Руссиш/Дойч. Семейная история
Шрифт:
Но кроме этой стержневой функции милиция должна была выполнять широкий круг других жизненно важных задач – от осуществления негласного надзора за священнослужителями и прочими вражескими злопыхателями, в том числе направленными из центра на перевоспитание в русскую деревню, до обеспечения трудгужповинности
в виде зимней заготовки дров и реализации полномочий налоговой инспекции. После введения ещё царской властью подоходного налога, которым облагались крестьянские хозяйства, милиции поручили контроль за сбором этого и других оброков государства. Она наделялась полномочиями задерживать и отдавать под суд злостных неплательщиков с конфискацией
С особым, нескрываемым удовольствием шли милиционеры изымать у совграждан спиртные напитки. Советская власть сохранила установленный царём в начале войны «сухой закон». Но разве мог дух русский обойтись без дурманящего зелья? Не случайно ведь креститель Руси Владимир Красное Солнышко ещё в 986 году выбрал христианство, отвергнув предложение о магометанской вере, запрещающей употребление алкоголя: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти».
В годы войны были закрыты и разграблены ликёроводочные заводы. Тысячи душ христианских пали жертвой закона вследствие непомерного – за отсутствием прочего – употребления одеколона, лака, политуры, денатурата. Спустя десятилетия уже в Советском Союзе забудут партия и правительство этот прискорбный опыт. В годы перестройки опять наступят на те же грабли, и, как полагают в народе, именно несуразная борьба с алкоголем в значительной мере обрекла на погибель и похоронила реформы Горбачёва.
А тогда, в первую послереволюционную пятилетку вся страна тайком гнала самогон, пуская на эти цели остро необходимую пшеницу. И до 1925 года, когда разрешили производство и государственную торговлю алкоголем, первейшей обязанностью милиции являлась конфискация продуктов самогоноварения.
Как и в некоторых других делах, часть экспроприированного горячительного оседало в милицейских кабинетах. До поступления на службу Емельян практически не знал вкуса напитков не только 60-ти, но и 40 градусов. А в милиции пристрастился. В служебной комнате, где наряду
с другими располагался его индивидуальный стол, вечно стоял дым коромыслом и жутко несло перегаром.
В один из набегов на самогонщиков на станции Пено приметил Емельян скромную миловидную девушку приглянувшуюся с первого взгляда. Звали её Зиной, была она сиротой и работала счетоводом в местном кредитном товариществе. Не знала она даже своего точного дня рождения, но закончить школу-девятилетку успела. Когда пришла пора оформлять паспорт с внесением даты рождения, мать, к тому времени совсем больная, только и могла сказать, что появилась дочь на свет «вроде тогда, когда косить начали». В 24-м исполнилось Емельяну 19 лет, а Зине на год меньше.
Не представлял Емеля, как ухаживать за девушкой, да и Зина Ласточкина соответствующим опытом не располагала. Емельян ради возлюбленной несколько раз приезжал в Пено. Зина однажды добралась до Осташкова. Емеля повёл её в синематограф, про существование которого она что-то слышала, но «вживую» не видела. Фильм «Аэлита», положивший начало фантастике в советском кино, потряс её точно так же, как и всю другую публику, впервые сталкивавшуюся с «чудом XX века». На следующей неделе Емельян отпросился на работе, поехал в Пено и сделал Зине предложение. Она согласилась.
– Ну, Емеля, вышла твоя неделя, – шутили коллеги, прочищая любимые пистолеты «Вальтер». – Ты хоть целоваться-то умеешь? Не отправиться ли тебе за опытом в Москву? Там, говорят, на Красной площади мужики и бабы в чём мать родила парадами ходят. А во главе сам товарищ Карл Радек, первейший друг Ильича, нагишом марширует. Коммунизм, говорит, в одежде не нуждается! Может, и нам оголиться?
Про движение «Долой стыд!» и пропаганду свободной любви товарищем Александрой Коллонтай были наслышаны и в Осташкове. Пролетарская культура рождалась под лозунгами уничтожения православных оков нравственности времён проклятого царизма, искоренения поповского обмана, принуждающего скрывать красоту че-
ловеческого тела. Однако патриархальную провинцию, в отличие от крупных городов, волна раскрепощения от буржуазной морали не захлестнула.
На тверских землях, как и везде, из-под палки внедрялся антимещанский пролетарский быт, принудительно насаждались новые обряды. «Крещение» заменили на «октябрение». Селижаровский ненавистник Боголюбов, нынче заправлявший в комитете деревенской бедноты, дабы не прослыть антисоветчиком, был вынужден сменить фамилию на Огорев («огонь революции»).
В то же время «натуристы» с их завлекающими призывами отменить раз и навсегда такие империалистические институты, как девственность, брак и семья, оставили народные массы в общем и целом равнодушными. Русская деревня никак не хотела плодить «детей солнца и воздуха». Неслыханное дело – она даже не соглашалась с партийной печатью, утверждавшей, что эрос революции должен помогать молодёжи строить светлое коммунистическое будущее и посему комсомолкам следует помогать товарищам мужского пола в их желании освободиться от сексуального напряжения.
– Ты, Селижаров, хоть имеешь понятие, как бабы-то устроены? – продолжали расспрос коллеги. – Позавчерась, вон, когда Петрищево шмонали и с девками тамошними перепихнулися, ты штой-т в сторонке отлынивал. Не работает, што ль, твоё мужеское естество? Потребность в расслаблении не испытываешь?
Емельян только ухмылялся. При всей строгости нравов его деревенское отрочество таким уж целомудренным не было. Вспоминал, как лет в двенадцать вместе с другими деревенскими мальчишками завлекли в сарай девку-сверстницу, дочку боголюбовскую, да по ней, правда, с её согласия, изучали строение женского тела. Как потом совершали сеансы коллективного самоудовлетворения. Как старший брат Максим, в одиночку учившийся в Осташкове, тайком от родителей рассказывал о первом посещении дома свиданий и ощущениях соприкосновения с плотью
женщины. Как давал смотреть срамные картинки, на которых во всей красоте изображались акты совокупления в различных позах.
Самому Емеле пока только один разок удалось вдохнуть аромат любви. Но аромат тот ему не шибко пришёлся по нутру, поскольку больше смахивал на какой-то неприятный запах вроде того, чем несло с кожевенного завода. И удивляться было нечему – потерял Емельян девственность в состоянии глубокого опьянения, сопутствовавшего очередной конфискации милицией продуктов самогоноварения.
Вместо «медового месяца» пришлось Емельяну удосужиться «медовым днём», и то благодаря Яше, вошедшему в положение. Молодые провели его на острове Кличен, что на озере Селигер, недалеко от Осташкова. Целую майскую субботу наслаждались они природой и занимались любовью.
– Какая у нас, Зинуш, всё-таки замечательная страна, – ораторствовал обычно неразговорчивый Емельян. – Какая красота кругом! Какое чудо света озеро наше Селигер! Есть ли что-то более дивное? Если бы ещё как-то мошкары поубавить, не было бы здешней местности цены. И знаешь, Зинушка, придёт, очень скоро придёт время, когда Осташков, а вместе с ним Селигер приобретут благоустроенный вид.