Русанов
Шрифт:
Однако не будущий мартиролог занимал тогда мысли Русанова, а все новые и новые ориентиры, открывавшиеся по курсу, — Оранские острова, долгожданный мыс Желания и многие другие, наряду с ледовой угрозой, которая с очередным градусом широты становилась все зримей, отчетливей, грозя спутать все его планы и намерения. И тем не менее само достижение мыса Желания, с которым нашим исследователям упорно не везло (вспомним неудачи Ф. П. Литке в 1821–1824 годах, П. К. Пахтусова в 1835 году, незапланированный дрейф «Ермака» в 1901 году), было выдающимся событием, на чем в своих воспоминаиях особо остановился Вылка: «На обоих мачтах “Солунского” подняли флаги. В. Русанов, восторгаясь успехом, сказал экипажу: “Сегодня мы находимся в самой крайней точке севера Новой Земли. Тут русской экспедиции до нас не было”» (Казаков, 1963, с. 159).
Прежде чем вторгаться в акваторию Карского моря, которая начиналась
Когда провели третью гидрологическую станцию в 55 км на северо-восток от мыса Желания, причем на больших глубинах, где лот не достал дна на двухстах метрах (как это и должно быть по современной карте), на горизонте показалась светлая полоса льда — противник обозначил свое присутствие. Чтобы проследить положение кромки, пришлось вернуться к мысу Желания, где была проведена высадка на берег, производивший впечатление настоящей полярной пустыни, поверхность которой была обработана древним ледником, словно ножом бульдозера. «Следы недавней ледниковой деятельности встречаются здесь на каждом шагу: растительность самая жалкая, цветковых растений почти нет, даже и мхи лишь изредка прячутся маленькими, редко разбросанными пучками между камнями. Берега озер и ручьев совершенно пустынны. Не видно никаких следов гусей и уток, столь многочисленных в других, более южных частях острова…» (1945, с. 151) — что и говорить, безотрадные места. Однако именно здесь, по мнению исследователя, в будущем должна была возникнуть (и спустя двадцать лет была построена) полярная станция, чтобы давать полярным мореходам необходимую информацию. Найденные неподалеку конгломераты позволяли думать, что породы здесь имеют девонский возраст, хотя позднее было установлено преобладание более древнего силура.
В последний день августа судно перешло в Ледяную Гавань, где когда-то голландцы с корабля Баренца провели первую из западноевропейцев (причем относительно благополучную) зимовку. Участники экспедиции поднялись на ближайшие холмы, где Русанову и его спутникам открылась безрадостная картина: «К юго-востоку все Карское море, от самого берега до горизонта, было покрыто сплошным льдом, причем несмотря на сильный ветер, дувший от берега, лед этот стоял неподвижно у берегов. Таким образом, путь к югу был отрезан. Казалось, невозможным идти дальше Карским морем. Но зато к востоку, докуда хватало глаз, море было совершенно свободно от льда. Оставалось одно из двух: или вернуться тем же путем, каким пришли сюда, то есть Баренцевым морем, чего совсем не хотелось Русанову, или попытаться обойти встречные льды, взяв курс к востоку» (1945, с. 151). Очередной торопливый отбор образцов принес Русанову добычу в виде пермокарбоновой фауны, а Кругловскому — разброс по возрасту находок от силура до перми, хотя и в пределах палеозоя.
Слабое утешение, если снова приходится пятиться к мысу Желания, где в бухте, названной в честь капитана судна, и произошли решающие события. Здесь 2 сентября, стоя на якорях, судно выдержало шторм при сильном ветре с Атлантики. В воспоминаниях Вылки этот эпизод отражен следующим образом: «Подул неожиданный ветер с запада. Двое суток бросало нас из стороны в сторону, два якоря не держали. На нас надвигалась масса льдов. На четвертый день подул слабый ветерок с севера, и нам пришлось выйти на Карскую сторону. Другого выхода не было» (Казаков, с. 1983, с. 159–160). Дальнейшее развитие событий более развернуто дается в официальном отчете экспедиции в следующих выражениях: «По предположению Вылки, такой сильный западный ветер должен был отнести от восточных берегов тот самый лед, который принудил “Дмитрия Солунского” вернуться, благодаря чему путь Карским морем, вероятно, освободился. Разделяя это мнение и желая во что бы то ни стало осуществить свою программу, Русанов уговорил капитана еще раз попытаться пройти Карским морем вокруг северного острова Новой Земли» (1945, с. 152).
Сказано — сделано, однако не тут то было — утром следующего дня с севера по всему горизонту стала надвигаться масса льда, угрожая прижать судно к берегу или оттеснить его на мелководье, где его гибель была бы неминуема. Как ни мрачно выглядела ледовая обстановка, но ее развитие предопределило последующие действия, предпринятые на основе минимума необходимой информации — той, что была в пределах обзора с палубы судна. В своем отчете Русанов справедливо отметил роль своих ближайших помощников в принятии рискованного, но единственно верного решения: «По мнению самоеда Вылки, разделяемого капитаном Поспеловым, следовательно, по мнению двух лиц, наиболее опытных и хорошо знакомых с полярными льдами, идти Карским морем, полным льдов, было крайне рискованно, но дальнейшие попытки пробраться Ледовитым океаном у западных берегов Новой Земли, когда на эти берега западным ветром нажало лед, было еще опаснее и угрожало гибелью» (1945, с. 153). Таким образом, предстояло выбирать между скверным и плохим вариантами, причем только в процессе плавания могло выясниться, который лучше… Очевидно, все дальнейшее зависело от конкретных действий экипажа и экспедиции и одновременно явилось бы мерой достоинств руководства, среди которого роль Вылки с его опытом становилась особо важной.
3 сентября «Дмитрий Солунский» осторожно направился к югу по узкому каналу чистой воды, причем кромка льда по левому борту, то приближаясь, то удаляясь, находилась все время в пределах видимости. Оставался даже некоторый простор для маневра, поскольку пространство открытой воды порой достигало нескольких километров. Таким образом, вынужденное решение оказалось все же верным. Правда, у выдающихся мысов, а их на пути до залива Течений встречалось немало, лед порой вплотную подходил к берегу и тогда приходилось не однажды испытать прочность корабельных бортов. Хуже было другое — за заливом Течений положение берега на картах было нанесено пунктиром, что уж тут говорить о глубинах…
Характер побережья здесь был совсем иной, чем на пути к мысу Желания. Вместо гор лишь террасированные участки каменистого плато полого поднимались в глубь острова, словно нарубленные на куски выводными языками ледникового покрова, спускавшегося из центральной части острова. При отсутствии гор огромный ледниковый покров на обширном пространстве доступен был взгляду, представ белым загадочным сфинксом перед участниками плавания во всем своем величии, хотя человеческий глаз не мог охватить его целиком. Редкие выходы коренных пород и отдельные морены лишь подчеркивали общую монотонность сурового полярного ландшафта. Казалось, жизнь оставила эти забытые Богом и людьми места, от созерцания которых веяло холодом и смертельной угрозой. Для исследователя невольно вставал вопрос: как его описать, какие его характеристики можно получить сейчас, а что отложить на будущее, как он связан с уже знакомыми частями Новой Земли? Ответить на эти вопросы сейчас было невозможно. В отличие от западного побережья, проявлений жизни здесь было меньше, даже ветер задувал реже и сумрачная холодная погода не торопилась меняться. И органическая жизнь, и природный процесс проходили здесь в странном замедленном темпе, словно в летаргическом сне. Чтобы преодолеть это нававждение, люди выкладывались на износ, не жалея сил.
Документы подверждают самоотверженность участников этого плавания. «Нельзя не отметить той стойкости, хладнокровия и неослабной бдительности, которую обнаружил капитан Г. И. Поспелов во время пребывания “Дмитрия Солунского’'’ во льдах. Без сна, без отдыха по целым суткам стоял он в бочке, привязанной к вершине мачты… Капитану Г. И. Поспелову экспедиция обязана тем, что судно не только не было затерто льдами, но и возвратилось, не потерпев серьезной аварии» (1945, с. 132). Воспоминания Вылки подтверждают поведение руководства: «Владимир Русанов круглые сутки не спал, все стоял на носу судна, а капитан Поспелов находился на мачте, высматривая разводья среди льдов» (Казаков, 1983, с. 160). Не менее напряженно вкалывали механики в машинном отделении и палубная команда, реагируя на малейшие изменения ледовой обстановки.
Так продолжалось до 6 сентября, пока на подходах к острову Пахтусова судно буквально не уперлось в неподвижный припай с многочисленными айсбергами, сохранившийся еще с прошлой зимы. Тем самым наши моряки и участники экспедиции оказались в знакомых водах, где люди из экспедиции П. К. Пахтусова побывали еще в 1835 году. При всей сложности обстановки это был несомненный успех, с одной стороны, а с другой — участники трехдневной гонки могли позволить себе отдохнуть и поразмыслить над своими научными достижениями, которых оказалось не так мало уже по той причине, что русское судно (первое научное!) оказалось в этих ледовитых водах впервые после легендарного помора Саввы Лошкина полтора века спустя.