Руны судьбы

Скирюк Дмитрий Игоревич

Но Георг Ланс был не дурак. Он умел говорить, но умел и молчать. Лучше враг, чем два. Да и потом, ещё неизвестно, как оно обойдётся, если рассказать…

Вопрос, естественно, в том, кто больше платит.

Так или иначе, но карандаш до сих пор оставался целым.

— Лис? — переспросил тем временем толстяк, как будто удивляясь, что испанец этого не знает. — Лис — на дороге. На большой дороге. Двое за его спиной, один рядом, один впереди. Бездна идёт за ним по пятам и смотрит в ваши души. Не вставайте у него на пути, господа солдаты Господа; вам не дано постичь, какая нужна смелость, чтобы мерить сердцем бриллиантовые дороги Вечности. Там холодно. Холодно…

Он обхватил себя руками.

Испанцы вновь умолкли и переглянулись.

— Что всё это означает? — спросил у всех Родригес, явно озадаченный. — Алебарда мне в печёнку, ведь

должно же это что-то значить! Этот парень явно что-то знает или что-то где-то слышал. Эй, ты! Что это за Лис? Как его по-настоящему зовут? Отвечай, canaille [72] !

В глазах фламандца расплескалась пустота.

— Nomen illi mors [73] , — вдруг провозгласил он на чистой латыни и умолк.

72

Сволочь (фр.)

73

Имя ему — смерть (лат.)

Мануэль перекрестился, остальные делали то же.

— Con mil demonios [74] , — тихо выругался Анхель. — Не нравится мне это.

— Надо свести его к padre, — сказал молчавший до сих пор Хосе-Фернандес. — Помочь это нам может.

— Дельная мысль, — одобрил Киппер. — Эй, Санчо, проводи его! Заодно справься, как там себя чувствует его преподобие. Да смотри, чтоб этот, — он кивнул на толстяка, — чего не выкинул.

Санчес кивнул, оставил трубку на столе и поманил толстяка пальцем:

74

Чтоб меня черти побрали (исп.)

— Пойдём.

Возле самой лестницы, которая вела наверх, безумный Смитте вдруг остановился, обернулся и по очереди оглядел всех пятерых, оставшихся за столом.

— Вот, — сказал он, по очереди указывая пальцем на Анхеля, Родригеса и Киппера. — Ты, ты и ты.

— А я? — с усмешкой спросил его Санчес.

Смитте сделал полуоборот, замер и несколько мгновений смотрел ему в глаза своим безумным мутным взором, от которого испанцу сделалось не по себе. Казалось, Смитте видит что-то запредельное, далёкое, доступное одним лишь ясновидящим, пророкам и безумцам.

— И ты, — сказал он наконец.

НИКУДА

Выстрел. Я проснулся в начале шестого;Я наблюдал охоту на единорогов,Но я оставался при этом спокойным:Я много читал о повадках этих животных.Никто не сможет поставить их в упряжь,Никто не сможет смирить их пулей,Их копыта не оставляют следа,Они глядят вслед движущейся звезде. [75] БГ

75

БГ, Охота на единорогов / История Аквариума, том 3: Архив, 1994

Неделя за неделей уносились прочь, пятная снег затейливыми иероглифами птичьих следов, а в маленькой хижине на старых рудниках, приютившей трёх человек, ничего не менялось. Всё так же травник приходил и снова исчезал, принося известия и свежие припасы, так же приходили к ним лечиться всяческие существа, живущие в лесу, приходили сами, приводили родичей, приносили детёнышей. В меру сил Жуга ухитрялся помочь каждому, врачевал зверей, людей и птиц и всяких, как он выражался, «креатур», не делая меж ними никаких различий. Когда его подолгу не бывало дома, Ялка и сама, бывало, пользовала их заранее

приготовленными мазями, настойками и порошками. Никто не жаловался. За лечение расплачивались, кто чем мог — кто горстью осенних орехов, кто сушёными грибами или ягодами, а кто и камушками из пустого рудника. Цена, конечно, всем этим подаркам была невелика, но травник всему находил применение. Одна хвостатая малышка с остренькими зубками запомнилась девушке тем, что у неё совсем не оказалось, чем платить за вылеченное ухо, и она заместо денег спела тут же сложенную ею благодарственную песенку. Мелодия её потом долго ещё звучала у Ялки в ушах.

Иногда заглядывали крысы, — та самая троица, увиденная ею в самый первый день — Адольф, Рудольф и Вольфганг Амадей. По примеру Лиса Ялка оставляла им какие-нибудь крошки и объедки, только не на столе, как делал тот, а на полу, и по возможности — в углах, ибо против крысы на столе протестовало всё её женское естество. К слову, все трое вели себя довольно чинно, не дрались и быстро убирались прочь. Припасы в кладовой они ни разу не тронули.

Три мышки взобрались на столИ там делили хлеба корку.Сначала сбросили на пол,А после утащили в норку.Они пищали и дрались,А корка так сопротивлялась…Когда до норки добрались,От хлеба мало что осталось.Теперь они тревожно спят,И корку слопали до крошки,И наверху троих мышатНапрасно поджидает кошка.

Способность рифмовать и складывать слова Ялка обнаружила в себе случайно, после той кошмарной ночи, когда травник притащил назад ушедшего мальчишку (Ялка старалась избегать слова «умершего» — уж очень ей при этом становилось не по себе). Как-то — мыла посуду и поймала себя на мысли, что напевает про себя эту дурашливую песенку про трёх мышат (мышата — конечно же, не крысы, с их присутствием она вполне могла смириться). Она удивилась, подумала, с чего бы это, потом вслушалась и решила, что это ей даже нравится. И больше об этом не задумывалась.

Фриц тихонько выздоравливал. Стучался в двери невидимка Том, изредка заглядывал Зухель, садился в уголок у камина и сушил шёрстку, ненавязчиво ожидая, когда его наделят горсточкой изюма. Частенько дебоширил Карел — крал на кухне ягоды и соты, прятал ложки, дырявил шилом деревянную посуду и запутывал нитки, но во всём другом их жизнь вошла в размеренное русло, обрела спокойствие и тишину, которой всем им так недоставало.

Ялке было невдомёк, что это спокойствие временное, что оно скоро кончится, и для убежища у скал скоро наступят чёрные деньки. Она не знала, что беда уже в пути. Беда запаслась деньгами и святым благословением. Беда месила снег двенадцатью подошвами солдатских башмаков, копытцами серого ослика отца Себастьяна и подковами большого белого коня Мартина Киппера. Беда вела с собой двоих — безумца и глупца: безумца Смитте и глупца Мигеля-Михелькина. Ей не были помехою ни снег, ни ветер, ни мороз. Ей открывали двери постоялые дворы и выставляли дармовое пиво. Её боялись. Ей смотрели вслед.

Таких вестников дороги Нидерландов в тот кровавый год перевидали множество. На вид нестрашные и незаметно-серые, они не торопились, исполняя волю короля и церкви, собирая денежную дань то тут, то там. Они искали, вызнавали, проповедовали, продавали индульгенции, платили за доносы и нанимали шпионов, а потом, заручившись помощью мирских властей, отлавливали колдунов, колдуний и еретиков, чтобы отправить их в огонь костра или под лёд реки, а имущество — в королевскую казну. А вслед за ними, под сухой трезвон колоколов, под перестук костей, под завыванье ветра, гул огня и скрип смолёных виселиц, под эту дудку ненависти и жестокости плясала свою пляску её величество Смерть.