Румянцевский сквер
Шрифт:
— Вот эти двое, — указал Влад на братьев, — второго ноября пришли ко мне в кафе «Ладья». В грубой форме объявили, что хотят взять кафе под охрану, и потребовали тридцать тысяч. И столько же платить каждый квартал.
— Врет ваш свидетель! — выкрикнул младший из братьев.
— Трушков Валерий, помолчите, пока не спрашивают, — строго сказал Ильясов. — Продолжайте, Масловский.
— Я отказался платить. С какой стати? Они — матюкаться. Ну, я тоже ведь умею. Они ушли с угрозами. Сказали, что придут завтра, и если я не заплачу, то будет
— Приходили они на следующий день?
— Нет. Но наш бармен Квашук видел их машину «Жигули», номер 92–24, стоявшую возле кафе. Он опознал эту машину двадцать пятого ноября, когда был на митинге в Румянцевском сквере.
— С Квашуком будет отдельный разговор. Известно ли вам о знакомстве Гольдберга с этими людьми?
— Знаю только, что Гольдберг знаком с Цыпиным. Их отцы когда-то воевали в морской пехоте под Ленинградом.
— Гольдберг знаком с Цыпиным, — повторил Ильясов, взглянув на девицу-секретаря, сидевшую за его столом и быстро писавшую. — Считаете ли вы, что Цыпин и Трушковы в тот вечер, третьего ноября, подстерегали Гольдберга?
— Да, это вполне возможно.
— Трушков Александр, — обратился следователь к старшему из братьев, — подтверждаете ли вы показания Масловского, что второго ноября вы приходили к нему в кафе с требованием указанной суммы денег?
— Ни к какому Масловскому я не приходил, — хмуро ответил Саня. — Вижу этого гражданина первый раз.
— Сидели ли вы вечером третьего ноября в своей машине номер 92–24 возле кафе «Ладья»?
— Нет. Никакого кафе «Ладья» не знаю.
На те же вопросы младший брат, Валера, ответил резко: не был… не знаю… чего вы нам лепите… не имеете права держать…
— Вот так же нагло он и тогда разговаривал, — сказал Влад.
Валера дернулся к нему словно бы с автоматом в руках:
— С кем-то спутал нас, да, козел?
— Ах ты бандюга! — возмутился Влад. — Я ж тебя хорошо запомнил…
Раскричались оба. Ильясов, стуча по столу, угомонил их, Валере пригрозил добавить пятнадцать суток за хулиганское поведение.
Костя Цыпин на вопросы отвечал нехотя, односложно. Глаза у него беспокойно бегали, на лбу, на щеках, поросших бледно-рыжей щетиной, выступили капли пота, хотя в комнате было не жарко, скорее прохладно.
— Вы при очной ставке с Ниной Бахрушиной подтвердили, что просили одолжить пятнадцать тысяч, — говорил Ильясов. — Значит, вам была нужна крупная сумма, так?
— Ну, нужна, — слабым голосом ответил Костя. — А кому деньги не-не-не-нужны…
— Знакомы ли вы с Леонидом Гольдбергом?
— Ну, знаком…
— Знали ли вы, что Гольдберг, как совладелец кооперативного кафе, может иметь крупную сумму?
— Ничего я не знал…
— Где вы были вечером третьего ноября?
— Нигде не был… Дома сидел…
— Цыпин, предупреждаю: дача ложных показаний отягчит вашу вину.
Битый час допрашивал Ильясов трех упрямцев, потом отпустил Масловского, попросив подписать показания, и пригласил в кабинет Квашука, вызванного на десять утра.
Алексей Квашук, в хорошей импортной куртке, подбитой искусственным мехом, вошел с широкой улыбкой, поздоровался с Ильясовым как с родным человеком. Внятно изложил, как третьего ноября видел машину «Жигули» номер 92–24, стоявшую возле кафе, и в ней сидели люди, а за ветровым стеклом болтался олимпийский мишка яркого оранжевого цвета. И ту же машину он, Квашук, видел у Румянцевского сквера двадцать пятого ноября, и в нее после митинга сели вот эти трое. Да, он всех их узнает…
— Ну и что, если он машину узнал? — выкрикнул Валера.
— Значит, вы признаете, Трушков, что ваша машина стояла третьего ноября у кафе? — спросил Ильясов.
— Может, и стояла. А что, нельзя? Может, мы хотели эту… кофе выпить! А потом передумали и уехали. Ну и что с того?
— Здесь вопросы задаю я, — повысил голос Ильясов. — Цыпин, к вам вопрос: вы знаете, где живет Гольдберг?
— Ну, знаю…
— Вы были в машине в тот вечер, третьего числа?
— Нигде я не был… — У Кости голос сел до сиплого шепота. И зрачки бегали в щелках глаз.
Ильясов пристально смотрел на него. За многие годы юридической службы он приобрел опыт проницательности, и этот опыт ему подсказывал, что Цыпин — слабое звено. Еще два-три допроса — и он, смертельно напуганный, сломается. Уже почти не сомневался Ильясов, что дело, с самого начала выглядевшее как тухлый висяк, теперь близко к раскрытию.
Отпустив Квашука и велев увести задержанных, он поднял очки на лоб и погрузился в чтение протоколов допросов. Сопоставлял, размышлял, планировал. Мыслительный процесс он привычно интенсифицировал чаем. И как раз служительница принесла ему третью, а может, четвертую чашку чая, когда позвонил дежурный и сказал, что Цыпин просится к нему, Ильясову, на беседу.
Цыпина привели, и Ильясов, взглянув на его расхристанную внешность, понял, что выиграл дело. Он вызвал давешнюю секретаршу в джинсах и приступил к допросу.
У Кости губы прыгали и голос срывался:
— Они по-позвали в дело третьим… в ав-автосервис… а где денег взять? Пятьдесят тысяч надо… Ну, я просил Нину… У Гольдбер-берга тоже… никто не дал…
Ильясов налил воды в стакан, протянул Косте.
— Валера сказал — надо у этих жи-жидов деньги взять, — продолжал Костя, опорожнив стакан.
И дальше рассказал, как подъехали к кафе «Ладья» и братья пошли к Масловскому требовать денег, а он, Костя, сидел в машине и ждал, а назавтра вечером снова поехали, стали у кафе, и он через ветровое стекло машины показал братьям Гольдберга, когда тот с Масловским и этим, барменом, выпихнули из кафе двух пьяных. А потом поехали на Расстанную, он-то, Костя Цыпин, знал, где Гольдберг живет, и там, в подъезде, спрятались в темном углу и стали ждать, когда Гольдберг приедет. И ждали долго…
— Вы хотели убить Гольдберга? — спросил Ильясов.