Руны судьбы
Шрифт:
— Чего приуныл? — осведомился он после доброго глотка из пузатой бутылки. — Ну-ка, подставляй стакан. Подставляй, подставляй: такому славному muchacho, как ты, не следует так убиваться. Опять вспоминаешь ту свою девку?
Михель не ответил. Стакан, однако, он под горлышко подставил, молча посмотрел, как тот наполнился рубиновым напитком, вздохнул, потянул его к себе и залпом отпил половину. Санчес одобрительно кивнул, поставил бутылку на стол и полез в карман за трубкой.
— Зря ты так, — сказал он, набивая в чашечку табак из жёлтого кисета. — Сам посуди: стоит ли вспоминать ту, что причинила тебе столько боли? Carambа! Ты напоминаешь мне одного моего знакомого; он тоже любил, чтобы баба била его плёткой; нарочно завёл для этого плётку, такой был дурак. Так она потом сбежала от него
69
Сердце (исп.)
С этими словами Санчес ловко ухватил за зад грудастую деваху из прислуги — полную, круглую темноволосую бесстыдницу, которая как раз шла мимо них с пустым подносом, притянул её и усадил к себе на колени. Та с визгливым смехом стала отбиваться, прикрываясь от него подносом, за что получила сперва шлепок по заду, потом — поцелуй в щёчку, вырвалась и убежала, выверенным жестом оправляя юбки. Санчес проводил её алчущим взглядом и подкрутил усы. Михель тоже посмотрел ей вслед, вздохнул и отвернулся: «красотке» было далеко за двадцать, она уже не раз рожала, половины зубов у неё не хватало, а лицо являло собой живое воплощение соблазна и порока. К тому же девица была неопрятна и сильно пьяна. Санчес, однако, ничего такого не заметил. Он был всецело поглощён своими мыслями.
— Да, люди делают плохое дело, когда вовремя не приучают женщину к ремню, — заявил испанец, в очередной раз оторвавшись от бутылки. — Смотрю я на тебя и удивляюсь, как из-за какой-то глупой девки нормальные люди теряют башку. А почему? И по какой причине? И какой из этого следует вывод? Правильно — наплевать! Так что выпьем, Мигель! Трактир, вино, сговорчивая девка, что ещё солдату нужно? Конечно, ты не солдат, но пей, сколько хочешь, я плачу; это полезно — пить, когда болит душа. Хочешь совета? Забудь о ней, забудь об этой девке! Всё равно, если padre отыщет её, он отправит её на костёр вместе с brujo Лисом и вместе с мальчишкой. Или утопит, как ведьму. Ты хочешь посмотреть, как её утопят?
— Пошёл ты… — пробурчал невнятно Михелькин и отвернулся.
— Что? — не расслышал тот и, видимо приняв его слова за знак согласия, снова потрепал парня по плечу. — Ну, ну, не надо обижаться! Ты так её хочешь, что снова боишься? Смотри на вещи проще. Вот мы, например. Ну, поплясали под ведьмовскую дудку, с кем не бывает? Что ж теперь нам, обосраться — и не жить? Ха! уж если ненароком вышло обосраться, значит время поменять штаны, и только. Не думай, что мы здесь просто так сидим и никуда не торопимся. Наш padre ничего не делает, не просчитав всё наперёд на сто шагов, он не теряет время зря, нет! Сейчас он наверняка сидит и что-нибудь придумывает. В другой раз он лишний раз помолится, или принесёт под платьем освящённую гостию, или сделает что-нибудь ещё, и проклятый рыжий brujo никак не сможет нам навредить, потому что демоны его оставят. — Тут Санчес размашисто перекрестился и как следует затянулся трубкой. В воздухе поплыл медовый запах «Амстердама». — Вот увидишь, — закончил он, выпуская носом дым, — стоит нам напасть на его след, и мы насадим его на пики быстрее, чем Родригес по утрам мастит свои mustaches [70] ! Ха!
70
Усы (исп.)
И он заржал, довольный своей шуткой.
День клонился к вечеру. С кухни потянуло разогретым маслом, жареной гусятиной и пивом. Трактир помаленьку наполнялся людьми, под закопчёнными балками корчмы витали дым и гул голосов. На пятерых испанцев уже никто не обращал особого внимания — за ту неделю, что они здесь провели, все завсегдатаи трактира «Под Луной» уже успели к ним привыкнуть,
«А что, — подумал Михелькин, посматривая на сидящего рядом испанца чуть ли не с отвращением, — может, и впрямь, напиться?»
Он уже почти месяц жил с испанцами бок о бок, вместе с ними мерял маршем мокрые дороги Фландрии, пил в придорожных кабаках и ночевал на постоялых дворах. Деньги, взятые с собой из дома, постепенно таяли, и вскоре Михель стал подумывать, а не завербоваться ли ему, в самом деле, на службу. Однако всякий раз решение откладывалось. То удавалось выиграть немного в кости, то — помочь за плату разгрузить повозку. Или же любвеобильная красотка вдруг ссужала Санчеса деньгами, тот становился неслыханно щедрым, и вся компания некоторое время жила за его счёт. А однажды, когда они квартировали в Ипре, и сам Михель приглянулся одной такой молодке на Ketel-Straat [71] , неделю жил — кум королю, да ещё и был подарен флоринами.
71
Улица гулящих девиц (флам.)
Боолкин (так звали девушку) была милая, миниатюрная и свежая, ужасно симпатичная и вдобавок влюбилась в Михеля по уши. Михелькин сам не знал, что заставило его в назначенный срок уйти с испанцами из города в дальнейший поход.
По правде говоря, сейчас он не понимал даже, зачем он, вообще, с ними увязался. Что-то мучило его, когда они подолгу застревали в каком-нибудь городе или селе, заставляло идти дальше в поисках потерянного чувства, которое сперва стремилось стать любовью, но почему-то превратилось в ненависть. Ведь она почти готова была полюбить его, эта девушка, и он её почти любил. И осознание этого наполняло душу болью и чувством ужасающей потери. Избавиться от этого Михель не мог, сколько ни пытался, и тут не помогали ни усталость, ни вино, ни женщины.
Михель был молод и по причине своей красоты был в женщинах довольно искушён. Не раз какая-нибудь красавица твердила ему со слезами на глазах: «Останься!», а он уходил, и даже не особо вспоминал потом о ней: девиц в весёлой Фландрии не счесть. И вот сейчас, сидя в грязной корчме и вспоминая всё случившееся, Михель вдруг понял, что никогда доселе не любил по-настоящему. То была любовь внезапная, бурная, разящая и откровенная, как сталь клинка; такая легко перерастает в свою противоположность.
Михелькин взволнованно отставил свой стакан и теперь стремительно трезвел. Он посмотрел на Санчеса, на Анхеля, на аркебузира Мануэля, и опустил глаза. Сама мысль о том, чтобы вступить в солдаты, теперь казалась ему бредом.
«Может быть, я зря за ними увязался? — спросил он себя. — С чего это я вдруг решил, что если мы отыщем Лиса, я найду обратно и ту девушку? Ведь если даже так, то Санчес прав — её сожгут или утопят, словно ведьму… Сожгут… утопят… Нет, нет, только не это! Не хочу! Господи Иисусе и Пресвятая дева, не дай им это сделать! Она должна быть моей, моей, только моей. Я спасу её и тогда она будет со мной, только со мной. Да, я так и сделаю. Так и сделаю!»
И преисполненный подобных мыслей, он поднял и залпом осушил свой стакан. Щёки его порозовели.
— Вот молодец! — одобрил Санчес и хлопнул его по плечу. — Вот это по-нашему, по-солдатски! Эй, хозяин! Ещё вина! И закуски тащи! Копчёного угря тащи, колбасы, ветчины, ржаного хлеба, свинины с бобами, каплуна! Двух каплунов! Уже вечер, тысяча дьяволов, мы проголодались! Hola, парни, — обернулся он к своим собратьям по оружию, — наполните кружки! Выпьем за бродягу Лиса, гореть ему на костре!