Румпельштильцхен
Шрифт:
— Симпатичная.
— На меня Миллер не произвел впечатления пылкого любовника. А тебе как он?
— Не знаю. Наверное в нем еще что-то есть.
— М-м, — промычал Блум, и снова взглянул на рисунок, лежавший на столе. — Как по-твоему, вот это кто такое?
На рисунке размашистыми штрихами, в виде наброска, было изображено что-то походившее скорее на некое угловатое чудище, болтающееся в воздухе, обеими ногами оно оторвалось от земля, крошечные кулачки занесены над головой, лицо перекошено злобой.
— Это Румпельштильцхен, — сказала вошедшая в это время в комнату Гретхен. Она подошла к столу и, взяв в руки рисунок, поднесла его поближе к свету. — Пока это еще всего лишь набросок, разумеется затем я доработаю его. Вы ведь знаете, о чем эта сказка?
— Да, — ответил я, смутно припоминая что-то о девушке, которая должна была угадать имя злого карлика, который что-то там такое для нее когда-то сделал.
— Это кажется о красавице, которая спускала свои длинные косы из окна башни, — предположил Блум.
— Нет, то сказка о Рапунцель. А это Румпельштильцхен. Из сказок моих соотечественников, братьев Якоба и Вильгельма Грамм. Вы слышали что-нибудь о «законе Гримма»?
— Нет, — признался я.
— Нет, — сказал Блум.
— Этот закон был открыт Якобом Гриммом, который был знаменит не только своими сказками. Это лингвистический закон — формула, описывающая изменения в системе взрывных согласных, произошедших в индо-европейских языках. Так, например, в немецком языке на определенном этапе его развития звуки «б», «д» и «г» перешли в «п», «т» и «к», и так далее. Но вы-то уж наверняка должны были слышать сказу у Румпельштильцхене. Неужели нет?
— Да-да, конечно, — неуверенно согласился я.
— Это сказка об одном германском Muller — как это? Человек, у которого есть мельница, и он там мелет зерно, знаете? Ein Muller. Ну ладно. Так вот, он сказал королю, что его дочь может прясть из соломы золотую пряжу. Король приказал привести ее к себе в замок, закрыл в комнате и велел ей приниматься за работу, а не то он ее казнит. Это солому-то перепрясть в золотую пряжу, каково, а? Разумеется, девушка этого не умела. Но тут появился карлик и сказал, что он сам может перепрясть всю солому за нее, но не за просто так, а за что-то. И девушка отдала ему свое ожерелье, а карлик быстро перепрял всю солому в золотую пряжу. Ну, король, разумеется, был изумлен, и на следующую ночь он закрыл ту девушку в большей комнате, и соломы там было тоже больше, сказав, что если ей дорога жизнь, она также и из этой соломы спрядет золотые нити, и конечно же девушка этого сама сделать не умела. Но вот опять появился перед ней карлик, и на этот раз девушка отдала ему свое колечко, чтобы тот снова превратил солому в золотую пряжу. Ну тут опять король был конечно в крайнем удивлении, и на этот раз он снова ведет девушку в самую большую комнату в своем замке, и было там полным-полно соломы, и говорит, что если она и это сумеет перепрясть к утру, то он возьмет ее себе в жены. Оставшись одна, девушка принялась плакать от отчаяния, и тут снова появился тот карлик — но у нее больше не было ничего, что она могла бы дать ему за работу, ведь она и так уже отдала ему все, что у нее было. И вот этой девушке пришлось пообещать тому карлику, что если только она станет королевой, то в уплату за работу она отдаст ему своего первенца. И за это карлик перепрял снова всю солому в золотую пряжу. И вот устроил король свадьбу, и так дочь мельника стала королевой.
Прошел год, и вот появляется перед королевой тот карлик и просит отдать то, что ему было ею обещано, ее первенца. Испугалась королева, начала она предлагать ему все богатства, какие только были у нее в королевстве, но карлик и слышать ничего о том не хотел, от всего он отказался, и говорил, что ему нужно лишь дитя, ее первенец. Королева вся в слезах, рыдает, упрашивает, и вот сжалился он все же над ней и сказал, что дает ей три дня сроку на то, чтобы она угадала, как его зовут. Узнает королева его имя — ребенок останется у нее. Вот пришел он на первый день, и начала она перечислять все имена, начиная с Каспара, Мельхиора и Балтазара. И так одно за другим она назвала ему все имена, какие только знала, но на каждое имя карлик отвечал, что его зовут не так. На следующий день королева стала перечислять карлику разные необычные и редкие имена, типа Риппенбист, Гаммельсваде или Шнюрбейн и им подобные, но и на этот раз ей так ничего и не удалось угадать, и довольный карлик ушел, потому что он был уверен, что ребенок очень скоро достанется ему. В это время к королеве пришел гонец и сказал, что в лесу он увидел очень странную картину — он видел, как там, на лесной поляне весело скакал карлик, напевая при этом: «Сегодня пеку, завтра пиво варю, у королевы дитя отберу; и хорошо, что никто не знает, что Румпельштильцхен меня называют!» И вот, значит, на следующий день снова появляется тот карлик, и королева снова начинает его расспрашивать: «Тебя зовут Томас?» — и он говорит, что нет. Она опять спрашивает: «Может, тебя зовут Ричард?» — и он снова говорит нет. Тогда королева снова спрашивает: «А тебя случаем не Румпельштильцхен зовут?» И тут карлик начал беситься от злости — как раз этот рисунок вы здесь и видите — и в ярости он сам себя разорвал пополам. Вот таким был конец Румпельштильцхена.
— Теперь я припоминаю, — согласно кивнул Блум.
— И я тоже, — сказал я.
— Знаете, иллюстрировать книги ужасно интересно, — сказала Гретель, и затем быстро бросила взгляд на входную дверь, видимо раньше нас с Блумом услышав, что в замке поворачивается ключ.
Появившаяся в дверях женщина была одета в черные широкие брюки и розовую блузку, застегивавшуюся на пуговки бледно-розового цвета. На ней были розовые же туфли на так называемом французском каблуке, а длинные светлые волосы с одной стороны были прихвачены розовой пластмассовой заколкой. Она была одного роста с Гретель, с такими же, как у сестры чертами лица. У нее был такой же, как Гретель довольно большой рот и высокие скулы, прямой нос и голубые глаза. Миллер сказал, что Гретхен Хайбель сорок семь лет, но выглядела она не старше сестры. На лице у Гретхен появилось выражение крайнего удивления, когда, войдя в гостиную, она увидела нас стоящими у стола. Она вопросительно посмотрела на сестру.
— Гретхен, обратилась к ней сестра, — к нам пришли из полиции.
— Вот как? — Гретхен прошла в комнату и первая протянула руку. — Приятно познакомиться, — сказала она, сперва пожав руку Блуму, а затем мне. — Я Гретхен Хайбель. Гретель, а разве ты не предложила джентльменам что-нибудь выпить?
— Да, я… кофе сейчас уже будет готов.
— С вашего позволения, я выпью чего-нибудь покрепче, — сказала Гретхен и улыбнувшись нам, она уселась в кресло у стола. Быстро скинув сначала один туфель, затем другой. — Ну и денек выдался сегодня, — проговорила она, закатив свои большие голубые глаза. По-английски Гретхен говорила гораздо лучше своей сестры и совсем без акцента. — Кстати, я все еще до сих пор не знаю, как вас зовут.
— Детектив Блум, — представился Блум.
— Мэттью Хоуп.
— А вы разве не детектив? — поинтересовалась она у меня.
— Нет, ответил я. — Я адвокат.
— Чей?
— Энтони Кенига.
— Бывшего мужа Викки?
— Да.
— Мм… Значит речь пойдет об убийствах. Гретель, дорогая, принеси мне, пожалуйста скотч, и только один кубик льда, не забудь.
— Да, об убийствах, — сказал Блум.
— А мы с сестрой, что, подозреваемые, да?
Блум промолчал.
— Или же вы охотитесь за Двейном?
— Мисс Хайбель, мы ни за кем не охотимся.
— Нет, ну наверняка вы кого-то ловите.
— Я хотел сказать…
— Вы имеете в виду, что вы не собираетесь шить Двейну дело — есть такое выражение, да?
— Все правильно, — улыбнулся Блум. — Мы не собираемся шить мистеру Миллеру дело.
— Ах да, большое спасибо, — это было обращено уже к сестре, принесшей ей бокал с шотландским виски. — Мне кажется, что чайник уже кипит.
Гретель снова ушла на кухню. Гретхен потягивала свой виски.
— Итак, — сказала она, — с чего начнем?
— С утра понедельника, тринадцатого января, время с трех ночи до половины девятого утра.
— Ну и что?
— Где вы были в это время?
— Даже так? Значит вы меня подозреваете?
— Ни в коем случае, просто я…
— А, в таком случае, вы хотите узнать от меня о Двейне, где он был, да, понимаю. Так вот, если вас так это интересует, в это время он был здесь у меня.
— С которого часу и до которого?
— Мы ходили в ресторан. Он заехал за мной примерно в восемь — половине девятого вечера.