Русь: имя, образы и смыслы

Серяков Михаил Леонидович

Об участии в этом конфликте этнополитического образования Басджирт (Башкорт) по другим письменным источникам неизвестно, равно как и о роли хазар. Однако археологические данные свидетельствуют о весьма прочных связях Древнехакасского государства с Хазарией, Приуральем и Средним Поволжьем.

Но более всего интересна «западная» часть легенды. Время в известиях, подобных рассказу Гардизи, сильно спрессовано: в скитаниях прародителей заключены длительные миграции этнических групп, продолжительные межэтнические связи, ассимиляции. Свидетельства этих процессов фиксируются в памятниках материальной культуры. Контакты ас-сакалиба с хазарами пока не находят подтверждения в археологических данных. Но вот переселение части носителей именьковской культуры Поволжья на территорию племен, принимавших участие в этногенезе башкир, отражены в турбаслинско-именьковских памятниках Закамья, относящихся ко 2-й пол. VI–VII вв. Судя по всему, именьковцы были постепенно ассимилированы местным населением (обряд погребения турбаслинцев – трупоположение – вытеснил именьковские кремации).

Образование племенного объединения с названием Башкорт (Басджирт) большинство исследователей относит к началу IX в., но и в Х в., по свидетельству Ибн Фадлана, в башкирский союз входили племена разного этнического происхождения с абсолютно различными формами ранней религии. Данные археологии и этнографии подтверждают, что история Закамья и Южного Приуралья во 2-й пол. I тыс. н. э. представляет собой постоянные «наслоения» и смешения культур с разными этническими корнями. К началу Х в. традиции турбаслинско-именьковских племен были почти полностью стерты несколькими волнами угорских переселенцев – носителями кушнаренковско-караякуповской культуры»⁷³. Происхождение и источники данной легенды, к сожалению, окончательно еще не исследованы. К. Цегледи датирует описанные в ней события 746–780 гг., О. Караев – VIII – Х вв. Обычно немногочисленные исследователи данного текста под киргизами понимают население современной Киргизии, что закономерно порождает сомнения в достоверности описанных в нем событий. Однако раннесредневековые восточные источники отмечают присутствие какого-то племени с данным названием относительно недалеко от Волги: «Вот каталог рек, имеющих отношение к географии Восточной Европы и описанный более или менее детально Худуд ал-алам: река Рас в северных пределах; безымянная большая река в округе гузов, «темная и зловонная», которая проходит среди пределов кимаков, киргизов, гизов и впадает в Хазарское море…»⁷⁴ Река Рас – это древнейшее название Волги, которую тюрки впоследствии стали называть Итиль, а Хазарское море – это Каспий. Ибн Хаукал так описывает главную реку Восточной Европы: «У реки Итиль – ответвление с восточной стороны. Выходит со стороны киргизов и течет между кимаками и огузами, и она – граница между кимаками и огузами. Затем уходит к западу позади булгар и возвращается назад к тому, что примыкает к востока, до тех пор, пока не пройдет мимо русов, затем булгар, затем буртасов, пока не впадет в море хазар»⁷⁵. Судя по упоминанию хазар и башкир у Гардизи, события, связанные с вождем ас-сакалиба, происходили относительно недалеко от Поволжья, и с этим вполне согласуется локализация там же киргизов и огузов другими мусульманскими авторами. Указание Гардизи на то, что между Саклабом и некоторыми из тогуз-огузов были узы родства, напоминает генеалогию «Моджмал ат-таварих», согласно которой братом Саклаба и Руса был также Майсак, сыном которого и являлся Огуз. Необходимо отметить, что начало этой легенды достаточно близко к сюжетной линии западнославянского предания о Чехе, который точно так же был вынужден покинуть Хорватию из-за совершенного там убийства, однако труд этого восточного автора был написан на три столетия раньше чешской хроники Далимила. Таким образом, мы видим, что мотив поиска славянским вождем новой земли из-за совершенного им убийства римлянина присутствовал как в западной, так и в восточной половине славянского мира.

Сопоставлению обоих текстов мог бы препятствовать географический фактор, однако здесь следует принять во внимание одно обстоятельство. Последователи Далимила понимали Хорватию в ее современных географических границах на Балканах, однако в раннем Средневековье существовала еще одна Хорватия, о которой в Х в. упоминал византийский император Константин Багрянородный. Рассказывая о «прародине» переселившихся на Балканы сербов, он писал: «Да будет ведомо, что сербы происходят от некрещеных сербов, называемых также «белыми», и живут по ту сторону Туркии (Венгрии. – М. С.) в местности, именуемой ими Воики. С ними граничит Франгия, а также Великая Хорватия, некрещенная, называемая также «Белой». Там-то и живут с самого начала эти сербы»⁷⁶. Белых хорватов в Карпатах знает и отечественная летопись. Однако и этот регион не был исходной прародиной обоих этих народов. Племенное название хорватов лингвисты выводят из авест. haurvaiti – «стережет» в значении «страж скота»⁷⁷, что указывает на его возникновение в древней зоне славяно-иранских контактов. В этой связи О.Н. Трубачев приводит и письменные памятники: «Давно известно сближение у Погодина славянского этнонима xъrvati, хорваты с иранским личным собственным именем в эпиграфике Танаиса II–III вв. н. э. То, что имя славянских сербов проделало примерно тот же путь, явствует из наличия так называемых античных сербов на Северном Кавказе»⁷⁸. Наиболее ранним упоминанием их является указание Птолемея, что «между Керавнскими горами и рекой Ра – оринеи, валы и сербы»⁷⁹, локализующее последнее племя близ Волги. Таким образом, до своего появления в Карпатах и последующего продвижения на Балканы хорваты и сербы какое-то время обитали в Причерноморско-Волжском регионе, где и могли сложиться соответствующие фольклорные сюжеты. Интересно отметить, что польский писатель Ваповский утверждал, что «Лех, а также Чех, предки наши, славянские княжата, не из Далмации или Хорватии пришли сюда… но из русских земель, где тогда в многолюдстве заселяли обширную область между реками Волгою и Днепром…»⁸⁰.

Вызывает определенное сомнение и гипотеза о том, что образ второго брата – Леха – родился лишь благодаря ошибке перевода. Данное личное имя письменно фиксируется еще до создания хроники Далимила. У западных славян Лях фигурирует в тексте 1130 г.⁸¹, а в новгородской берестяной грамоте второй половины XIII в. мы читаем: «Покланяние от Ляха к Флареви. Исправил ли еси десять гривен на Русиле»⁸². Здесь мы имеем не только личное имя, образованное от корня рус, но одновременно с ним и второе имя, совпадающее с именем легендарного прародителя ляхов. Хоть это и не является прямым подтверждением польского предания о трех братьях – прародителях славянских народов, все-таки весьма показательно, что оба имени встречаются в одной грамоте бытового содержания.

Несомненный интерес представляет и образ отца трех братьев – прародителей славянских народов. Полуантропоморфный-полукозлиный Пан был второстепенным божеством только в классической греческой мифологии. В посвященном ему орфическом гимне Пан неожиданно именуется «истинным Зевсом, венчанным рогами» и подчеркивается космогоническая природа данного бога:

Пана пастушьего мощного кличу – он все в этом мире —Небо и море, бессмертный огонь и земля всецарица,Все это – Пан, ибо все это пановы части и члены.(…)Это ведь ты равнину земли незыблемой сделал,Ты оттеснил неустанного моря тяжелую влагу,Землю вращая в волнах Океана кружением вечным,Воздух питающий – ты, что жить позволяет живому…⁸³

Как видим, в полном соответствии со значением своего имени (буквально «все», «вселенная», «универсум») Пан здесь рисуется не только как космический Первобог, части которого образуют видимую вселенную, но и как могущественное начало, связанное со вращением Мировой оси. О том, что козлиноподобное божество обладало космогоническим значением еще в эпоху индоевропейской общности, говорит и образ ведийского Аджи Экапада (буквально «одноногий козел»), который поддерживал небо, воды, всех богов и придавал крепость обоим мирам⁸⁴. Однако подобные черты были и у некоторых персонажей славянской мифологии. Древнечешская рукопись начала XIII в. Mater verborum («Мать слов») констатирует: «Триглав – тройной, имеющий три козлиные головы»⁸⁵. С другой стороны, Эббон в своем Житии Оттона отмечает: «Щецин… заключает в себе три горы, из которых средняя и самая высокая посвящена верховному богу язычников Триглаву; на ней есть трехглавое изваяние, у которого глаза и уста закрыты золотой повязкой. Как объясняют жрецы идолов, главный бог имеет три головы, потому что надзирает за тремя царствами, то есть небом, землей и преисподней…»⁸⁶ Таким образом, и в славянской мифологии мы видим связь с козлом у божества, три головы которого символизировали его власть над тремя мирами вселенной по вертикали. На другом конце славянского мира известно сербское предание о царе Трояне, которое завершается примечательной подробностью: «У этого Трояна были козьи уши»⁸⁷. Еще в одной сербской сказке этот персонаж наделяется тремя головами, причем одна из голов Трояна пожирает людей, другая – скот, третья – рыбу⁸⁸. По всей видимости, к моменту записи первоначальный смысл этого образа забылся, а изначально три головы Трояна, как и Триглава, обозначали его власть над тремя мирами. Поскольку имена обоих мифологических персонажей были образованы от числительного «три» и оба они связывались с козлом, это говорит о родстве этих образов.

В связи с этим, а также Паном и его тремя сыновьями в «Великопольской хронике» необходимо еще раз обратиться к «Слову о полку Игореве», где кроме русичей несколько раз упоминается один важный и загадочный персонаж – Троян. Производные формы от его имени там встречаются четыре раза:

«О Бояне, соловию стараго времени!Абы ты сиа плъкы ущекоталъ,скача, славию, по мыслену древу,летая умомъ подъ облакы,свивая славы оба полы сего времени,рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы [1] .Пти было псне Игореви, того внуку:«Не буря соколы занесе чрес поля широкая —галици стады бежать к Дону Великому»⁸⁹ —«О Боян, соловей старого времени!Вот бы ты эти походы воспел,скача, соловей, по мысленному древу,летая умом под облака,свивая славу обеих половин сего времени,рыская тропой Трояновой через поля на горы.Так бы пришлось воспеть песнь Игорю, того внуку:«Не буря соколов занесла через поля широкие —стаи галок бегут к Дону великому».Второй раз в «Слове» упоминается уже не тропа, а земля Трояна:«Уже бо, братие, не веселая година въстала,уже пустыни силу прикрыла.Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука,вступила двою на землю Трояню,въсплескала лебедиными крылына синмъ море у Дону;плещучи, упуди жирня времена.Усобица княземъ на поганыя погыбе,рекоста бо братъ брату:«Се мое, а то мое же»И начяша князи про малое«се великое» мълвити,а сами на себ крамолу ковати.А погании съ всхъ странъ прихождаху съ побдамина землю Рускую»⁹⁰ —«Уже ведь, братья, невеселое время настало,уже пустыня войско прикрыла.Встала обида в войсках Дажьбожа внука,вступила девою на землю Трояню,восплескала лебедиными крыльямина синем море у Дона;плескаясь, прогнала времена обилия.Борьба князей против поганых прервалась,ибо сказал брат брату:«Это мое, и то мое же».И стали князья про малое«это великое» молвитьи сами на себя крамолу ковать.А поганые со всех сторон приходили с победамина землю Русскую».

1

В ряде изданий «Слова» в данном месте вместо точки стоит запятая. – М. С.

Большинство исследователей «Слова» соглашаются, что по контексту всего этого фрагмента под «землей Трояна» в данном случае понимается именно Русская земля, на которую в метафорическом смысле ступает Дева-Обида, а в реальном смысле на нее благодаря княжеским усобицам производят успешные набеги половцы.

В двух других случаях Троян упоминается в связи не с географическими, а с хронологическими понятиями: «Были вчи Трояни, минула лта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя»⁹¹ – «Были века Трояна, минули годы Ярослава, были и войны Олеговы, Олега Святославича». Однако еще один фрагмент показывает, что в представлении создателя «Слова» загадочные «века Трояна» не заканчиваются правлением Ярослава Мудрого, а охватывают еще и время жизни полоцкого князя Всеслава, захватившего киевский престол уже после смерти Ярослава: «На седьмомъ вц Трояни връже Всеславъ жребий о двицю себ любу. Тъй клюками подпръ ся о кони, и скочи къ граду Кыеву и дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго»⁹² – «На седьмом веке Трояна кинул Всеслав жребий о девице, ему милой. Он хитростью оперся на коней и скакнул к городу Киеву и коснулся древком золотого престола киевского». Как и «тропа Трояна», связанный с его именем «седьмой век» вызвал к жизни множество предположений.

В фрагменте, в котором Троян упоминается вместе с Ярославом и Олегом, многие исследователи видели следы своеобразной периодизации отечественной истории: «Разгадать, кто или что кроется за прилагательным «Троянь», чрезвычайно важно для понимания концепции истории Русской земли, выраженной автором «Слова о полку Игореве»⁹³. Концепция эта, как отметил А.Г. Кузьмин, не только охватывала первые века русской истории, но и существовала параллельно и независимо от летописной. Особая ценность ее заключается в том, что в поэтической форме она доносит до нас обрывки доваряжской концепции происхождения Руси. Л.В. Соколова предположила, что автор «Слова о полку Игореве» указал не три периода русской истории, а три наиболее значительные ее точки: «лета Ярославля» – время расцвета Киевской Руси, войны Олега – время ее распада. «Логично допустить, что «вчи Трояни» – это начальные времена Киевской Руси»⁹⁴. Сама исследовательница присоединилась к точке зрения Н. Костомарова, считавшего, что под понятием «трояны» скрывается Кий с братьями. При этом сторонники данного отождествления негласно исходят из предположения, что глубина исторической памяти автора «Слова о полку Игореве» тождественна ее глубине у автора ПВЛ, из труда которого мы и знаем об основателе Киева. Однако даже при самом первом знакомстве с обоими памятниками очевидно, что широта историко-мифологического кругозора у создателя «двоеверного» шедевра княжеско-дружинной поэзии гораздо больше, чем у христианского монаха-летописца. При описании современных ему событий он не только свободно использует образы родных богов, но и помнит «время Бусово», которого исследователи отождествляют с погибшим от рук готов правителем антов Божем, т. е. более раннюю эпоху, нежели время основания Киева. Притом что в контексте данного предложения «вчи Трояни» действительно обозначают самое начало истории Руси, предположение о том, что оно непременно должно быть связано именно с Кием, является произвольным допущением. Автор «Слова» в качестве точки изначального отсчета мог устремить свой взор гораздо глубже в тьму веков и иметь в виду не основание будущей столицы, а возникновение русского племени как такового. Возможно, в этом отношении гораздо ближе к истине оказался Д. Прозоровский, еще в 1897 г. отмечавший, что в образе Трояна представлялось в древности мифическое сотворение славянского или русского мира. «Отсюда будет понятна причина, – продолжал он, – по которой Трояново летоисчисление от начала мира славяно-русские позднейшие поэты смешивали с христианским летоисчислением от сотворения мира»⁹⁵. Однако само начало славянской или даже русской истории как истории племени едва ли может быть отождествлено с основанием будущей столицы, поскольку последнее произошло лишь спустя достаточно большой промежуток после первого. Следует отметить, что «Слово» создавалось в эпоху двоеверия, когда на Руси господствовало церковное летоисчисление от «сотворения мира» или «от Адама». Век в последнем контексте принимался за 1000 лет, и употребление подобной хронологии в Древней Руси подтверждается текстом 1136 г.: «Отъ Адама до сего времени минуло есть вковъ 6. А седмого вка минуло лтъ 644»⁹⁶. Тогда 1068 г., когда «на седьмом веку Трояна» Всеслав на короткое время захватил «золотой престол киевский», действительно оказывается седьмым тысячелетием или седьмым веком. Соответственно в этом, «двоеверном» контексте Троян оказывается соотнесен с библейским Адамом, если и не непосредственно, то, во всяком случае, с самым начальным периодом человеческой истории в библейском его понимании. Однако все это вновь ставит перед нами вопрос: кем же на самом деле был этот загадочный Троян?

По поводу данной фигуры было выдвинуто достаточно много предположений, полный обзор которых был дан Л.В. Соколовой, что делает излишним подробное рассмотрение высказывавшихся точек зрения. Вместо этого обратим внимание на то, что в первом приведенном фрагменте помимо выражения «тропа Трояна», которое в первую очередь привлекало интерес исследователей, есть и другое выражение – «Игореви, того внуку». Чьим внуком называл здесь Игоря автор «Слова»? Обычно предполагалось, что здесь имелся в виду Олег Святославич, однако текст памятника не дает основания для подобного утверждения. По смыслу всего предложения слова «того внуку» относятся именно к Трояну, который последним из персонажей упоминается в тексте. К такому выводу еще в XIX в. пришел В. Миллер, отмечавший по данному поводу: «Игорь называется внуком Трояна; как это ни странно, но грамматически другого смысла быть не может»⁹⁷. Этой же точки зрения придерживались и другие исследователи «Слова», такие как А.Г. Кузьмин, А.Ю. Чернов, Г.Ф. Карпунин. Лингвист А.В. Дыбо, реконструировавший первоначальный текст данного памятника, также пришел к выводу, что из синтаксической конструкции предложения следует указание на то, что Игорь является внуком Трояна⁹⁸. Отметим, что слово внук в контексте «Слова о полку Игореве» применялось не только в прямом, но и в переносном смысле – в значении потомка вообще. Правильность понимания Игоря как внука Трояна подтверждается и другим фрагментами «Слова», в которых он упоминается. Действительно, если он был дальним предком Игоря, то тогда вполне естественно именно с его правления начинать периодизацию русской истории. Ключом к разгадке его образа может послужить то обстоятельство, что в «Слове о полку Игореве» уже упоминается один прародитель как княжеского рода, так и всего нашего народа Дажьбог. Показательно, что во втором приведенном фрагменте «Дажьбож внук» упоминается в одном предложении вместе с «землей Трояна». Кроме того, этот же текст хоть прямо и не называет, но благодаря патронимическому суффиксу – ичи предполагает наличие еще одного предка – Руса, потомками которого являются храбрые русичи. Очевидно, что правильное определение того, как относится Троян как предок Игоря к Дажьбогу и Русу, даст нам гораздо более полное понимание сути этого персонажа, нежели многочисленные произвольные догадки по поводу тропы или седьмого века Трояна. Генеалогия, будь она реальная или мифологическая, определяла место человека в окружающем мире, вводила его в систему родственных связей и в этом качестве обладала несомненной ценностью в глазах человека Средневековья. При этом она исходит из последовательности поколений, т. е. некоей системы, правильное понимание которой способно прояснить и сущность составляющих ее элементов. Как ни странно, но подобным вопросом, насколько мне известно, до сих пор не задавался ни один исследователь «Слова». Определив в одном месте хронологическую последовательность Трояна, Ярослава и Олега Святославича, создатель этого произведения не оставил прямого указания, каким должен быть порядок в перечислении Трояна и двух других мифических или полумифических прародителей русского народа. Определение этого порядка во второй триаде и является той задачей, которую необходимо решить.