Румянцев-Задунайский
Шрифт:
Король с усмешкой покачал головой:
— У меня подагра только в ногах, а такое предложение было бы в пору тогда, когда и голова была бы подвержена той же болезни. — Сделавшись серьезным, он продолжал: — Дело идет только о Польше, а не о моих владениях. Кроме того, я придерживаюсь. Мирных трактатов и в связи с этим будет не лишним напомнить вашему превосходительству о данных мне вашим императором уверениях не думать более о Силезии.
Довод короля, неотразимый своей логичностью, на некоторое время смутил барона. Однако у него был в запасе еще один план, и он сказал:
— Есть еще одно средство сделать раздел для нас более выгодным — это отделить от Турции в пользу Австрии Белград и Сербию.
Фридрих
Барон Ван-Свитен повторил свое предложение. Король с иронией отвечал, что очень рад тому, что Австрия еще не совсем отуречена, как считают в Европе, и ему приятно, что она хочет поживиться за счет своих добрых друзей — турок.
Посол сделал вид, что не понял насмешки, и снова спросил: что же он, король, все-таки думает по поводу предложения его правительства?
— Я думаю, что это не невозможно, — ответил король.
6 февраля 1772 года между Россией и Пруссией был подписан окончательный договор относительно раздела Польши. Когда Кауниц узнал об этом, он испугался, что останется без доли, и тотчас составил акт о желании Австрии принять участие в намеченном предприятии. Спустя несколько дней барон Ван-Свитен попросил у прусского короля новой аудиенции.
— Мое правительство, — сказал он, — при зрелом обсуждении современного положения приняло решение отказаться от приобретения Белграда и Сербии, однако для поддержания равновесия на севере оно желает приобрести часть Польши наравне с Россией и Пруссией.
С этими словами он вручил королю акт, присланный ему Кауницем. Король внимательно прочитал бумагу и положил ее на стол.
— Мне приятно, что Австрия присоединяется к нашему договору, — сказал он. — Но в акте я не нашел ваших конкретных территориальных претензий.
— Они будут представлены князем Кауницем позднее.
Встреча с австрийским посланником состоялась в феврале. Фридрих надеялся получить ответ от Кауница еще до начала марта. Но март наступил, а в Вене словно забыли о своем акте, о том, что обещали определить территориальные претензии к Польше в самое ближайшее время. В ожидании прошло больше месяца. Наконец Кауниц пригласил к себе посланников России и Пруссии и объявил, что Австрия желает иметь новую границу с Польшей по черте от Вялы вниз по Висле до Сандомира, оттуда до Паркова, затем вниз по Днестру, между Волынью и Красной Русью до Трансильвании.
Когда Фридриху сообщили об этом, он ахнул от удивления: Австрия требовала для себя больше, чем Пруссия и Россия вместе взятые. Фридрих запротестовал. Еще бы! Начертанные Кауницем границы подходили почти к Варшаве, Австрия брала себе лучшие польские провинции. С одних только соляных копей в Величке и Бохнии она могла бы получать больше доходов, чем Пруссия со всех присоединяемых к себе провинций. «Несправедливо!» — бушевал король. Однако для устранения сей несправедливости он не придумал ничего лучшего, как предложить Петербургу, чтобы Россия и Пруссия увеличили свои части в Польше для «сохранения справедливой соразмерности». В Петербурге к его предложению отнеслись без энтузиазма. Здесь понимали: если встать на путь соперничества в том, кто больше отхватит, от Польши могут остаться только рожки да ножки… Панин не терял надежды, что Кауниц прислушается к здравым советам и умерит свой аппетит.
Между тем Австрия, не дожидаясь согласия на свои требования, двинула войска в глубь Польши, спеша занять границы, начертанные Кауницем, Увидев это, Фридрих двинул вперед свою армию. Великие европейские
Министр иностранных дел Франции герцог Эгильон, так много усилий затративший на разжигание войны конфедератов против русских и увидевший теперь, что усилия и средства Франции, вложенные в это дело, пошли прахом, готов был зареветь с досады. Будь Франция поближе к Польше, она могла бы тоже вцепиться в соблазнительный пирог. Но она была далеко от польских границ. На ее месте оставалось только шуметь, протестовать. Раз Франция ничего не имеет, пусть другие державы тоже ничего не получат. Обладая пылкой фантазией в размерах гораздо больших, чем допустимо человеку в его положении, Эгильон начал шумную возню, чтобы расстроить складывавшееся согласие трех держав. Он направил России и Австрии пространные ноты, уговаривая эти державы соединиться с Францией против Фридриха, чтобы заставать его отказаться от претензий на польские земли, а когда с этим не вышло, стал предлагать план тройственного союза между Россией, Швецией и Францией, потом вдруг стал натравливать Австрию на Россию. Кончилось тем, что Эгильон обратил взор на Порту, призывая ее к продолжению войны с Россией и обещая ей необходимую помощь. Эгильон собирался усилить турецкий флот новейшими кораблями, чтобы он мог выгнать русские эскадры из Средиземного моря. У французского министра были и другие планы, эффективные по замыслу, но для их осуществления Франции недоставало самой малости — политической изворотливости, твердости и… денег.
Пока в министерских кабинетах сочинялись ноты, а в салонах произносились пылкие речи, события развивались своим чередом. Все еще не давая ответа на требования умерить претензии на чужие земли, Австрия к концу мая заняла почти все польские провинции, которые предназначила себе. Сгорая от нетерпения, Фридрих снова предложил России увеличить намеченные для нее и Пруссии доли раздела. Панин и на этот раз ответил отказом и предпринял новую попытку к пробуждению совести у Венского двора. Его очередная нота на имя Кауница возымела действие. Кауниц наконец остановился. Он известил Петербург и Берлин об отказе Австрии от Люблинского и Хельмского палатинов, но заявил, что город Львов и соляные копи Австрии совершенно необходимы. Россия и Пруссия махнули на это рукой, и вскоре три державы оформили раздел Польши.
Глава V
Закат первого фаворита
В один из ясных, по-летнему жарких дней в Яссах, где располагалась главная квартира первой армии, встречали графа Григория Григорьевича Орлова, ехавшего для ведения мирных переговоров с турками. Мирного конгресса ждали давно. С ним связывали свои надежды обе стороны.
В том, что желаемые переговоры становились наконец реальностью, главная заслуга принадлежала Румянцеву. Ему пришлось немало «половчить», чтобы возбудить в визире желание к прекращению войны. Правда, о мире визирь подумывал и сам. Особенно с тек пор, как его войскам были нанесены поражения под Бухарестом и Бабадагом. Он с охотой вступил в личную переписку с Румянцевым, как только тот подал к тому повод. Зато другие чины Порты повели себя иначе. Среди советников визиря нашлись горячие головы, которые, поддавшись увещеваниям австрийских и французских друзей, ратовали за продолжение войны до тех пор, пока русские не будут изгнаны из всех владений и крепостей Оттоманской империи, «случайно доставшихся российской императрице», и пока они, русские, сами не запросят мира. Чтобы остудить эти горячие головы, Румянцеву пришлось расщедриться на кое-какие подарки.