Русская идея: иное видение человека

Шпидлик Томас

« Супраморализм»

Вовсе не русские открыли дискуссию о важности заповедей в духовной жизни, и они никогда не пытались предлагать альтернативных решений. Их своеобразие или, скорее, национальный характер, окрасивший эту проблему, проявился в постановке следующего вопроса: что такое божественный закон? Несомненно, что источник божественного закона — это нравственное учение Писания и христианской традиции. Постепенно он стремился сформулировать нравственные обязанности, опираясь на универсально значимые принципы. «Закон по существу своему, — пишет Вл. Соловьев, — есть общепризнанное и безличное (то есть, не зависящее от личных мнений и желаний) определение права, или понятие о должном (в данных условиях и в данном отношении) равновесии между частною свободою и благом целого — определение или общее понятие, осуществляемое чрез особые суждения в единичных случаях или делах» [1198] .

1198

Оправдание добра. Ч. III, гл. 17, X//Собр. соч. Т. VII. С. 393.

Сомнения русских мыслителей можно выразить, прибегнув к следующему возражению: принцип выражает потребность «природы», однако именно «личность» ответственна за добро и зло. И потому личность нуждается в «персональном» путеводителе на пути спасения. Из этого следует необходимость духовного руководства, доверенного тем, кто является не простым «истолкователем закона», но истинным «духовным отцом».

«Этика закона, — утверждает Бердяев, — это этика социальной обыденности». Свое философское выражение она обрела в кантианстве, а свой религиозный образ — в фарисействе. Такая этика «организует жизнь среднего человека, человеческих масс» [1199] . Флоренский замечает, что библейская традиция уподобляет заповеди пути. Есть «два пути», мудрости и безумия, добродетели и порочности. Путь предполагает знание цели и разнообразие призваний каждого [1200] . Следует ли из этого заключить, что нравственные законы относительны? Нужно не забывать о противоречии, существующем между потребностью в законе и необходимостью его преодолевать [1201] . Разрешение этого противоречия может быть достигнуто не с помощью простого компромисса, но в «супраморализме» [1202] .

1199

Н. БЕРДЯЕВ, О назначении человека. Париж, 1931. С. 99. Бердяев, который борется против «объективации» в гносеологии, является гораздо большим врагом абстрактной нравственности, которую он разоблачает в толстовстве; ср.: О достоинстве христианства и недостоинстве христиан. С. 30.

1200

Столп и утверждение истины.УШ, письмо 7–е. С. 166 и сл.

1201

Н. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 308.

1202

Н. ФЕДОРОВ, Философия общего дела. Т. 2. С. 236, 264; Н. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 409.

Гессен в своей интерпретации романа Братья Карамазовы Достоевского видит в трех братьях — Дмитрии, Иване и Алеше — воплощение трех степеней блага и соответствующих им трех искушений зла. Дмитрий символизирует естественную основу нравственности, выраженную полуинстинктивными чувствами доброты, жалости и благоговения; Иван символизирует благо, ставшее объектом размышления, он ищет рациональный смысл жизни. Это кантианская автономная добродетель, состоящая в свободном исполнении долга без любви. Высшая степень блага воплощена в Алеше, который любит каждое живое существо «ни за что», в его индивидуальной целостности, и который в любой данный момент принимает творческое участие в жизни других людей. Фигуру старца Зосимы в этом романе Гессен рассматривает как выразителя сверхнрав–ственной святости. Он истолковывает идею старца о том, что «всякий пред всеми за всех и за все виноват», как указание на то, что Царство Божие и принцип, на котором оно зиждется, выходит за пределы противопоставления между добром и злом. С точки зрения Гессена, старец Зосима стоит выше сферы морали, тогда как Федор Павлович Карамазов — даже не достигает ее [1203] .

1203

С. ГЕССЕН, Философия наказания/ /Логос. 1912–1913; Философия добра в «Братьях Карамазовых»//Современные Записки, 1928; ср.: Н. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 409.

Несомненно одно: старцы вовсе не «освобождали» от необходимости следовать божественному Закону и не «переделывали», его. Скорее, они стремились осмыслить этот Закон в свете Духа. Нравственность «мета–номична», но не «а–номична». Грех, согласно ап. Иоанну, есть беззаконие (аномия) (1 Ин. 3, 4). Быть вне Закона, объясняет Флоренский, то же самое, что быть вне бытия [1204] .

Грех против личности

1204

Столп и утверждение истины. VIII, письмо 7–е. С. 170.

Русские мыслители полагают, что достоинство человека основано на том, что он является личностью. Зло, разрушающее бытие, прежде всего враждебно человеческой личности. В этом контексте становится понятным утверждение Вл. Лосского о том, что грех есть падение личности до уровня природы или «смешение личности и природы» [1205] . Личность созидается отношениями любви; грешник же, напротив, «утверждает себя как индивид, как собственник собственной своей природы, которую он противополагает природам других как свое «я»» [1206] .

1205

Очерк мистического богословия Восточной Церкви. С. 174.

1206

Там же.

Нужно ли рассматривать грех как «падение»? Эта концепция хорошо разработана Отцами, которые видели в Адаме венец совершенства. Русские мыслители вообще рассматривали творение динамическим образом, в постепенном становлении, и потому грех они считали оборотной стороной этого динамизма. По терминологии С. Булгакова, грех внесофиен или антисофиен [1207] . Согласно Л. Карсавину, грешник довольствуется'полубы–тием или полунебытием [1208] . И потому, по его убеждению, говорить о борьбе со злом — значит использовать отходы дуалистической терминологии.

1207

Н. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 272; С. Н. БУЛГАКОВ, Свет невечерний. Москва, 1917. С. 263.

1208

Л. П. КАРСАВИН, О личности. Каунас, 1929; О началах. Берлин, 1925. С. 59; Н. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 387.

Правильнее было бы говорить о возрастании несовершенного существа до совершенства, то есть до личности. О переходе от эгоизма через любовь к вечной жизни [1209] . Грех переворачивает жизненный процесс, он ведет от жизни к смерти, поскольку приводит к самоубийству [1210] . Евгений Трубецкой объясняет это так: «Если Бог есть жизнь, то что такое грех, как не отпадение от жизни? Такое понимание греха представляется единственно религиозным; если мы продумаем его до конца, то внутренняя, существенная связь между грехом и смертью становится очевидною; потому всякие сомнения в соразмерности наказания с виною отпадают сами собою: смерть не есть внешнее наказание за грех, которое может быть заменено каким–либо другим наказанием, более мягким, или вовсе отменено, ибо смерть лежит в самой природе греха» [1211] .

1209

L. KARSAVIN, Der Geist des russischen Christentums, §6//BUBNOFFII. S. 335; ср.: H. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 387 и сл.

1210

В своих снах Раскольников снова и снова ударяет старуху по голове, но каждый раз после этого она начинает заливаться жутким смехом. Он никак не может до конца убить ее. Кара ясна: «Не старушонку я убил, а себя самого», — думает Раскольников (Преступление и наказание. Ч. III, VI//Собр. соч. Т. 6. Ленинград, 1973. С. 211 и сл.).

1211

Смысл жизни. Берлин, 1922. С. 407–408.

Грех — эгоизм

Личность по природе своей агапична, а грех — это эгоизм. Учение Отцов о противопоставлении philautia (себялюбия) любви [1212] было настолько усвоено русской традицией, что один протестантский путешественник приводит такое смелое, слышанное им утверждение: «Грех, совершаемый из любви к Богу, уже не является грехом» [1213] . А Б. Вышеславцев подытоживает общеизвестное учение: эгоизм неизбежно приводит к обеднению бытия как для самого эгоиста, так и д ля прочих субъектов психо–материальной сферы. Таким образом, эгоизм—это главное зло, порождающее все остальные, производные от него типы зла, неизбежно связанные с относительной изоляцией всех действующих индивидов, источником разрушения и распада космоса [1214] . П. Евдокимов видит этот символический аспект воплощенным в фамилии главного героя Преступления и наказания: Раскольников происходит от раскола, схизмы, отделения, изоляции. Преступление изолирует, отделяет от мира. «Оставьте. Оставьте меня все… Прочь от меня! Я один хочу быть, один, один, один!» [1215]

1212

I. HAUSHERR, Philautie. De la tendresse pour soi–тёте a la charite selon Maxime le Confesseur//OCA 137. Rome, 1952; см. т^кже: Столп и утверждение истины. XII, письмо 11–е.

1213

Е. BENZ, Die Ostkirche im Lichte der protestantischen Geschichtsschrei–bung. Miinchen, 1952. S. 43.

1214

Вечное в русской философии. С. 256–271; см. также: J. RUPP, Message ecclesial de Solowiev… Paris, 1975. P. 359; А. ПОКРОВСКИЙ, Православнохристианское нравственное богословие. Саратов, 1909. 6–е изд. С. 58.

1215

Преступление и наказание. Ч. И, V//Собр. соч. Т. 6. С. 119; P. EVDOKIMOV, Gogol… P. 236.

Еще раз отметим основное исходное различие между традиционными авторами, писавшими на духовные темы, и мыслителями XX века. Первые рассматривают реальность любви как первичную, как естественное состояние человека, чтобы затем представить уловки эгоизма как падение. Вл. Соловьев [1216] , как и Л. Карсавин [1217] , основываясь на эволюционистской перспективе, исходят от материи, которая непроницаема и, следовательно, «эгоистична» и является первопричиной смерти. И значит жизнь есть процесс, ведущий от эгоизма ко всеобщей любви, от греха — к жизни.

1216

Ср.: J. RUPP, Loc. cit.

1217

H. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 386.

Рабство — ложь

Принижение личности означает потерю свободы, порабощение «вещественным началам мира» (Гал. 4, 3). Мир обретает магические очертания, моралистическая религия имеет в качестве первопричины страх. Именно такими Гоголь представляет людей, пребывающих в состоянии греха [1218] . Таково и истолкование грехопадения В. И. Несмеловым, который усматривает его сущность в суеверном отношении к материальным вещам как источнику силы и знания. «Люди захотели, чтобы их жизнь и судьба определялись не ими самими, а внешними материальными причинами». Несмелов все время борется против языческих, идолопоклоннических, магических элементов в христианстве» [1219] .

1218

М. SEMON, Le conflit de I’art et de la religion chez Gogol et Tolstoi/ / Mille ans. P. 238 ff.

1219

H. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 191.