Русская фантастика 2009
Шрифт:
Очередной переулок — и Василий вылетел на сравнительно открытое место, к реке. Что-то очень неприятное было то ли в набережной, то ли в самой реке… Прыгнуть в воду, переплыть на другой берег? Те, в сапогах, следом, наверное, не полезут. Приглядевшись внимательно, Звягин понял, что ему не понравилось. Вода в реке была практически стоячей и слегка светилась зеленью.
Из соседнего переулка вывалились двое людей в черных рясах с дубинками в руках. Бородатые лица, на головах войлочные шапки, похожие на шлемы. Там, откуда он примчался, тоже грохотали шаги. Можно было попытаться бежать вдоль реки, но сердце
— Стой! — грозно прокричал человек с дубинкой. — Хуже будет!
— Стою, — отозвался Василий. — Сдаюсь.
Двое бородачей подбежали, грозя дубинками.
— Только попробуй дернуться! — пригрозил один.
Скоро к ним присоединились еще трое мужчин в черном. У одного на плаще — наверное, это все-таки был плащ, а не ряса — была пришита вдоль ворота узкая белая лента. Наверное, он был старшим, потому что поинтересовался:
— Прыгунец?
— Не знаю, что это значит, — ответил Звягин.
— Значит, дальний прыгунец, — заявил мужчина. — В застенок его! Никодим, оформишь.
Самый низкорослый из преследователей, полноватый Никодим, одышливо проворчал:
— По-русски разговаривает хорошо — не такой уж дальний.
Звягин только сейчас сообразил, что все действительно говорят по-русски. Значит, не Рига? Может быть, Новгород или, скажем, Владимир? Но не было в старых русских городах таких вот узких каменных улочек! А в новых городах — тем более.
— Может, и лазутчик, — не стал спорить старший. — Да какая разница? Вяжите его, инквизиторы разберутся.
Руки Василия завели за спину и связали веревкой. Не синтетической, пеньковой. Это, пожалуй, оказалось самым странным впечатлением за последнее время. Танки, зеленые светящиеся реки, люди в черных рясах — они далеко. А веревка — вот она, на руках. Ее чувствуешь… Веревка была более чем реальна.
Подвал, в который заперли Звягина, освещался масляной лампой-коптилкой. Других узников тут не имелось. Да и на улицах города людей встречалось мало — ученый попал то ли в далекое прошлое, то ли в будущее. Скорее второе — слишком правильным был язык солдат. Явно не по-старославянски они говорили. Но откуда тогда масляные лампы и веревки, рясы и мощеные улицы? Нефть закончилась? Общество деградировало?..
Ученого развязали и не били, но и не поили, не говоря уж о том, что не кормили. А есть после беготни очень хотелось…
Оказавшись в камере, Звягин ощутил, как на него накатывает нечеловеческое одиночество. Он оказался один на один с враждебными людьми в незнакомом городе, там, где его родственники и друзья еще не родились или давно умерли, а может быть, и не жили никогда… Кому он здесь нужен? И что теперь нужно ему? Вернуться домой? Но каждое возвращение преподносило новые неприятные сюрпризы. Прав был Платон, и с каждой минутой мир становится хуже, отходит от совершенства. Нельзя дважды войти в одну реку, нельзя обратить события вспять!
Сколько Василий сидел в подвале, он не понял. Может быть, пару часов, а может, и целые сутки. Мобильный телефон, так же как и паспорт, и деньги, и ремень, у него отобрали, да и батарейка на мобильнике села. Посмотреть, ловится ли здесь сеть, путешественник во времени сразу
Мучения его прервал приход двух стражников. Одеты они были в такие же черные рясы, как и все здесь, на Звягина смотрели без интереса. Они принесли узнику воду в стеклянной бутылке. Посудина была настолько универсальной, что могла использоваться и в семнадцатом, и в двадцать третьем веке. Отчего нет? По многим параметрам стекло превосходит пластик. А если нефть закончилась, пластик дорог…
— Какой сейчас год? — поинтересовался Василий у молчаливых стражей, когда бутылка с водой опустела.
— Тебе все расскажут, — мрачно буркнул один из них. — Потом.
— Или не расскажут, — хмыкнул другой. — Вопросы здесь задают тебе, понимаешь?
— Понимаю, — не стал спорить Звягин. — И все же? Какой год? Неужели это тайна?
— Триста двадцать седьмой от открытия законов движения планет, — смилостивился первый страж.
— То есть? — Звягину стало по-настоящему жутко. — А от Рождества Христова? Или от Сотворения мира?
— Ты что, идиот? — спросил второй стражник. — Вселенная родилась после Большого взрыва. А сколько лет прошло с тех пор, мы еще не вычислили. Во всяком случае, с нужной степенью точности.
Подивившись глубоким познаниям стражников в устройстве Вселенной при полной отсутствии исторической эрудиции — нельзя же знать только современный календарь, — Звягин задумался. Если под «законами движения планет» подразумевались законы Ньютона, то вычислить год вполне можно. Когда великий англичанин опубликовал свои законы? Пожалуй, в семнадцатом веке. А точнее? Эх, легко попрекать стражников плохим знанием истории — он сам не помнил, когда жил Ньютон! С точностью до ста лет, примерно. И если так, то здесь тоже конец двадцатого — начало двадцать первого века. Откуда тогда эти рясы? Почему на улицах нет асфальта?..
В течение нескольких суток — может быть, целой недели — ничего не происходило. Время Звягин определял по скудным тюремным кормлениям. Ему все-таки стали давать еду — сухари, чеснок и микроскопические порции сыра. В масляную коптилку заливали масла, но очень немного. Время от времени лампада гасла, и Василий часами сидел в темноте.
Ученый постоянно был голоден, поэтому не мог понять, дают ли ему завтрак, обед и ужин или кормят один раз в день. Стражники на вопросы не отвечали, только поглядывали на узника неодобрительно, и Василий постепенно принял факт своего заключения как должное. Может быть, он и правда в чем-то виноват? Выбраться из подвала надежды не было, оставалось надеяться на чудо.
Если голод мучил не очень сильно и настроение немного поднималось, Звягин пытался делать какие-то расчеты. В уме, делая пометки на стенах. Но, прямо скажем, никакой пользы от этого не имелось.
Когда в камеру явился сухой старичок — его черная ряса была без капюшона, зато с высоким белым воротником, а голова оставалась непокрытой, — Звягин остался спокоен. Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, и Василий отчего-то принял старика за адвоката. Встрепенулся он лишь тогда, когда старик спросил: