Русская драматургия конца ХХ – начала XXI века
Шрифт:
Кольцевая композиция используется автором и в пьесах «Старший сын», «Прошлым летом в Чулимске», давая ощутить перемены, происшедшие в героях. Студент-медик Бусыгин вступает в «игру о старшем сыне» человеком неустроенной судьбы (безотцовщина), безнадёжным скептиком в оценке людей («У людей толстая кожа, и пробить её не так-то просто») и потому вначале легко подыгрывает приятелю Сильве в придуманной им мистификации: «Надо соврать как следует, только тогда тебе поверят и посочувствуют» [78]. Анекдотично начавшаяся затея обернулась для Бусыгина серьёзным уроком жизни, знакомством с совсем иным, возвышенно-поэтическим взглядом на этот «безумный», неустроенный мир, где, как оказывается, ложь может быть иногда привлекательнее правды, где в отношении людей может иметь место открытость, безоглядная доверчивость. Справедливо пишет критик С. Имихелова: «Драматург строит интригу так, что привычная душевная неустроенность, всеобщая запутанность ложью, преодолеваются с помощью… встречи двух сознаний – трезво-реалистического и наивно-утопического, сознания Бусыгина и Сарафанова» [37] .
37
Имихелова
С точки зрения трезвого рассудка, Сарафанов – «блаженный», «ненормальный», «не умеющий жить». Не случайно его бросила жена, над ним иронизируют собственные дети, хотя по большому счёту любят его и оберегают его тайну:
Нина. Вот уже полгода, как он не работает в филармонии… Работал в кинотеатре, а недавно перешёл в клуб железнодорожников. Играет там на танцах… Конечно, это уже всем давно известно, и только мы – я, Васенька и он – делаем вид, что он всё ещё в симфоническом оркестре [111].
Не подлежит обсуждению в семье и тот факт, что отец уже не один год сочиняет «то ли кантату, то ли ораторию» под названием «Все люди – братья», безнадёжно застряв на первом листе…
С одной стороны, общение с Сарафановым пугает Бусыгина тем, что их с Сильвой враньё про «старшего сына» – сродни страшному преступлению («этот папаша – святой человек»; «не дай-то бог обманывать того, кто верит каждому твоему слову»), а с другой – «загипнотизирован» искренностью Сарафанова, его надеждой на помощь «старшего сына» в решении накопившихся семейных проблем: «Я так тебе рад, поверь мне. То, что ты появился, – это настоящее счастье» [95]. Эти Слова окончательно обезоруживают Бусыгина. И «выйти из игры» ему уже не просто. Угрозы Сильвы («…хватит. Идём отсюда… Смотри, старичок, задымишь ты на этом деле. Говорю тебе по-дружески, предупреждаю: рвём когти, пока не поздно») проходят мимо ушей, как «косноязычие» иного, куда-то отодвинувшегося мира. Путь к отступлению Бусыгин обрывает сам, продолжая вживаться в роль, случайно на себя возложенную. Он прекрасно с ней справляется и в сцене с «никогда не врущим» Кудимовым, и в момент, когда Сильва «открывает глаза общественности»… Символична в финале пьесы группа: «Бусыгин, Нина, Васенька, Сарафанов – все рядом. Макарская в стороне…» Реплика Макарской: «Чудные вы, между прочим, люди» – объединяет их в семейное братство. В рамках бытовой комедии Вампилов сумел создать «страсти» по духовной близости людей, по доброте и взаимопониманию.
Каждая следующая пьеса Вампилова – очередной аргумент в споре о герое-современнике. «Утиная охота» – самая загадочная из них, своеобразное исследование опустошённой души человека. Главному герою пьесы, Виктору Зилову, «около тридцати лет, он довольно высок, крепкого сложения; в его походке, жестах, манере говорить много свободы, происходящей от уверенности в своей физической полноценности. В то же время и в походке, и в жестах, и в разговоре у него сквозят небрежность и скука, происхождение которых невозможно определить с первого взгляда». На протяжении пьесы в разных формах звучит мотив духовного падения этого «физически здорового» молодого человека. Сопровождают действие две контрастные мелодии: траурная музыка звучит попеременно с бодрым, легкомысленным мотивчиком. Друзья «в шутку» присылают ему похоронный венок с надписью: «незабвенному безвременно сгоревшему на работе Зилову Виктору Александровичу от безутешных друзей». Дважды в пьесе звучит реплика, имеющая прямое отношение к Зилову: «Если разобраться, жизнь, в сущности, проиграна». Не выдерживает герой проверки на сыновние чувства, на любовь, дружбу, на гражданскую зрелость; терпит крах по всем параметрам нравственности. Он плохой сын (четыре года не видел родителей, не интересовался их здоровьем, цинично комментируя тревожные письма от отца и всерьёз никак не откликнувшись на его смерть). Он не способен на дружбу: окружение, которое он сам себе выбрал, ему просто удобно, ни к чему особо не обязывает. Здесь «обаятельному подонку» легко царить: «Друзья!.. Откровенно говоря, я и видеть-то их не желаю… Да разве у нас разберёшь?.. Ну вот мы с тобой друзья. Друзья и друзья, а я, допустим, беру и продаю тебя за копейку. Потом мы встречаемся, и я тебе говорю: «Старик, говорю, у меня завелась копейка, пойдём со мной, я тебя люблю и хочу с тобой выпить». И ты идёшь со мной, выпиваешь», – цинично рассуждает он, устроив затем «судилище» в кафе «Незабудка» над теми, кого именует своими друзьями [205].
Служба в конторе для Зилова ненавистна и тягостна. Когда-то, может быть, неплохой инженер, теперь он решает «производственные проблемы» по принципу «орёл или решка». На предложение сослуживца Саяпина «Не нравится тебе эта контора – взял махнул в другую… На завод куда-нибудь или в науку, например», – Зилов отвечает: «Брось, старик, ничего из нас уже не будет… Впрочем, я-то ещё мог бы чем-нибудь заняться. Но я не хочу. Желания не имею» [184].
Самый виртуозно отработанный им способ существования – враньё, вдохновенное ёрничество, игра в честность, искренность и в оскорблённое «якобы чувство». Шесть лет он обманывает свою жену, учительницу Галину, терпеливо ждущую, когда он опомнится и перестанет паясничать. Лучшая оборона его от упрёков Галины – нападение: наглые, откровенно лживые, циничные поучения. На реплику жены «Ни одному твоему слову не верю» – он, притворно негодуя, иезуитски начинает разглагольствовать: «Напрасно. Жена должна верить мужу. А как же? В семейной жизни главное – доверие. Иначе семейная жизнь просто немыслима… Я тебе муж как-никак…» Последнее слово «как-никак» сбивает ложный пафос его проповеди. Точно так же он на работе «как-никак инженер», по жизни – «как-никак» сын, друг, муж, безоглядно ломающий не только отношения с женой, но и светлое чувство юной Ирины. Он жалок и беспомощен в «игре-воспоминании» о поре влюблённости, которую на прощанье предложила Галина, он явно утратил способность волноваться, быть искренним и, естественно, в этой игре терпит полное фиаско. «Ты всё забыл. Всё!.. Это было совсем не так. Тогда ты волновался…» [181], – подытоживает Галина. Уходя от Зилова навсегда, она ставит самый страшный диагноз (ей ли не знать лучше других его «болезнь»): «Хватит тебе прикидываться… Тебя давно уже ничего не волнует. Тебе всё безразлично. Всё на свете. У тебя нет сердца, вот в чём дело. Совсем нет сердца…» [200].
Есть один монолог, который Зилов, по ремарке автора, произносит «искренне и страстно», адресуя его жене: «Послушай! Я хочу поговорить с тобой откровенно. Мы давно не говорили откровенно – вот в чём беда… Я сам виноват, я знаю. Я сам довёл тебя до этого… Я тебя замучил, но, клянусь тебе, мне самому опротивела такая жизнь… Ты права, мне всё безразлично на свете. Что со мной делается, я не знаю… Не знаю… Неужели у меня нет сердца?.. Да, да, у меня нет ничего – только ты, сегодня я это понял, ты слышишь? Что у меня есть, кроме тебя?.. Друзья? Нет у меня никаких друзей… Женщины?.. Да, они были, но зачем? Они мне не нужны, поверь мне… А что ещё? Работа моя, что ли! Боже мой!.. Я один, один, ничего у меня в жизни нет, кроме тебя. Помоги мне! Без тебя мне крышка…» [201]. По содержанию, интонации, прерывистости фраз монолог вполне мог бы соответствовать трагическому герою, если бы не одно обстоятельство: вместо незаметно ушедшей Галины, монолог «дослушивает» пришедшая на назначенное Зиловым свидание Ирина, и герой, нисколько не смутившись, «переадресовывает» ей своё страстное самобичевание и заветную мечту об утиной охоте. Остаётся опять-таки ощущение не «искренности и страстности», а упоённой игры в мученика, несчастного страдальца.
В критике много (и до сих пор) спорят о «феномене Зилова», о возможности или невозможности возрождения его к новой жизни. Автор нарочито оставляет открытым финал пьесы, предоставляя читателю и зрителю решить: плакал Зилов или смеялся? Кроме того, о многом заставляет задуматься признание героя, что самый близкий ему человек – это официант Дима, тот самый, который учит его быть настоящим охотником, то есть хладнокровным стрелком, человеком «без нервов». И Зилов, как видно, усвоил эту науку. В конце концов, «плакал он или смеялся – по его лицу мы так и не поймём», но зато о многом говорит его «ровный, деловой, несколько даже приподнятый голос»: «Дима?.. Это Зилов… Да… Извини, старик, я погорячился… Да, всё прошло… Совершенно спокоен… Да, хочу на охоту… Я готов…» [224].
Во МХАТе им. Чехова весь спектакль (первая постановка «Утиной охоты» на главной сцене) развёртывался в интерьере кафе «Незабудка», который легко перестраивался то в квартиру Зилова, то в служебную контору. Зилов трактовался, таким образом, как «кафейный» тип, а образ жизни его – как «бесстержневое» ресторанное существование, где встречи случайны, связи непрочны, слова и обещания ни к чему не обязывают и мало кому видно, что у тебя – ничего святого за душой. А как же «утиная охота», о которой произнесено столько возвышенных слов? В спектакле Олега Ефремова высоко над сценой был помещён большой полиэтиленовый мешок со срезанными сосновыми ветками…
Лебединой песней А. Вампилова стала драма «Прошлым летом в Чулимске», самая «чеховская» его пьеса, по мнению критиков и режиссёров. Георгий Товстоногов признавался: «Когда над ней работал, мне казалось, что там нельзя убрать даже запятой, я относился к ней так, как, скажем, к пьесам Чехова или Горького» [38] .
В пьесе драматически сталкивается ожидание добра, простого человеческого участия с равнодушием и чёрствостью. Интересная находка Вампилова, образ-символ, его «вишнёвый сад» – палисадник, забор и калитку которого на протяжении пьесы чинит Валентина и разрушают походя посетители чайной, «не утруждая себя лишним шагом». Этот палисадник с простенькими бледно-розовыми цветами, растущими прямо в траве, своеобразный «пробный камень» на человечность или душевную грубость. С готовностью помогает Валентине починить калитку старый охотник Еремеев, человек добрый, бескорыстный работяга, по-детски наивный, не устроенный в жизни на старости лет; не видит в этом занятии ничего предосудительного Дергачёв, человек с израненной душой («Нравится девчонке чудить, пусть она чудит. Пока молодая»). Бессмысленной считает эту затею его жена Хороших («…Ходит народ поперёк и будет ходить»). Мелочью, не достойной внимания, считает это Помигалов, отец Валентины. («Кому это надо?.. Брось. Детством занимаешься…»). Мечеткин, с его неудержимой страстью всех критиковать, видит в палисаднике «анекдот ходячий» («Стоит, понимаете, на дороге, мешает рациональному движению»). Обходит палисадник, когда её просят, Кашкина, напролом идёт Павел… Валентина замечает, что ни разу не прошёл через палисадник Шаманов, чему он сам немало удивился: «Просто, наверное, я хожу с другой стороны». Однажды и Валентина разрушила своё «детище», когда отчаялась найти отклик на своё чувство в душе любимого человека. Таким образом, простые бытовые зарисовки в пьесе Вампилова помогают понять многое в людях, населяющих пьесу.
38
Смена. 1974. 31 декабря. № 305.
Камерность, ограниченность сценического пространства (всё действие происходит на площадке перед старинным купеческим домом, где расположилась чайная) и времени (одни сутки) не мешает Вампилову показать широкую панораму современной жизни не только в глухом таёжном Чулимске. Здесь все знают друг о друге. Всем известно, что Шаманов ночует у Кашкиной, даже его милицейскому начальству. Любой может рассказать, почему постоянно ссорятся Хороших и её муж Дергачёв. Даже о прошлом Шаманова известно не одной Зинаиде… Один «слепой» Шаманов не замечает того, что очевидно всем: любви к нему Валентины. Из текста мы узнаём о полудеревенской жизни в Чулимске, где у многих свои дома, хозяйство, «бани по субботам», небогатый выбор развлечений (между старой кинокартиной или танцами в местном клубе, а то и в близлежащих деревнях: до Ключей – четыре, до Потеряихи – пять километров). Местным блюстителям порядка не приходится разбирать «преступлений века»: «Одно и то же… – говорит следователь Шаманов о своей работе. – Грабанули киоск с водкой в Потеряихе, в Табарсуке тракторист избил жену» [302]. Молодёжь предпочитает не задерживаться в Чулимске. Давно живёт в большом городе и «хорошо зарабатывает» Павел, приезжающий в Чулимск в отпуск исключительно из-за Валентины, которая из «пацанки» выросла в красивую девушку. Разъехались по городам сестры Валентины, правда, не став от этого счастливее. Уехали на учёбу из Чулимска её бывшие одноклассницы.