Румянцев-Задунайский

Петров Михаил Трофимович

Впрочем, все это теперь осталось позади. Договоренность о перемирии была достигнута, уполномоченные на конгресс назначены. Дело оставалось за самим конгрессом.

Встретить фаворита императрицы вышел почти весь город — генералы, офицеры, местное население. Собравшихся возглавлял сам фельдмаршал. Рядом с ним находился Алексей Михайлович Обресков, бывший русский посланник в Константинополе, выпущенный наконец из заточения и препровожденный в Яссы австрийскими офицерами. Вместе с графом Орловым он должен был составить русскую делегацию на мирных переговорах, а пока жил гостем у Румянцева, отъедался на армейских харчах после трехлетнего полуголодного сидения в подземелье Семибашенной

крепости.

Орлов въехал в город в сопровождении знатной охраны и небольшого обоза. Едва его карета остановилась против собравшейся толпы, как грянул пушечный залп. То был салют в его честь. Довольный, улыбающийся, он молодецки соскочил на землю и тотчас заключил в объятия Румянцева. Потом облобызал Обрескова, Потемкина, стоявших тут же, помахал прочим шляпой, после чего снова широко улыбнулся Румянцеву, выражая готовность повиноваться его распоряжениям. Его повели в приготовленный для него роскошный особняк, утопавший в зелени.

— Ну как вы тут, рассказывайте, — тормошил Орлов сопровождавших. — Как с конгрессом? А вы, смотрю, выглядите ничего, — весело обратился он к Обрескову. — Признаться, я ожидал увидеть кощи да мощи, а вы вон какой — румянец во всю щеку.

— Посмотрели бы, каким его доставили!.. — сказал Румянцев. — Пусть нам говорит спасибо за армейский хлеб наш.

— А вам я, — вспомнил Орлов, хватаясь за рукав Румянцева, — поклоны привез. От матушки вашей, от Прасковьи Александровны и зятя вашего Якова Александровича, Яков Александрович теперь чин — генерал-губернатор…

Орлов находился в таком возбужденно-радостном состоянии, словно вырвался из неволи и теперь не мог насладиться свободой, той обстановкой, которая его окружала. Он остался доволен комнатами, предоставленными ему и его свите, говорил, что согласился бы остаться в них на всю жизнь, если бы не дела, если бы не воля матушки-императрицы держать его в Петербурге.

— Но вы еще ничего не рассказали о деле, — вдруг обратился он к Румянцеву, вспомнив о цели приезда.

Румянцев стал рассказывать о своих сношениях с визирем, а также с австрийским и прусским посланниками в Константинополе, пожелавшими взять на себя роль посредников в предстоящих переговорах с турками. Сношения эти выражались главным образом в обмене письмами и посланиями. 6 марта Румянцев получил, сразу три письма — от австрийского и прусского посланников и верховного визиря Муссина-Заде. В письмах сообщалось о предварительных условиях, выдвигавшихся Портой для ведения переговоров. Турки предлагали провести мирный конгресс в Фокшанах или Бухаресте, объявив на период подготовки и проведения конгресса перемирие. В случае срыва переговоров вследствие несогласия сторон военные действия предлагалось отложить еще на три месяца, считая со дня закрытия конгресса. Демаркационной чертой назначалась река Дунай.

Румянцев принял все предложения Порты, за исключением продления перемирия на три месяца в случае срыва работы конгресса. Принимая Дунай за демаркационную линию, Румянцев потребовал вместе с этим, чтобы во время перемирия турки не восстанавливали крепостей по правую сторону Дуная, разрушенных русскими войсками в результате предпринятых ими поисков. Кроме того, он предложил распространить перемирие на Крым и Черное море. Верховный визирь согласился со всеми его условиями.

— Я рад, что предварительные переговоры прошли успешно, — сказал Орлов. — Сие не может не обнадеживать. Но довольно об этом, — сделал он решительный жест, — я чертовски проголодался, а вы никак не догадаетесь предложить хотя бы корочку хлеба.

— О да!.. — вспомнил Румянцев. — Совсем из головы вылетело. Стол уже накрыт. Прошу следовать ко мне…

На

обед были приглашены высшие армейские чины, а также офицеры, с которыми Румянцев имел дружеские отношения. Орлов не столько ел, сколько пил, и чем больше пил, тем заметнее менялось его настроение. Он уже не улыбался, не шутил, как в первые минуты приезда, глаза его заволоклись туманом уныния. Было похоже, что его мучило какое-то сомнение, касавшееся лично его, и это давившее на него чувство было очень сильно. Он сделался молчаливым, не задавал более вопросов, а ежели о чем и спрашивал, то с необычной для него рассеянностью, не выслушивая до конца ответы. Фаворит оживился лишь после обеда. Оставшись с Румянцевым с глазу на глаз, он спросил: известно ли ему, Румянцеву, кто возглавит турецкую делегацию и когда сия делегация прибудет?

— Я уже докладывал вашему сиятельству, — отвечал Румянцев, — конгресс будет проходить в Фокшанах, где к этому уже все готово. Что до турецких уполномоченных, то их имена названы в последнем визирском письме. Кстати, я собирался показать его вам.

С этими словами Румянцев полез в карман, достал перевод визирского письма и подал его Орлову. Граф стал читать. Читал он долго, словно испытывал затруднения в разборе почерка. В письме визирь выражал надежду, что открытие конгресса приведет к «добру и благополучию» и что фельдмаршал Румянцев со своей стороны «сделает все возможное, содействуя всеми силами делу укрепления союза и согласия». Для ведения переговоров со стороны Порты главным уполномоченным назначался Осман-эфенди, а его помощником Яссин-Заде. Визирь не упустил случая сообщить, что отец Османа-эфенди в свое время находился в большой дружбе с отцом фельдмаршала и что Осман-эфенди есть «слава всех секретарей, собрание всех знаний и добродетелей, источник красноречия, сокровище правописания и прочее».

— Вы ответили визирю? — возвращая письмо, спросил Орлов.

— Я послал к нему с ответом капитана Зумбатова.

В комнате было жарко, и Орлов, задыхаясь от духоты, стащил с головы парик. Волосы у него оказались с проседью, и это удивило Румянцева. «Ведь ему нет еще и сорока!» — подумал он. Вид фаворита вызывал неосознанное чувство жалости. Вспомнились доходившие до армии сплетни, что время Орловых уходит в прошлое. Да что сплетни! Не Брюс ли говорил ему, ссылаясь на осведомленность супруги Прасковьи Александровны, что государыня уже не благоволит фавориту так, как прежде, Орлов, должно быть, сам чувствует приближение своего заката, и не исключено, что именно это было причиной его уныния во время обеда.

Словно устыдившись седеющих волос, Орлов водрузил парик на место, сказал, что зело устал, желает отдохнуть, и, подымаясь со стула, добавил:

— Когда вернется Зумбатов, пожалуйста, пришлите его ко мне.

Из ставки визиря Зумбатов вернулся через три дня — в тот самый час, когда Орлов в присутствии фельдмаршала Румянцева беседовал с офицерами, назначенными для обслуживания конгресса. Уже немолодой, с сабельным шрамом на щеке, он произвел на Орлова хорошее впечатление.

— Слушаем вас, капитан, рассказывайте.

Зумбатов доложил, что турецкое посольство по пути из Константинополя остановилось в Шумле и находится сейчас там. С посольством едут посланники Австрии и Пруссии. По разговорам, услышанным им, Зумбатовым, турецкое правительство выдало каждому из них на расходы по 25 000 пиастров.

— Что ж, они с миром едут или так просто, форс показать?

— На лбу у них не написано, — пожал плечами Зумбатов.

На другой день от визиря пришло известие, что турецкое посольство прибыло в Рущук и готово отправиться в Фокшаны, на место проведения конгресса.