Русанов
Шрифт:
Позавтракав гольцами, тронулись в дальнейший путь к Незнаемому заливу. Мы с Русановым ушли вперед. Пройдя три версты мы вышли за поворот долины и увидали громадное горное озеро (7 верст). Красивое озеро (Долгое на современных картах. — В. К.) привольно раскинулось по долине. Подступали к нему горные угрюмые громады, с нашей стороны красиво перекинулись два синих альпийского типа ледника (Географического института и Эдельштейна. —
В. К.), упираясь своими невысокими лобовыми моренами в озеро. Пока мы шли берегом озера, почти на каждом шагу встречали свежие следы оленей. Близ конца озера Русанов поднялся в горы к замеченному нами перевалу, чтобы сделать маленькую рекогносцировку. Я прошел вперед еще несколько верст и уселся за огромным камнем ждать наших собак. Очень холодно. Чувствуешь ледяное дыхание карской стороны. Если здесь в сердце гор такой веток задувает, то каково там, на Карском море.
Очень медленно продвигаются вперед наши собаки; хотя мы и сбавили порядочную долю груза, но зато сегодня дорога значительно хуже вчерашней. Все камни да камни, а порой целые россыпи наваленных друг на друга громадных камней, на которых падают и кувыркаются вверх ногами наши нарты.
За озером потянулась несколькими рукавами горная речка с течением по направлению к пройденному нами озеру. Далее долина как будто разветвляется, а нужное нам направление закрыто большим ледником. Подошли усталые собаки. Крамер с картой в руках объясняет мне, что мы должны находиться около Незнаемого залива.
Спускается с горы Русанов, говорит, что виденная им на той стороне большая долина, судя по направлению, идет к Чекину заливу… Всего прошли опять 15 верст.
16 августа. Опять задерживает нас приготовление на нашем единственном примусе чаю к завтраку. Мы встали в половине восьмого, а тронуться нашему авангарду, состоящему из Крамера, Русанова и меня, удалось только лишь в половине одинадцатого. Когда мы двинулись в дальнейший путь, то арьергард наш еще только запрягал собак и убирал палатки. Дорога пошла очень хорошая для собак — прекрасная мостовая из мелких камушков и отчасти дерна. Прекрасная сеть речек и ручьев… Впереди поднялся пологий холм — водораздел между двумя морями, а за ним мы увидали зеркальную гладь второго большого озера, в котором, запрокинувшись, отразились окружающие нас горы. Дальше за озером открывался свободный путь по следующей долине к Карскому морю. Прошли половину озера и сделали привал в ожидании видневшихся вдали собак — нам нужен был аппарат, чтобы сделать фотограмметрическую съемку нашего пути. Погода стала как будто поправляться…
За вторым озером после поворота долины открылось еще озеро, третье, по величине гораздо меньшее, чем первые два. Оленьи следы встречаются все чаще и чаще… Перехожу вброд несколько горных потоков и поднимаюсь на пологий холм, увенчанный сверху причудливыми скалами, словно развалины старого замка. А вон и Русанов, нагнувшись над своим кодаком, фотографирует что-то. «Ура! Карское море!» — кричит он мне.
Поднимаюсь еще выше и вижу зеленоватую гладь одной из бухт Незнаемого залива. Те темнокоричневые горы (как на картине И. К. Вылки. — В. К.), которые издалека еще были нам видны, отвесной стеной спускаются в море. Налево уходят две долины; по ближайшей из них, между прочим, направился Русанов с Неве и Кандиотти. Направо виден маленький скалистый островок близ входа в бухту» (1945, с. 122–124).
В записках Быкова пропущены результаты геологических наблюдений Русанова в этом маршруте, которые тот изложил в следующем виде: «Во внутренних частях острова изоклинальные абрадированные пласты кораллового известняка, много раз повторяющиеся. Эти пласты принадлежат нижнему и среднему девону» (1945, с. 254), то есть имеют возраст 370–400 миллионов лет, причем контакты этих пород девонского и каменноугольного возраста он наблюдал и раньше по западному побережью. Относительно геологических терминов отметим, что абрадированный означает испытавший механическое воздействие моря (обычно прибоем), а изоклинальные — повторяющийся параллелизм слоев горных пород в складчатых системах.
Выйдя в кут Незнаемого залива — бухту Гольцовую, отгороженную от основной акватории полуостровом — томболо, (то есть островом, причлененным к берегу песчано-галечни-ковой косой) участники экспедиции расположились там, где год назад находился лагерь французов. Залив был забит льдом, на котором распластались в разных местах туши лах-така (морского зайца) и нерпы. Основу нового стана составил чум, как со всей достоверностью отобразил на своей картине Вылка. По сравнению с западным побережьем здесь сильнее ощущалось приближение осени: поблекли и пожелтели подушки злаков и осоки, а листья карликовой ивы приобрели характерный лимонный оттенок. На следующий день на окрестных горах выпал снег, однако не опускавшийся слишком низко.
Уже вечером 18 августа Крамер, Лоренц и Вылка с одной упряжкой собак тронулись в обратный путь и спустя 17 часов вернулись в Крестовую губу. Для Русанова же с его помощниками работа только начиналась — ведь еще в прошлом году он нашел здесь интереснейшее обнажение с фауной силура, которую следовало изучить досконально, ведь год назад для этой работы у него просто не оказалось времени. Работы ему хватило здесь на неделю.
Особо отметим, что для Русанова именно экспедиция 1909 года из всех остальных на Новой Земле характерна наибольшими достижениями в области геологии архипелага по крайней мере по двум причинам: во-первых, на него работали результаты двух предшествующих полевых сезонов, и, во-вторых, он уже установил систему основных природных связей в формировании слагающих пород архипелага и поэтому в своей последующей деятельности в части геологии занимался лишь пополнением данных, отдавая предпочтение другим направлениям в своей деятельности в Арктике.
Здесь в отличие от западного побережья он имел дело с гораздо более древними «немыми» толщами черных глинистых сланцев. К счастью, поблизости оказалось то самое обнажение с фауной верхнего силура, которое он обнаружил год назад. Было где разгуляться мысли геолога, тем более что не приходилось тратить силы на изнурительные переходы и дальние маршруты. А то, что вокруг расстилались шикарные пейзажи, вроде описанных выше Быковым, лишь стимулировало их деятельность — недаром один из патриархов российской геологии, кстати не намного старше Русанова, Владимир Афанасьевич Обручев, советовал выбирать лагерь таким образом, чтобы он не только ласкал взор путешественника, но и будил его мысль. Именно таким он и описан на страницах отчета с одной из окрестных вершин: «Далеко внизу протянулся извилистый Незнаемый залив с его горами, постепенно переходящими ближе к морю в пологие террасы. Внутрь острова уходят одна за другой унылые горы и высятся повсюду, куда хватает глаз, своими острыми вершинами с белыми боками глетчеров. Напротив, на южном берегу — громадный, величественный ледник (Краснова. — В. А".), спускающийся своими фронтальными моренами прямо в залив и заполнивший собой все свободное пространство между двух гор. Под этим ледником погребена, между прочим, небольшая бухта, показанная Пахтусовым на картах снятого им Незнаемого залива» (1945, с. 125). Так что Владимир Александрович не ограничивался лишь уничтожением «белых пятен» и геологией Новой Земли, но и острым взглядом фиксировал все изменения природы на архипелаге — проблема, которая в наше время стала слишком актуальной для всех широт и всех материков в значительной мере благодаря неразумной деятельности человека.
В самый раз остановиться на главном достижении сезона — стройной геологической концепции, которая, как мозаика, наконец стала формироваться в его мозгу из отдельных разбросанных фактов и наблюдений, подкрепленных массой палеонтологического материала — одна собранная Русановым коллекция ископаемой фауны насчитывала 212 видов, значительно больше, чем у остальных исследователей вместе взятых.
Уже вернувшись в Париж и работая с литературными источниками, он обнаружил сходство в фауне силура Средней Европы, Новой Земли и Северной Америки. Тем самым подтверждалась мысль, зародившаяся в этих же местах год назад о единой океанской акватории, где обитали эти теплолюбивые организмы, — это означало, что в то время перечисленные территории были акваторией, а если точнее — дном единого обширного теплого океана, простиравшегося на тысячи километров через современный Северный полюс, о положении которого в то время самые смелые научные умы строили не менее смелые гипотезы. Факты находились в руках исследователя и обладали своей логикой, не поддающейся наскокам оппонентов.
Столь солидный вклад в мировую палеогеографию не снимал с Русанова проблем геологии самой Новой Земли, тем более что с поступлением новой научной информации их вырисовывалось, как сказал бы поэт, «тьмы, и тьмы, и тьмы». Очевидно, следовало найти некое руководящее звено. Основополагающим заключением стал для Русанова вывод о наличии «древней геосинклинали, ориентированной в палеозойское время (то есть между 250 и 600 миллионами лет назад. — В. К\) в направлении современного простирания Новой Земли» (1945, с. 255). Разумеется, со времени ее возникновения такая структура осложнялась многими вторичными нарушениями (природа, как известно, наших упрощенных схем не признает) в виде смятия отдельных слоев, а также многочисленными трещинами, разбивающими ее на отдельные блоки, вдобавок смещенные относительно друг друга — и в этой головоломке геологу надо разобраться с максимальной точностью! Неудивительно, насколько важно при этом выбрать правильное направление — Русанову это удалось. Теперь скопление разобщенных фактов стало постепенно приобретать стройное теоретическое объяснение, где отдельные факты и положения уже не противоречили, а взаимно дополняли друг друга. А сколько подобных построений у других исследователей порой незаслуженно кануло в Лету, тогда как другие, поначалу фантастические, с годами обрели статус неколебимых истин — к ним относятся и достижения Русанова, которых не поколебала даже новейшая глобальная тектоника плит, начавшая свое победное шествие во второй половине XX века. Разумеется, он использовал и важнейшие теоретические достижения своего времени — учения о геосинклиналях Ога. Подчеркивая теоретическое родство учителя и ученика, иные последователи Русанова говорили, что он занимался не столько геологией (подразумевая прежде всего поиск полезных ископаемых), сколько «огологией» — склонность геологов к юмору общеизвестна.