Русалочка
Шрифт:
К двум часам ночи, насвистывая арию герцога из "Риголетто": "Сердце красавицы склонно к изменам", - отец семейства вернулся домой на Гагаринскую. Бесшумно открывая двери, он вооружился на кухне банкой пива и по очереди заглянул к детям. Сын мирно спал в кровати, здесь все было нормально.
Кристина заснула в кресле под горевшим светильником. Ее надо было перенести в постель.
Босые ноги дочурки неуклюже вытянулись на полу, рот был полуоткрыт, волосы растрепаны, на коленях лежала книга... На папу вдруг повеяло, ароматом девства, моря и... не раскрывшегося
«Елы-палы! Как от тебя бьет, сокровище мое!
– Отец глотнул пивка.
– Ведь, сексуальная девка, и так обломаться... бедная ты, моя, бедная. Эти чудовища...
– Его взгляд упал на американские костыли, которые сам же купил за семьдесят баксов: - Ни в какие ворота».
– И решил, что будет лучше, если у Кристины появится коляска. По крайней мере, эстетично.
– А что мы читаем?
– Он поднял с колена дочери книгу и сходу проглотил целую страницу, пока она не застряла у него поперек горла:
Авеля дети, дремлите, питайтесь,
Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре.
Каина дети, в грязи пресмыкайтесь
И умирайте в несчастье, в позоре!
Авеля дети, от вас всесожженья
К небу возносятся прямо и смело.
Каина дети, а ваши мученья
Будут ли длиться всегда без предела?
Авеля дети, все сделано, чтобы
В ваших полях были тучные злаки.
Каина дети, а ваши утробы
Стонут от голода словно собаки.
Авеля дети, любите, плодитесь,
Пусть вас заменят детей ваших дети.
Каина дети, любить берегитесь!
–
Бедных и так уж довольно на свете...
Захлопнув книжку, Александр Николаевич запил пивом горький привкус стихотворения.
«Нашла занятие, - подумал он: - Бодлер. Цветы зла… Двинуться можно! Лучше бы разглядывала журнальчики с картинками, как все бабы».
Подняв дочку на руки, он осторожно перенес ее в постель, наклонился, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке, как вдруг веки Кристины приоткрылись, стеклянные глаза, не замечая отца, посмотрели насквозь, и оттуда, из бездонной глубины, появились два голубых лотоса.
– Я вас где-то видела, - шепнула Кристина.
В виски Александра. Николаевича ударило холодом. Он, как встал, полусогнутый, над кроватью, так и остался:
– Я папа. Спи, спи.
– Все млекопитающиеся занимаются сексом… - Кристина разговаривала во сне.
– Принц, у меня от вас есть подношенья, я их давно хотела вам вернуть, возьмите их... Спина выгибается, таз выбрасывается вперед, мышцы вульвы сжимаются и разжимаются, посылая волны... волны ощущений по всему телу.
Отец отпустил пуговицу на рубашке дочери и заморожено опустился рядом на кровать. Ее губы сомкнулись, глаза тоже, Кристина замолчала.
– Сокровище мое! – Отец погладил волосы дочери и поцеловал в лоб.
– Красавица.
* * *
В гамлетовской рубахе, средневековых штанах, со взлохмаченной шевелюрой Вова отправился на сцену.
– Э, ты что собрался отмочить?!
– Перепуганный режиссер пустился вдогонку.
– Вольдемар-р-р! Остановись, пока не поздно! Тебе нечего сказать людям!
Слева появилась Наташка:
– Вов, дай, я тебе фонарь подмажу!
– Она едва поспевала, в руках гримерши была малярная кисть и банка масляной краски.
– Не смеши людей!
– Вовка, ты великолепен!
– А это Саша, справа, в парике Офелии набекрень.
– Возьмешь меня с собой? Я много не съем.
На горизонте вырос Игорь. Вообще-то он должен играть Лаэрта, но почему-то не переоделся. Игорь встал последним редутом:
– Вовка, послушай меня…
Вовка протаранил коллегу, и тот моментально... растаял в эфире.
Дорога была свободна на сто процентов: ни справа, ни слева, ни сзади помех не было, - и он вдруг ясно увидел, что нет никакой дороги к сцене.
Он уже стоял на сцене. Он всегда стоял на сцене. Он никогда не покидал сцены. Здесь всегда разливался гул аплодисментов, подобный морским волнам то разбивающимся о скалы, то с ровным шипением выкатывающим на песок, – спокойно, чисто - и уплывающим обратно.
Сценой был песчаный берег, залом - темно-синее море, потолочным куполом - ночное небо, и звезды, звезды, звезды... Море сливалось с небом. Земля уходила в море. Небо покрывало землю. Звезды горели в небе, на море, на песке. Кто-то смеялся, кто-то пел, кто-то плакал, кто-то молчал, но все это было одно и настоящее.
«Абсолютно нечего сказать людям, - понял он.
– Когда нечего сказать, остается настоящее»
Кристина была бесплотна, как дух, и могло даже показаться, будто ее нет, а есть лишь то, из чего соткана плоть и кровь: море, звезды, земля небо, - но затем вспыхнули огни рампы, прожектора… Хаос отступил пред светом. Вместо песчаного берега на место вернулась сцена, вместо темного моря - полный зрительный зал, и потолок вместо неба, и прожектора, прожектора, прожектора... Лучи прожекторов насквозь просвечивали клочок сцены, где Гамлет обнимал распятую на костылях русалку, у которой вместо ног болтался липкий, мокрый зеленый плавник.
Огромный зрительный зал затаился в ожидании развязки. Люди не решались поверить, что их празднику пришел конец. Нарисованный декорации рухнули. Все, во что они верили и чем жили до этого мгновения, растаяло как, сон. Милосердие, не имеющее пределов, одним плевком рассталось с фальшивой бутафорией жизни. Великое сострадание обнажило само себя, и не было теперь ни атома вне этого беспредельного милосердия.
Когда-то у пятилетней девчонки отобрали костыли, чтобы калека не испортила детям праздник, но сейчас не было ни праздника, ни людей, ни распятия, это был “всего лишь” сон. Сон, превосходящий реальностью всё, что мы привыкли считать видимой «реальность».