Руны Одина

Свидрицкая Н.

– Я хочу… – Начал Диего, но тут Чен что-то воскликнул по-своему, указывая вперёд. В небе над лесом кружились коршуны, штук пятнадцать, спускались на землю и снова взлетали.

– Падаль нашли. – Скривился Россомаха.

– Очень много падали. – Негромко произнёс Хара. Диего спешился, отдал поводья своего коня Саньке, сказал:

– Я посмотрю. – И большая кошка мягким гигантским прыжком взмахнула на каменный уступ. Зашипела сверху на них, встопорщив усы, и исчезла.

– Всего-то дохлый лось или медведь. – Заявил Россомаха. – Делов-то. А вернётся, и ещё какую-нибудь сказочку расскажет. – Он всё не мог ему простить розыгрыша с женщинами.

Ехали медленно, настороженно прислушиваясь к каждому звуку, ожидая возвращения Диего, но тот не возвращался. Как все кошки, он был ленив: увидев, что произошло, и, поняв, что опасности никакой, он прилёг на камень над речной долиной и поджидал остальных, греясь на солнышке. Роскошный пятнистый мех блестел и переливался при каждом его движении. Когда остальные выехали на край обрыва, он лениво повернул голову, задрав вверх подбородок, сощурился и хлестнул хвостом, приветствуя их.

– Отец наш Ветер… – Прошептал Хара. Перед ними было побоище. Именно так, и не иначе! Трупов было столько, что не видно было ни земли, ни снега. Коршуны, вороны, лисы, семья медведей устроили себе пиршество, и Санька порадовалась, что смотрят они на всё это издалека и не видят подробностей.

– Поле, поле… – Пробормотала она. – Кто ж тебя так?.. – Слегка переврав Пушкина.

– Значит, Бея с Укоком опять воюют. – Заметил Россомаха.

– Или уже нет. – Возразил Хара. – Интересно, кто победил?

– Чьих убитых меньше, тот и победил. – Сказал Россомаха. – Кто своих раненых и знатных мертвецов с поля унёс.

– Кто посмотрит? – Они глянули друг на друга, и Россомаха покачал головой:

– Мне тоже интересно, но не настолько. Смрад даже здесь чувствуется. Дня три уже, как они здесь лежат.

– Укок победили. – Диего успел перекинуться и стоял рядом со своей лошадью. – Придётся делать небольшой крюк. Через Бейские земли сейчас идти опасно, мы на шорцев похожи. Свернём на юг, в горы. Дорога труднее, зато спокойнее.

– Да и дальше намного. – Недовольно заметил Россомаха. – И опаснее раз в сто.

– Что предлагаешь?

– Пройти через Бею. Если идти осторожно…

– Ага, – возмутилась Санька, – и опять всё потерять, как в Шоре, и мёрзнуть, и голодать, и лошадей лишиться! Нет, давайте, сделаем, как Диего говорит.

Россомаха неожиданно обиделся. Санька уверена была, что права, да и остальные её поддержали; Россомаха злился исключительно из ревности к Диего, а потому она с его обидой носиться и не стала, просто её проигнорировав. Они далеко обошли поле и к вечеру разбили стоянку уже там, где оно окончательно скрылось из глаз. Но коршуны свой специфический интерес к ним не утратили, парочка продолжала кружить над ними и здесь. Этот их интерес оставался какое-то время чисто умозрительным, пока Чен не достал продукты, из которых собирался приготовить ужин. Помимо всего прочего у них было и вяленое мясо, из которого Чен варил похлёбку, заправлял сухарями и приправами, и получалось съедобно. Выложив мясо в холщёвом мешке на камень, Чен пошёл за водой, где его постигла очередная катастрофа; остальные, уже не обращая на него внимания, ставили юрту. В это время коршуны начали целенаправленно сужать круги и снижаться. Не иначе, как по составленному заранее плану действовали: один низко спланировал над лагерем, пролетев мимо людей и чуть не задев крылом по лицу высокого Росомаху, а второй метко схватил холщёвый мешок с мясом и дал дёру. Мясо для него было тяжеловато, и он летел тяжело, низко, изо всех сил наяривая крыльями, а за ним с воплями мчался Чен, время от времени высоко подпрыгивая и пытаясь схватить мешок, но ворюга всякий раз от него уворачивался. Кончилось всё, как всегда, плачевно: на бегу Чен ухитрился наступить на изогнутую корягу, которая вторым концом смачно залепила ему по лбу, а коршун, перелетев овраг, нагло уселся на камнях напротив лагеря и принялся, придерживая мешок лапой, ковырять его клювом. Вместе с подоспевшим напарником они мигом разодрали мешок в клочья и, глумливо косясь на бывших хозяев, принялись жрать. Санька, утирая выступившие от хохота слёзы, побежала помочь Чену подняться. Тот встал, опять наступил на корягу, которая в этот раз шарахнула по затылку Саньку, и разразился проклятиями в адрес коршунов. Те жрали мясо и проклятия игнорировали. Россомаха, тоже загибавшийся от смеха, стрелять в предприимчивых птичек отказался; по его словам, такие наглецы имели полное право на существование.

– А мяса я свежего подстрелю. – Заявил он. – Это не проблема! – И Санька опять его полюбила, подлизалась, предложив свою помощь. Не злопамятный Россомаха тут же её простил. Он никогда не умел долго злиться, скучать или расстраиваться, за то он Саньке так и нравился. Они дружно приготовили для всех постели – Россомаха срезал еловые ветки, а Санька укладывала их и накрывала, – и при этом опять хихикали и толкались. Когда Россомаха пошёл охотиться, она долго мешала ему уйти и приставала, чтобы он пообещал ей… впрочем, какие иногда глупости говорят друг другу флиртующие мужчина и женщина! Для постороннего это просто что-то запредельное, в смысле полной бессмысленности, ведь здесь значение имеет не то, что люди говорят, а то, как они при этом друг на друга смотрят, какими будут их интонации, как они будут друг другу улыбаться, и т д., и т п. В этом смысле Санька и Россомаха в этот раз побили все рекорды – и за всё спасибо ворюге-коршуну! Страшно довольная, Санька занялась своим конём, предвкушая что-то… Впрочем, что там она предвкушала, совершенно не важно, тем более, что делала она это зря.

Каждый вслед за тем занялся своим делом, дожидаясь ужина, и Диего, который сильно себя не утруждал, присел неподалёку от Саньки. Долгое время молча наблюдал за нею, пока она не поёжилась от его пристального взгляда, потом спросил:

– Ты можешь мне сказать, почему у тебя всегда такое довольное лицо?

– А я откуда знаю? – Удивилась Санька. – Обычное лицо. Что, по-твоему, я думаю о нём, что ли? И специально какое-то выражение на нём изображаю?

– А разве нет?.. Такое весёлое настроение постоянно, мне кажется, может быть только у полной дурочки.

– Ну, наверное, я и есть полная дурочка. – Обиделась Санька. – Вот и поговорили!

– Не воспринимай всё так трагично, я только хочу понять.

– Трагично?.. Вовсе нет. Я ничего не воспринимаю, как трагедию. Просто не люблю, когда мне хамят прямо в лицо.

– Я не хамил. Почему ты такая?

– Какая?

– С остальными, даже с дурачком Ченом, ты другая.

– Чен не дурачок!!!

– Ладно-ладно! Но на первый-то взгляд, полный! Признайся, и ты поначалу так о нём думала?

Справедливость требовала признать: да, думала. Санька не хотела, и просто промолчала, но Диего этого было достаточно для наглой, но очаровательной ухмылочки:

– Видишь, я прав.

– Ты не прав. Не могу объяснить этого, но ты не прав. То есть, прав, но… не прав.

– Женский ум! Да, но нет. Нет, но да.

– Уж какой есть. – Хмыкнула Санька.

– Когда я сказал, что ты не красавица, я не имел в виду ничего дурного.

– А это ты сейчас зачем говоришь?

– Мне не хочется, чтобы ты злилась на меня. Ты мне нравишься; я только хочу понять: вот этот твой образ… Жизнерадостный, простой и притягательный – это искусство, или это твоё истинное лицо?

– Тебе это зачем?

– Не хочу обмануться и попасть впросак, доверившись тебе.

– Так не доверяйся. – С вызовом глянула на него Санька. – Как я тебе буду доказывать, что не притворяюсь? Если ты мне не веришь?

– Но признайся, это невозможно: относиться так приветливо ко всем… Почти ко всем, кого ты встречаешь.

– А по-твоему, каждого, кто тебе встретился, нужно сразу ставить на место?

– Конечно.

– А если ты по незнанию хорошего человека обидишь?

– А если позволю какому-нибудь уроду потешаться над собой?