Рус Марья(Повесть)
Шрифт:
Такой великий праздник у него — не может удержать счастливых слез.
— Наши идут на Прешов!.. Освобожден Свидник!..
Для Крибуляка названия словацких сел и городов — как лучшая музыка, и вся душа его где-то там, за Дуклинским перевалом. Каждый день Самонина уносит на почту два-три его письма с нерусскими адресами на конвертах.
Радует перелом, наступивший в душе Андрея Иваныча. И одновременно пугает.
Он бодрый, повеселевший, словно бы никакой разлуки и быть не может или вроде бы предстоящее
— Не горюй, жена! Все будет хорошо!..
Чудак он какой-то. Ему-то, может, и будет хорошо, а каково ей с детьми оставаться! Горькие слова, ворохнувшиеся в душе, не высказала, его жалеючи, боясь обидеть.
Когда пришли письма из Москвы, с какой необыкновенной торжественностью держал он в руках листок с гербовой печатью. Еще бы, на родину едет!
— Разрешили!.. А это пишет Готвальд! Сам! Понимаешь?..
И опять показалось, что нет ему никакого дела ни до нее, своей жены, ни до Андрейки.
Видя ее уныние, приласкался и опять повторил, что все, дескать, будет хорошо.
Как его понять и на что он рассчитывает? Самонина в недоумении.
Но, оказывается, было ему на что возлагать все какие есть свои надежды.
В этот необыкновенный для него день он наметом подогнал лошадь к своему двору. Спрыгнул с телеги и, не привязывая коня, бегом в хату — так ему не терпелось порадовать Марью Ивановну долгожданной весточкой. По одному лишь виду письма в его руке, с иностранными штемпелями, догадалась: случилось что-то особенно важное.
— Болшевичка! Велика радость для нас!.. Живы мои деточки! И родители живы!
Затормошил жену, закружил по хате, сынишку из качалки вынул, головенку его целует.
— Слушайте, что они пишут!..
Сквозь зароившиеся думы, слушает Самонина о том, каким образом родители Крибуляка с его дочками оказались в горном селении у Дуклы, где их укрыли словацкие подпольщики от преследования полиции, о последних днях и ужасных подробностях гибели Еленки, жены Андрея Иваныча, и о том, с каким нетерпением девочки ожидают встречи с отцом.
— Как я радый, что могу забрать вас к себе на родину!.. Завтра же едем! Ты счастлива, Марья?.. Да что с тобой?!
Такая неожиданность для нее, трудно собраться с мыслями. До сих пор в голову не приходило, что ей когда-то нужно будет ехать в чужую страну, даже ни разу представить не довелось — не было в этом необходимости, — как это можно покинуть свою родную землю. Совместную жизнь с Крибуляком мыслила только здесь, на своей родине.
— Или ты не хочешь ехать?!
— Я еще не знаю…
— Можливо ли?! Я так ждал этого момента!.. Хорошо думай, хорошо!..
Конечно же, строя планы на будущее для всей своей семьи и рассчитывая на предвиденное им благоприятное стечение обстоятельств, он ничуть не сомневался в том,
Есть над чем Самониной задуматься. Будь она одна, все было бы просто: с какой бы стати ей родную сторону менять на чужбину? А то не о своей — о судьбе детишек думать приходится: не жестоко ли обрекать их на безотцовщину?!
Какие только доводы ни приводила сама себе в пользу отъезда — все попусту. Не пересилить ей своих чувств, нахлынувших вдруг с небывалой силой. Перед глазами одна за другой картины детства, деревня Шумиха, мать и отец, вечно любимые, братишки и сестренки, сначала маленькие, потом все взрослее и, наконец, такие, какими видела их в последний раз. Как все прояснилось в памяти! Вместе с дорогими и милыми лицами наплывают рощи и перелески, по которым бродила, поля, то с чистым и беспредельным, то с грозовым небом над ними речушки и озера, что одаривали ее свежестью и бодростью, и над всем — непременное солнце, то восходящее, то в зените, то на закате.
Спать легла с перепутанными мыслями. Известно, утро вечера мудренее: на свежую голову разобралась, что к чему.
— Андрюша, у меня здесь родина… Куда я поеду?..
Ничего не говорит — закуривает и так, понурясь, чадя папиросой, молча, минуты две-три сидит у стола. Обдумывает, кажется, свой просчет: совсем упустил из виду, что так необыкновенно сильно в ней чувство родины. И если ей не жалко было жизни своей ради свободы родной земли, то разве сможет она когда-либо уехать из России…
— Если уеду, я не переживу!.. Чужая земля, чужие люди…
— Наш народ хороший!.. Тебя будут уважать!..
Марья Ивановна не сомневается, что в Чехословакии — народ братский, хороший, но покинуть родину — для нее это все равно, что подрубить под собой все корни, дающие жизнь. Кажется, на чужбине и радость не в радость. А если горе? Будешь биться, как птица небесная без крыльев. Даже и предусмотреть невозможно всех бед, которые, как ей кажется, ожидают ее за границей. Картины, возникающие в ее воображении, одна ужасней другой.
— А вдруг, когда вырастут наши дети, будет новая война!.. Не хочу, чтоб моих сыновей погнали воевать против моей родины!..
— У нас будет социализм! Словак и русский отныне браты навеки! Неужели ты не понимаешь?!
Наверное, прав Крибуляк, — все так и должно быть, как он говорит. Марья Ивановна согласно кивает головой.
Поддакивала ему, не думая, что тем самым дает ему излишнюю надежду. Идет день за днем — пост председателя сдан, выездное дело на руках, а Крибуляк все еще в Ясном Клину: ждет ее окончательного решения.