куртизанками и охотницами за богатыми мужьями. Катя и Оля вовсе не были ни валютными, ни рублевыми проститутками, хотя и не брезговали вытягивать денежные знаки из мужчин любыми «приличными» способами. Обе имели вполне легальные занятия в столице и считали себя не только благонравными особами, но даже нарочно как бы определялись выше иных прочих. Их девиз можно было бы сформулировать так: «Мы, хоть и бедные, зато самые красивые. И потому нам все должны». На мужскую щедрость это часто оказывало положительное действие. И Оля, и Катя, и другие подобные им подруги поставили своей целью непременно выгодное или очень выгодное замужество, но, в силу чрезмерности запросов, все никак не могли определиться со спутником жизни.