Русанов
Шрифт:
Характер побережья к этому времени изменился, оно стало больше напоминать горными вершинами и глубоко вторгающимися в глубь суши заливами-фиордами знакомый запад Новой Земли. Даже льда на суше поубавилось — частично его заслонили горы, и концы выводных языков как-то осторожно прятались в кутах заливов, высылая навстречу маленькому судну своих разведчиков — глыбы сапфировых айсбергов, местами прикрытых свежим снежком.
Для читателя отметим, что ледовая обстановка по пути плавания «Дмитрия Солунского» оказалась удивительно близкой к средним показателям с современной точки зрения. Разумеется, участники плавания 1910 года воспринимали ее иначе, поскольку они были первыми, и каждый шаг вперед вел их к неизвестности, несмотря на уверения их предводителя, действия которого не всегда казались им оправданными. Все-таки полярники обыкновенные люди со своими слабостями, которые им чаще других приходится преодолевать-а это тяжело давалось во все времена… На этот раз ледовая обстановка не создавала серьезной угрозы зимовке, хотя опасения такого рода, видимо, все же присутствовали. Так, И. К. Вылка в своих более поздних воспоминаниях писал, что «команда “Солунского” очень боялась зазимовать, боялась, что нас унесет на Северный полюс» (Казаков, 1983, с. 160). Однако такого страшного опыта в то время еще не было — наоборот, несколько известных случаев дрейфа имели вполне благополучное завершение. Воспоминания Вылки были написаны значительно позже, когда стала известна трагическая судьба экипажа шхуны «Святая Анна», которая в 1912–1914 годах в процессе вынужденного дрейфа была унесена из Карского моря в Центральный Арктический бассейн. Сам Русанов лишь однажды упоминает о зимовке, причем с «голодом ввиду недостатка съестных припасов и с неизбежною при таких условиях страшною цингою» (1945, с. 152), но не в момент наибольшей опасности, а уже при ее завершении. Если же учесть, что охота даже при коротких высадках на берег оказалась достаточно богатой (за первую неделю сентября было, как выражаются поморы, «упромышлено» три оленя и медведь), опасность голода и цинги даже при самом неблагоприятном развитии событий выглядит минимальной.
Остановимся на достижениях экспедиции в Карском море. Убедительных результатов в пользу Гольфстрима получено не было, его признаки были установлены уже советскими экспедициями десять — пятнадцать лет спустя, которые доказали, что тяжелая вода из Атлантики у северных пределов
Новой Земли погружается на глубину, а на поверхности остаются более легкие и менее соленые воды, распресненные поступлениями из Оби и Енисея. Что касается ледовой обстановки, в самом главном Русанов оказался прав, но механизм образования открытых акваторий на севере Карского моря, как было установлено со временем, оказался иным и определяется северными ветрами, отгоняющими лед к югу, который при этом буквально затыкает пробками проливы к югу от Новой Земли — Карские Ворота и Югорский Шар. Но, несомненно, Русанов внес свою большую долю в этот сложный научный поиск, ибо с его подачи уже другие, в первую очередь такие полярные корифеи, как В. Ю. Визе, Н. Н. Зубов, Г. Я. Вангенгейм или Б. Л. Дзердзеевский и другие основоположники создания теории ледового и погодного прогноза для полярных трасс, оказались на верном пути, не говоря о первой «Лоции Новой Земли и Карского моря» Н. Н. Евгенова, опубликованной в 1930 году, куда русанов-ские материалы включались с соответствующими ссылками, порой даже без изменений. Вообще, для наблюдений Русанова, полученных в этой экспедиции, характерна долгая жизнь в науке — в большом объеме они использовались, например, в капитальном труде А. П. Шумского «Оледенение Советской Арктики», особенно в «новоземельском» разделе, увидевшем свет в 1949 году, то есть спустя почти сорок лет после гибели исследователя. Немногие из наших современников могут похвастаться подобным научным «долголетием» даже не идей (увы, они быстро стареют), а результатов наблюдений, что для Русанова показательно само по себе.
Несомненно, ценными оказались новые сведения о побережье. Заслуг А. Петерманна и его норвежских информаторов не стоит отрицать, хотя их съемки не отличались детальностью, поскольку берега пеленговались норвежскими штурманами с больших расстояний в условиях не только плохой видимости, но и нередко без точного определения собственного местоположения. В такой ситуации любая новая деталь в характере побережья становилась ценным приобретением. А успел Русанов в процессе плавания немало! Он нанес на карту все сколько-либо значительные объекты побережья, даже выступ полуострова Сомнений, хотя и без залива Благополучия. На карте показаны практически все крупные выводные языки ледникового покрова за исключением ледников Кропоткина и Полисадова. К его карте нам понадобится вернуться не однажды.
Вместе с ней получила права гражданства работа одного из главных участников событий, опубликованная в отчете экспедиции под заглавием «Карта восточного побережья Новой Земли между 73 град. 30 мин. с. ш. и 75 град. с. ш. Составил новоземельский самоед И. К. Вылка в 1910 г.». Дата говорит только о том, что последние исправления карта проходила в описанном плавании, тогда как снята она была на несколько лет ранее. На деятельности своего верного помощника Русанов в отчете посчитал необходимым остановиться особо, после того как познакомился с результатами его работы с борта судна во время одной из стоянок у полуострова Пяти Пальцев: «Этот полуостров, как выяснилось, совершенно неточно обозначен на существующей карте и очень верно был снят Ильей Выл кой… В продолжение трех лет занимался этот замечательный самоед съемкой малоизвестных восточных берегов Новой Земли. Ежегодно продвигался он на собаках все дальше и дальше к северу, терпел лишения, голодал. Во время страшных зимних бурь целыми днями ему приходилось лежать под скалою, крепко привязавшись к камню, не смея встать, не смея повернуться, чтобы буря не оторвала его от земли и не унесла в море. В такие страшные дни гибли одна за другой его собаки… Бесконечное число раз рисковал Вылка своей жизнью для того только, чтобы узнать, какие заливы, горы и ледники скрыты в таинственной манящей дали Крайнего Севера. Привязав к саням компас, согревая за пазухой закоченевшие руки, Вылка чертил карты во время самых сильных новозе-мельских морозов» (1945, с. 155). Карта Вылки, выражаясь сленгом топографов, «заиграла», когда Русанов нанес на нее топонимику того времени. Он в полном смысле сделал но-воземельского аборигена полноправным коллегой-сотрудником, случай едва ли не единственный в истории Арктики. На этом фоне отдельные замечания вроде «если соотношение частей и размеры площадей у Вылки требуют в некоторых случаях исправления, то общая конфигурация берега и очертания отдельных участков суши по большей части схвачены им довольно точно» (1945, с. 212) имеют лишь второстепенное значение. Как известно, похвалами Владимир Александрович не разбрасывался.
Задержка у острова Пахтусова не была продолжительной, однако 7 сентября у полуострова Пять Пальцев снова пришлось становиться на якорь для ремонта движка, засорившегося от плохого керосина. Во время береговых экскурсий, по словам Вылки, «мы с Русановым раскопали в одной очень старой разваленной избушке кожаный документ, промыли и высушили, на углу документа был изображен какой-то герб. Владимир Русанов говорил: “Мы с тобой нашли находку, это пойдет в музей”» (Казаков, 1983, с. 160). Поблизости была обнаружена также ископаемая фауна девонского возраста — постепенно в пределах архипелага формировалась коллекция органических остатков, уверенно характеризующая возраст пород в пределах палеозоя. Все больше на карту наносилось результатов наблюдений, позволявших перейти к теоретическому обобщению, чтобы объяснить особенности природы Новой Земли, а в будущем и ближайшего морского дна.
Спустя сутки ремонт мотора был закончен, но к этому времени выяснилось, что оставшегося керосина хватит только на тридцать часов непрерывной работы. В сложившейся ситуации было решено возвращаться в становище Маточкин Шар (Поморское). На пути к нему тяжелый лед заставил зайти на непродолжительный отстой в залив Канкрина (Мелкая губа старых карт), откуда судно уже 9 сентября перешло в Тюлений залив и спустя двое суток бросило якорь на рейде у становища Поморское. Экспедиция завершилась возвращением «Дмитрия Солунского» в Александровск-на-Мурмане 22 сентября с задержкой из-за встречных неблагоприятных ветров при пересечении Баренцева моря.
В конце XIX века Александровск-на-Мурмане был основан как незамерзающий порт на Русском Севере — теперь это Полярный, в свое время главная база нашего Северного флота. Однако во времена Русанова он еще не получил своего развития из-за отсутствия транспортной связи с центром России, прежде всего железнодорожной. А когда построили железную дорогу, по многим показателям порт оказалось выгоднее построить на восточном берегу Кольского залива — так возник Мурманск (первоначально Романов-на-Мурма-не). Во времена Русанова будущий российский форпост на Русском Севере из двух десяток построек было трудно назвать городом, судя по описанию очевидца тех лет: «Правильные линии одинаковых деревянных двухэтажных домиков. Больше ничего. Кругом скалы, видно лишь небо. Тут живут исключительно чиновники, все это казенные квартиры… Этот город устроен для основания незамерзающего порта, но, по слухам, гавань оказалась неудобной для стоянки судов…» (1955, с. 627). Автор этих строк М. Пришвин запечатлел ту картину, которую увидел на исходе сезона 1910 года Русанов — через два года ему предстояло уйти от этих берегов в свой последний вояж.
Что касается достижений экспедиции 1910 года, то в официальном отчете отмечено целых тринадцать пунктов (опись побережья, обнаружение норвежских промысловых домов, морской промер, гидрологические и метеорологические наблюдения, само собой — изучение геологии Северного острова, сбор ботанической, орнитологической и энтомологической коллекций и т. д.), однако интереснее другое. Из пяти научных работ, написанных по результатам этой экспедиции (включая официальный отчет), лишь одна посвящена геологии Новой Земли, а три — или морской гидрологии, или проблеме арктического мореплавания: направленность научных интересов Русанова в это время, очевидно, решительно меняется. Когда исследователь и первопроходец такого уровня позволяет себе подобное, очевидно, у него для этого есть веские причины, интересные для его последователей прежде всего с позиций усвоения человеческого опыта.
В литературе нередко описывают научных корифеев без сомнений и колебаний, решающих одну проблему за другой, осчастливливая тем самым благодарное человечество, которому не остается ничего другого, как испытывать восторг и трепет перед человеческим гением. Такое представление возникло в значительной мере благодаря писателям-фантастам, которых сплошь и рядом интересовал не сам научный поиск, а его последствия даже не для отдельных людей, а человеческого общества в целом. Сами авторы такого рода не виноваты — они имеют полное право на подобный авторский прием. Внимательный читатель, однако, не должен принимать предлагаемую информацию за чистую монету, ибо в реальной жизни многое получается иначе. Нередко и сам открыватель блуждает в потемках, заставляя людей удивляться спустя столетия.
Самый известный пример — Колумб, до самой смерти уверенный, что побывал в Индии, и вместе с тем перевернувший наши представления о мире. Другой пример — тот же Август Петерман своей теорией открытого моря стимулировавший множество экспедиций к центру Арктики, которые в итоге получили ценнейшую информацию на основе нелепой (с современной точки зрения) исходной научной предпосылки. И одновременно мы имеем пример Нансена, который в процессе своей самой известной экспедиции на «Фраме» в 1893–1896 годах на основе своей гипотезы, базировавшейся на реальных фактах, предсказал по сути развитие событий по крайней мере на три года вперед. Это совершенно не значит, что он не ошибался в других случаях — например, считая, что на протяжении последней тысячи лет климат Арктики остается неизменным. С другой стороны, расплата за теоретические ошибки, особенно в Арктике, всегда была жестокой — достаточно напомнить участь первого воздухоплавателя Соломона Андрэ и его отважных спутников на исходе XIX века. Как при этом не ошибаться, даже в наше просвещенное время человечество рецепта не придумало. Так же обстояло дело и во времена Русанова, в чем читателю предстоит убедиться.