Руны Вещего Олега
Шрифт:
Подождав, когда чернила высохнут, закрыл толстую книгу и, с немалым усилием, перенёс её к себе на колени, усевшись в любимое кресло.
Здесь он предался думам, радостным и не очень.
Конечно, радость от свершённого важного труда грела сердце и вместе с наступающим вечером и лёгкими дуновениями морского ветра с Понта, свободно влетавшего в небольшой греческий дворик, уносила мысли на своих лёгких крыльях вперёд, в будущее, когда его родная Таврика и сородичи станут христианами, как он сам. Стремления и чаяния всей жизни! Кто мог поверить, что он, сын крещёных тавроскифов, как называют его народ греки, станет епископом?! Но Господь Всевышний сделал так, что сие свершилось! Конечно, кичливые пастыри из Константинополя никогда бы не допустили, чтобы во главе епархии стал тавроскиф, но случилось так, что церковная власть в столице ромеев оказалась в руках у иконоборцев и прежний епископ Готской епархии, поддержавший их, был переведён с повышением в митрополиты
«То была первая победа. А вот это, – духовник с нежностью погладил только что законченную книгу, – это вторая. Таврорусы не владеют греческим настолько хорошо, чтобы понимать тексты богослужебных христианских книг, а как же обращать в веру на чужом языке? Я старался объяснить людям смысл таинств Христовой веры, на богослужениях переводил для них священные тексты, но сами-то они не могут прочитать Слово Божие! Отныне же они, а самое главное – проповедники Христовой веры среди русов получат в руки свои оружие, надёжное и сильное, такое, какого доселе не было! Теперь есть чем поколебать веру язычников, есть! Как утверждали славянские волхвы, с которыми иногда приходилось вступать в спор, знаки эти русам даровал ещё их прародитель, отец Орий. Пришлось только добавить греческих букв для того, чтобы передать некоторые греческие звуки, кои у русов не встречаются. Тем более, сравнивая знаки греческие и орийские, заметил, что основа их очень близкая, видимо, они произошли от одной ветви, но потом разошлись своими путями. Отношение у славянорусов к сим, как они рекут, „чаровным знакам“, особенно трепетное, как к некоему священному предмету. Верят они писаному слову ещё больше, чем слову изречённому. На ствол этой-то веры теперь можно и поросль христианскую привить, чтоб ветвилась она вместо неправильной веры, языческой. Веры непокорной, буйной, воинственной, творящей всяческие бесчинства, убийства и разграбления, какие творит сейчас князь Бравлин, пришедший, как рекут, с полуночи. Уже почти все грады таврические под его володением, осталась только Сурожь да несколько мелких градов. А ведь в Сурожском храме, среди прочих святынь, хранятся мощи моего наставника – отца Стефана Сурожского. Помоги, Господи, остановить сего язычника Бравлина и воинство его!»
Радость и боль переплелись сегодня в душе христианского пастыря. Радость и боль такие же, как три года тому назад, после победы над хазарами, захватившими было готские угодья в Таврике, где находилась епархия. Но народ восстал, и одолели противника всем городом. А потом греческие чиновники подло предали, схватив и выдав епископа, как одного из руководителей восстания, хазарам, и те бросили его в тюрьму, из которой благодаря только Божьей помощи удалось бежать и скрыться здесь, в Амастриде.
Священнослужитель обратил очи на север, где за синими понтийскими водами остался милый сердцу край, с которым он вот уже три года находится в вынужденной разлуке.
«Неисповедимы пути Господни, может, рука Всевышнего как раз и спасла меня из хазарского заточения, дабы я имел возможность завершить сей давно задуманный труд. Теперь вернусь в родную Таврику не один…» Человек в тёмном ещё раз погладил переплёт из толстой кожи с медными уголками и незаметно для себя уснул.
Утром монах-прислужник обнаружил, что бывший епископ Тавроскифский Иоанн, возглавлявший в Тавриде Готскую епархию, мёртв.
Вскоре попутное судно из Амастриды взяло курс на север. Тело епископа Иоанна возвращалось домой. Среди немногих вещей в окованном ларе находились Евангелие и Псалтирь, писанные русскими письменами.
Глава 1
Император Михаил и патриарх Фотий
Молодой человек лет двадцати, темноволосый, с припухшим ликом, обрамлённым небольшой бородкой, лёжа на богатом ложе под балдахином из тяжёлого бархата, отороченного золотыми шнурами, с трудом повернул налитую свинцом голову. Да, так и есть, солнечный луч играет позолотой вокруг головы кого-то из родовитых предков на огромной картине, нарисованной на противоположной стене покоев, значит, скоро полдень. Ох, как тяжела голова, которая, как говорит его вечно весёлый Грилл, опухла от мудрости, содержавшейся в том вине, которое было выпито вчера. Проклятая тошнота подступает к самому горлу… Молодой человек скосил глаза в сторону: ага, серебряный таз на привычном месте. Хорошо бы извергнуть всё поглощённое накануне в этот сверкающий сосуд, тогда наступит некоторое облегчение, однако решиться на это несложное действо не так просто. Как всё-таки мерзко Всевышний создал человека, – сначала он озабочен, как бы больше впихнуть в своё нутро, а потом тем, как бы это извергнуть обратно, и самое интересное, что и первое доставляет радость, и второе приносит облегчение. Но вот между ними… Фу, даже просто лежать и рассуждать трудно, снова жуткий приступ тошноты. Нет, надо решиться, ну, давай же! – говорит сам себе лежащий на роскошном ложе. Наконец, перевалившись на левый бок, молодой человек склоняется над своим радетелем из хорошо начищенного серебра и, глубоко погрузив в рот два пальца, свершает желаемое.
Тут же в спальню неслышно входят два евнуха. У одного в руках мягкая, как пух сказочной птицы, ткань, у другого – небольшая золотая гидрия с чистой холодной водой, и блюдце, на котором лежат два сырых яйца совы.
Отплевавшись и позволив себя умыть и вытереть, император Византии Михаил Третий ещё долго в изнеможении лежит на высоких подушках. Сырые совиные яйца, издавна употребляемые греками, чтобы облегчить похмелье, действительно несколько успокоили гул в голове и понемногу возвращали возможность хоть с трудом, но двигаться.
Начинают всплывать картины вчерашнего. Вначале, как всегда, какие-то посланники, подписание каких-то хартий, длинные нудные официальные беседы и горячее желание – поскорей бы всё это закончилось! Как трудно и… страшно быть трезвым и понимать, что всё окружение только и думает о том, как лучше использовать тебя в личных либо государственных целях, продвинуть своих людей или вовсе спихнуть тебя с проклятого императорского престола. Двуличные слуги и придворные, многоликие священнослужители, притворные родственники. Михаил ненавидит трон и государственные заботы. Только вино и бесшабашные сумасшедшие загулы с придворными лицедеями, охота и ристалища на колесницах помогают на время избавиться от липких мыслей. Благо скопидомная и набожная мать Феодора щедро наполнила императорскую казну. Потом её родной брат Варда удалил сестру и всех племянниц в монастырь в Гастрию. Императором стал он, Михаил, хотя всеми делами занимается Варда, которому он пожаловал титул кесаря. И хорошо, потому что молодому василевсу по душе всяческие удовольствия и развлечения, а не государственные заботы. Он щедро платит своим актёрам, особенно грубому и не ведающему пределов скомороху Гриллу, то есть Поросёнку, потому что только шутам выгоднее, дабы жизнь его длилась подольше, а остальные… Ладно, лучше вспомнить, как весело вчера они поиздевались над напыщенными, вечно озабоченными, чтобы сохранить вид духовных людей, церковниками. Бесподобный Грилл нарядился в патриарха, а прочие – в монахов и священников, и как славно потешились после доброй порции вина! «Мы, кажется, шли по улицам Константинополя, и Грилл причащал всех встречных горчицей и уксусом, я был в образе простого монаха, который раздавал просфоры с индийским перцем. Ага, нам же встретилась процессия настоящего патриарха! Какой бранью и насмешками мы осыпали „конкурентов“! А как потом, вернувшись во дворец, наелись гороху и состязались, кто быстрее потушит свечу своими зловонными ветрами! Победил, как и в большинстве случаев, Грилл и получил свои сто золотых монет, вот это потеха, мои лицедеи достойны тех денег, которые я им плачу! Мой патриарх – это Грилл, у Варды – Фотий, а у народа патриарх Игнатий».
– Как хорошо, когда у каждого есть свой собственный патриарх! – вслух проговорил василевс.
Выпив немного вина и поев фруктов, Михаил почувствовал себя значительно лучше и повелел одевать себя.
– Божественный, – пропищал верный евнух, когда император наконец вышел из спальни, – Господь даровал нам радость, смиреннейшая императрица Феодора сегодня почтила нас своим присутствием!
– Где она? – буркнул Михаил.
– В молельной комнате, дожидается счастливого мига лицезреть своего венценосного сына!
«Почему ты относишься к своей матери без должного уважения, ведь она любит тебя?» – часто вопрошал его дядя.
«Я её, может, тоже люблю, но, когда вижу, как она преклоняется перед хитрыми и жадными церковниками, наивно считая их „божьими людьми“, во мне всё вскипает».
Варда безнадёжно махал рукой, и разговор на эту тему прекращался.
Вот и сегодня, она пришла во дворец, и вместо того, чтобы поспешить встретиться с ним, усердно отбивает поклоны в своей молельной комнате. Злость снова уязвила молодого императора. Он сердито выругался про себя, потом, чуть подумав, лукаво усмехнулся и поспешил удалиться куда-то.
Через полчаса император вошёл в комнату, где молилась мать.
В тёмном монашеском одеянии, она истово крестилась и кланялась перед многочисленными ликами святых. О чём, кто ведает? Может, о ста тысячах погубленных павликиан, которых, по её указу, жгли, топили и вешали на столбах только за то, что они не признавали икон? Или била поклоны за сына, погрязшего в развратной и разгульной жизни? Это Михаила не интересовало.
– Ты молишься в одиночестве, а патриарх сейчас тоже один в нашей дворцовой церкви беседует со Всевышним, – смиренно произнёс Михаил, остановившись сзади матери так, чтобы не дышать на неё винным духом.