Русская драматургия конца ХХ – начала XXI века
Шрифт:
Концентрация большого содержания в камерной пьесе Вампилова достигается многими приёмами, знакомыми по русской классике, в частности, по драматургии Чехова. Здесь много внесценических персонажей, почти каждое действующее лицо постепенно «обрастает» подробностями биографии, предысторией. В пьесе упоминается некая Лариса, бывшая приятельница Шаманова, которая и поведала Зинаиде о его прошлом. В одном из эпизодов Кашкина пытается «восстановить» это прошлое. Ироничная, умная и страдающая от равнодушия любовника женщина пытается понять, как он «дошёл до жизни такой»: «И вообще сначала ты процветал… Оказывается, ты разъезжал в собственной машине… Лариса, она так сказала: «У него было всё, чего ему не хватало – не понимаю?» И ещё она сказала: «Он бы далеко пошёл, если бы не свалял дурака»» [306]. Так мы узнаём, что Шаманов хотел отдать под суд «чьего-то там сынка», сбившего машиной человека, но ему не дали, отстранили от дела, и он сдался, убежал в Чулимск, так как «некуда было деваться». После этого ясным становится
Самая «конфликтная» группа персонажей – Хороших, Дергачёв и Пашка. В начале пьесы, пока мы ничего ещё не знаем о героях, автор даёт нам почувствовать крайне нервное напряжение в их отношениях посредством искусно построенного «косвенного диалога». Многочисленные паузы, недомолвки, раздражённые интонации подготавливают сцену жестокой ссоры – «очередной», как тут же узнаём из реплик других персонажей. В этом «треугольнике» несчастны все трое: Анна Васильевна страдает из-за тяжкой вины своей перед любимым человеком; Дергачёв, любя Анну и женившись на ней, не может забыть, простить ей давнего уже предательства, а потому пьёт и ненавидит Пашку – «крапивника». А тот платит инвалиду-отчиму тем же и упрекает мать, что та перед ним «стелется». Анна Васильевна любит обоих, но примирения не предвидится.
Скрытая душевная боль – «подводное течение» поведения Зинаиды в пьесе. Вампилов использует различные приёмы создания психологического подтекста. Например, в речи Кашкиной, которая достаточно трезво смотрит на перспективы отношений с Шамановым, часто звучит грустная ирония. Громко шепчет она вслед любовнику, украдкой спускающегося поутру из её квартиры по лестнице: «Держите вора… Держите его, он украл у меня пододеяльник…». И затем: «Послушай, скоро три месяца как ты ходишь по этой лестнице, неужели ты думаешь, что в Чулимске остался хотя бы один человек, который тебя тут не видел?..» А на раздражённую реплику «Не встречать же нам вместе рассветы на крыше» столь же печально-иронически отвечает: «Ну что ты – рассветы, где уж нам?.. Ладно уж, давай как поспокойнее. Спускайся. Сначала ты, а потом я» [297]. В другой сцене автор даёт почувствовать целую гамму переживаний, психологическую «дуэль» через «косвенные», как будто не по существу произнесённые реплики и эмоционально насыщенные паузы. В чайной встретились соперницы, правда, в этот момент Кашкина не видит ещё в Валентине, тайно влюблённой в Шаманова, реальной угрозы. Где уж этой робкой девчонке «расшевелить» Шаманова! И она позволяет себе покровительственно подчеркнуть, когда Валентина подаёт Шаманову яичницу: «Недожаренная. То, что ты любишь (В отличие от Шаманова, внимательно глядя на Валентину). Наша кухня делает успехи» [302]. Мы к этому моменту уже многое знаем о Валентине и по её молчанию понимаем, как недооценивает силу чувств своей соперницы Зинаида Кашкина.
Заметно близка творчеству Вампилова чеховская поэтика. Например, он демонстрирует в своей пьесе такой приём самораскрытия персонажа, как «внутренний монолог», произносимый вслух, для себя, хотя при этом на сцене могут быть и другие персонажи, невольные свидетели такого душевного откровения. Так, в начале пьесы в подобном монологе раскрывает свои страдания Зинаида Кашкина, «адресуя» их спящему в это время в соседней комнате Шаманову. Какой одинокой и несчастной в своей безответной любви предстаёт она в этой сцене! Позже Шаманов заставит её выслушать свои восторженные слова о пробуждении, о желании начать новую жизнь. По существу, это тоже «внутренний монолог». Упоённый новизной чувств в себе, взволнованный, Шаманов говорит больше для себя, «анализирует» своё состояние, эгоистично ища сопереживания у «умной женщины» и не замечая, как тяжело ранит её каждое сказанное им слово. Увы, не она, не Зинаида Кашкина, – причина такого перерождения, и на протяжении всей сцены она ни словом не прерывает его. «Удивительный сегодня день! Ты можешь смеяться, но мне кажется, что я и в самом деле начинаю новую жизнь. Честное слово! Этот мир я обретаю заново, как пьяница, который выходит из запоя. Всё ко мне возвращается: вечер, улица, лес…» [344].
В драме «Прошлым летом…» психологически тонко мотивировано поведение персонажей. Достаточно вспомнить сложную сцену объяснения Валентины с Шамановым, особенно передачу эволюции психологического состояния героя. В разговор с девушкой Шаманов вступает просто от нечего делать, томясь скучным ожиданием служебной машины. Его развлекает смущённость Валентины, ему нравится говорить ей комплименты покровительственно-ироническим тоном. Доставляет удовольствие наблюдать, как она опускает глаза, краснеет от смущения («Я давно не видел, чтобы кто-нибудь краснел»). Но постепенно в игривых интонациях проскальзывают сбои. «Слепой» Шаманов в процессе им самим же начатой игры «обретает зрение». Он словно впервые увидел Валентину и с недоумением почувствовал в себе давно забытое волнение. Реплики его замедляются паузами, авторские ремарки подчёркивают настороженность Шаманова, он отвечает «не сразу», как бы прислушиваясь к самому себе, пытаясь разобраться, что же с ним происходит. Он вынуждает Валентину раскрыть свою тайну до конца, а когда слышит это искреннее признание в любви к нему, бесстрашное, подобное прыжку в пропасть, он «растерян», «озадачен», «удивлён»: «Да нет, Валентина, не может этого быть… (Засмеялся). Ну вот ещё! Нашла объект для внимания. Откровенно говоря, ничего хуже ты не могла придумать… (Открыл калитку, сделал шаг и… погладил её по голове)».
Последующие его слова – это прозрение и бегство от себя самого: «Ты славная девочка, ты прелесть, но то, что ты сейчас сказала – это ты выбрось из головы. Это чистейшей воды безумие. Забудь и никогда не вспоминай… И вообще: Ты ничего не говорила, а я ничего не слышал… Вот так» [318]. Всё в этой сцене выдаёт состояние душевного потрясения, даже те слова, которые Шаманов произносит. Мы понимаем, что за ними скрывается смятение во всём разуверившегося человека. Никому – ни Валентине, ни Зинаиде, ни самому себе – он в этот момент не признается, что решительность и открытость этой чистой девочки ему не безразлична. Но сдержанность изменит ему в следующей сцене, когда Зинаида, ревнуя, учиняет ему допрос. Сначала он будет дурачиться, затем «разойдётся», начнёт терять самообладание, кричать. Взрыв раздражения сменится вдруг «внезапным угасанием», надломленностью: «Уй-ди… Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Сейчас. С этой самой минуты… (Негромко, полностью равнодушным голосом). Уйди, я тебя прошу» [320]. Кульминация этой сцены – «испытание судьбы»: ссора с Пашкой, едва не стоившая ему жизни.
В Шаманове много общего с Зиловым. Однако Зилов растоптал в своей жизни всё, даже любовь искренней и доверчивой Ирины. Шаманов же пережил потрясение, когда узнал, что его, изверившегося во всём, любит простая девочка из чайной, Валентина. Её искреннее признание стало для него лучиком света, заставившим взглянуть на мир и на себя по-иному, без привычной иронии и скептицизма: «Всё ко мне возвращается: вечер, улица, лес…»
У Вампилова сильны эмоциональные паузы, драматически насыщенное молчание. В финале пьесы «Прошлым летом…» у чайной собрались все герои, переживающие вместе не только свои предстоящие проблемы, но прежде всего то, что произошло накануне, хотя об этом не говорится ни слова. Вот почему, когда со своего двора появляется Валентина, все поворачиваются к ней и умолкают. В общей тишине Валентина проходит через двор и начинает чинить калитку палисадника… Жизнь продолжается.
Так что же произошло «прошлым летом в Чулимске»? Прежде всего – «проснулся» Шаманов, начал обретать новую жизнь человек, который в свои 32 года мечтал лишь о том чтобы «уйти на пенсию». В финале пьесы он принимает решение выступить на процессе в городе и добиться справедливого исхода суда. Никогда уже не посмеет Пашка Хороших подойти к Валентине и даже в мечтах рассчитывать на их прежние отношения. Своим вероломством он убил в себе человека и, кажется, осознал это. Никогда не осуществятся «серьёзные намерения» обывателя Мечеткина, разбиты надежды Зинаиды Кашкиной на спокойное личное счастье… Появление Валентины в финале воспринимается как напоминание каждому о необходимости активной доброты и внимания к людям. Содержание пьесы проникнуто авторским протестом против равнодушия, чёрствости и эгоизма.
«Прошлым летом в Чулимске» – яркий пример талантливого проникновения в тайны «чеховского подтекста», постижения этого чуда сценического письма. Немного подобных удач можно встретить в современной драматургии. Всё-таки большинство современных пьес пишутся «открытым» диалогом. Именно «сложная простота» вампиловских пьес объясняет ряд неудавшихся постановок. При всей внешней традиционности, произведения Вампилова оказываются под силу далеко не всем режиссёрам. Об этом немало писалось в критике. По мнению Т. Шах-Азизовой, «пожалуй, ни в одном из театров его (Вампилова) загадка полностью не решена», нужно время для «вживания» режиссёров и актёров в эту трудную драматургию.
Новаторское искусство во все времена озадачивает. Достаточно вспомнить абсурдность критических оценок почти каждой новой пьесы Чехова, а в наше время – Арбузова (он писал, как били его «Таню», а затем «Таней» били по «Годам странствий»), Володина (за безнравственность героини «Фабричной девчонки» и упадочность «Пяти вечеров»), Розова – за сентиментальность и бытовизм… Драматургия Вампилова прошла тот же путь: от критических упрёков в пессимизме и мелкотемье (ещё при жизни автора) до «восторженного непонимания» (уже после его смерти). О «загадке» Вампилова в своё время очень образно высказался В. Розов: «В материальном мире мы знаем три измерения: линия, плоскость, объём… Пьесы Вампилова тем и удивили нас, когда были обнародованы, что они четырёхмерны… почти каждая пьеса Вампилова начинается как водевиль и даже фарс, а затем достигает предельного драматического напряжения… Театр как бы теряется перед пьесой, в которой есть лёд и пламень, они играют воду. Хорошо, ещё если горячую воду… Но что же, это не беда автора, а его судьба» [39] .
39
Цит. по: Вампилов А. Дом окнами в поле. Иркутск, 1981. С. 627–628.