Румпельштильцхен
Шрифт:
Маршалл снова уселся на койку, и тогда я понял, что это был конец для него. Все, он проиграл. В его покорном отчужденном взгляде, в том, как он сидел теперь, было что-то такое, что подсказывало мне, что присутствие духа покинуло его, и это был конец. Он определенно знал, что миссис Гибсон скажет в следующий момент, он знал, что Блум устроил все так, что в данной ситуации у него не было ровным счетом никаких прав, и что теперь от него самого уже ничего не зависит, и что ничего больше он не сможет сказать в опровержение. Это было концом долгого пути, берущего начало в Валдосте, штат Джорджия одиннадцать дней назад, а возможно даже и задолго до того.
— Миссис Гибсон, — сказал Блум, — он так и оставался один все время пребывания в мотеле «марджо»?
— Нет, он не всегда был один.
— Вы можете…?
— Ладно, — сказал тихо Маршалл.
— Вы можете мне сказать, кто еще был там с ним?
— Маленькая девочка.
— Когда она
— В воскресенье ночью, тринадцатого января.
— Вы можете описать?
— Ладно, — снова проговорил Маршалл.
— Вы можете описать, как выглядела эта девочка?
— Девочка лет шести-семи, у нее были длинные черные волосы. Она была одета в длинную ночную рубашку, я видела, как он нес ее от машины к…
— Ладно же, черт побери! — заорал Маршалл.
В камере воцарилась тишина.
— Вы желаете мне что-то об этом рассказать? — спросил Блум.
— Да ведь вы и так уже все знаете, чтоб вас…
— А вы все равно расскажите, — на этот раз несколько мягче сказал Блум.
— Да, это я убил их, — проговорил Маршалл и перевел взгляд на свои руки. — Я убил их обеих.
— Давайте же все-таки начнем с самого начала, — предложил Блум.
А началось это давным-давно, еще в Новом Орлеане, когда Эдди Маршалл, взяв за основу обычную солому практически на деле и не существующего вокального таланта Виктории Миллер, превратил ее в чистое золото трехмиллионного тиража трех ее альбомов. А взамен за это Викки удостоила его своим вниманием (о чем, кстати, уже рассказывал ее отец). Итак, они были любовниками, и отношения их продолжались до тех пор, пока слава и настойчивые ухаживания Кенига, а также все эти знакомства с его знаменитыми приятелями, не вскружили ей голову, и тогда Викки решила, что замуж выходить ей следует именно за Кенига. За месяц до их свадьбы они с Маршаллом в последний раз (по крайней мере сам Маршалл так считал) занимались любовью (на этом эпизоде миссис Гибсон отвернулась от него и в ужасе тупо разглядывала стену в коридоре сквозь решетку камеры. Возвратившись после медового месяца, Викки позвонила Маршаллу и объявила, что беременна. От него.
— От вас? — переспросил Блум.
— От меня.
— Мистер Маршалл…
— Это был мой ребенок. Она была замужем за Тони всего неделю, а ребенок тот был моим — с того последнего раза, когда мы были с ней вместе. И она убила его. Она так упиралась над этим альбомом, нашим последний альбомом!.. а ведь знала, что беременна, но все же работала на износ. Вот и получился выкидыш, а все из-за того, что она сама упахивалась, да и всех остальных доводила до изнеможения. Она убила моего ребенка.
Сразу же после того, как Викки перестала записываться, а группа «Уит» распалась, он уехал из Нового Орлеана и осел в Нэшвилле на одной из небольших компаний, занимавшихся звукозаписью («Я был настоящим гигантом, работавшим на той фирме среди одних лилипутов») и после краха этой компании, ему наконец удалось устроиться на место диск-жоккея в Джорджии. В 1973 году, после пятилетнего перерыва, он снова приехал в Новый Орелан. Она все еще была замужем за Кенигом, но брак их уже давно трещал по всем швам, и когда Викки пришла проведать Маршалла в отель «Роял Сонеста», где тот остановился, она заявила, что вот уже несколько месяцев между нею и мужем нет никаких отношений. И разумеется неизбежно она снова оказалась в постели у Маршалла. И конечно же неизбежно, или это ему просто так тогда казалось, она снова забеременела. Через два месяца после той встречи она снова позвонила, чтобы рассказать ему последние новости и снова объявить о том, что и на этот раз ребенок этот, несомненно, его.
— Она обещала мне, что сделает все, чтобы не потерять его на этот раз, что она будет всегда заботиться о нем, оберегать, чтобы с ним ничего не случилось. Когда Элисон родилась, меня об этом тоже известили. Элисон Мерси Кениг, на той открытке так было написано. Кениг. Моя дочь — с фамилией Кенига.
Потом наступило продолжительное молчание — если не брать в расчет рождественские открытки с небольшими приписками, сделанными от руки, из которых Маршалл узнавал, как растет его дочь, которую он так не разу и не видел. А потом было это, недавнее рождество, на которое он получил открытку, где Викки написала, что она собирается снова вернуться в бизнес, и что одиннадцатого января у нее состоится премьерное выступление в ресторане «Зимний сад». Он позвонил ей в новогоднюю ночь. Он был пьян. Трубку сняла маленькая Элли. Должно быть у Викки в доме были гости, потому что он слышал, что на том конце провода довольно шумно, он слышал, как его дочь кричала сквозь этот шум матери, что ей звонит «мистер Маршалл». Мистер Маршалл. Его собственная дочь называет его мистером Маршаллом. Насколько он мог судить по голосу, Викки была тоже пьяна. Он было начал выговаривать ей, что вот, дескать, она обещала всегда заботиться о малышке, чтобы ничто и никогда с ней не случилось, в ответ же на это Викки рассмеялась и сказала, что очень скоро у нее будет очень много денег и тогда уж она сможет нанять дюжину гувернанток для Элли, и вообще ему не о чем беспокоиться. Он не знал, что она имела в виду. И как она могла рассчитывать на то, чтобы вообще получить хоть что-нибудь, выступая на публике, будучи при этом абсолютно безголосой? Он сказал ей, что не стоит этого делать. Он ее предупредил. В ответ же она послала его к черту и бросила трубку. Он так и остался сидеть за столом в снимаемой им комнате. Одним рывком он сорвал со стены телефон и запустил им в висевшее над столом зеркало, которое от удара разлетелось на множество осколков.
Одиннадцатого января, в самый день премьеры Викки, он приехал в Калусу из Валдосты, Джорджия. У него и в мыслях не было убивать ее. Он собирался просто поговорить с ней, попытаться урезонить ее. Приехав в Калусу, он тут же отправился к ней. Это было перед самым выступлением. Он умолял ее не браться за это, он упрашивал ее получше заботиться об их ребенке, ведь она же обещала. Она же заявила ему на это, что Элли уже совсем не ребенок, ей в конце концов уже шесть лет исполнилось, и кроме того, очень скоро у них будет очень-очень много денег, и вообще ему не о чем волноваться. Тогда он поинтересовался, откуда она возьмет эти деньги, и она ответила, что получит их из траста. Раньше Эдди вообще никогда не доводилось слышать о существовании какого-либо траста, и поэтому он тут же решил, что она выдумала все это специально для него, что она еще до сих пор рассчитывает зарабатывать миллионы своим пением, как это было тогда, в шестидесятых. Он снова предупредил ее. Он приказал ей оставить эту затею, а не то он отберет у нее ребенка, на что она заявила, что будет гораздо лучше, если он поскорее уберется из ее дому, пока она еще не вызвала полицию. Он так и ушел тогда, даже не увидев в тот вечер собственной дочери. В ту ночь Элли оставили ночевать у знакомых, чтобы Викки могла спокойно подготовиться к своей дурацкой премьере!
— И вот до чего дошло, — говорил Маршалл. — Она забросила Элли ради своей вонючей карьеры! — он замотал головой и неожиданно разрыдался. Миссис Гибсон оторвала взгляд от решетки и удивленно взглянула в его сторону. На лице ее появилось выражение сострадания. Она так и стояла, глядя на Маршалла, как будто ей хотелось подойти, обнят его, успокоить. Блум ждал. Маршалл вытащил носовой платок из заднего кармана выданных ему в тюрьме темно-синих брюк и высморкался в него. Он вытер слезы, и тяжело вздохнув, снова высморкался, а затем отрицательно покачал головой и снова заговорил, — Я… я все же… все же я не собирался убивать ее. Мне была нужна только моя дочка. Я собирался всего лишь забрать мою дочурку. Вот наверное почему я и остановился в гостинице под своим старым именем. Потому что я собирался забрать у нее своего ребенка. Да и то если только не смогу ее отговорить от… от того неверного шага, который она все же совершила. Я имею в виду ту ругательную рецензию в субботней газете, она же сама должна была сообразить, что это был дохлый номер, что все равно ничего из этого не вышло бы. В воскресенье я… я позвонил ей минут без десяти восемь вечера, я рассчитывал застать ее дома до того, как она уедет в свой этот поганый ресторан. Но ее уже не было, и вместо нее мне удалось поговорить лишь с нянькой. Лиха беда начало, понимаете, она уже начинала бросать мою дочь на попечение няньки, в то время… в то время, как сама… — он снова замотал головой и начал заламывать руки. Миссис Гибсон во все глаза смотрела на Маршалла, будучи не в силах оторвать взгляд от его лица.
— Я снова позвонил в половине одиннадцатого, я думал, что она вернется домой сразу же после окончания шоу. Оно ведь в десять закончилось, вы же ведь знаете об этом. Вот я и подумал, что она сразу же вернется домой к Элли, но нет, опять эта чертова нянька! И потом я позвонил еще примерно в четверть двенадцатого, и на этот раз уже я сам просто-напросто наказал няньке передать Викки, что я еще заскочу к ней, чтобы забрать. Я поставил машину на другом конце улицы, а она подъехала к своему дому примерно в половине двенадцатого. Я видел, как она зашла в дом, затем вышла и подошла к тому мету, где мистер Хоуп дожидался ее в своей машине. Я видел, как они потом вместе зашли в дом. Я… я дожидался, когда наконец он уйдет. Он ушел от нее примерно в половине четвертого утра. Во всем ее доме было освещено только одно окно, я подумал, что это должно быть, окно спальни, что скорее всего она так и заснула, не успев выключить свет. Задняя дверь дома оказалась незапертой на замок, через нее-то я и попал внутрь дома. Она обнаженная лежала на кровати. На столике горел ночник. Я разбудил ее и сказал, что забираю Элли с собой. Она… она сразу же бросилась к телефону, и я оттолкнул ее, а она… она начала рыдать… и… и набросилась на меня с кулаками и я… я просто… потерял контроль над собой, наверное. Я начал отталкивать ее от себя, и потом я… я начал бить ее, а после… я не помню, наверное я… я стал колотить ее головой о кафель на полу, пока она… мне кажется, пока она… не умерла.