Русская канарейка. Трилогия в одном томе
Шрифт:
Та подхватила клипсу, издала короткое ржание и торопливо проговорила:
– Нормально, это шок… Да ладно тебе, Супец, я же просто для провер… – и вновь получила по мордасам уже с другой руки, для равновесия (ох и тяжеленькие это были ручки, когда Айя вкладывалась).
Короче, эксперимент, подытожил Леон, минут через пять собственноручно высушивая феном ее темно-каштановый затылок, эксперимент прошел успешно.
Она обозвала его клоуном – когда пришла в себя. Господи, говорила, бросая брезгливые взгляды на морщинистую образину, слишком натуралистично,
– С Ариадной Арнольдовной фон Шнеллер, – мягко втолковывал ей Леон, слегка грассируя. – Погоди, вот мы еще должны как следует продумать тебя… Ведь ты и сама была в этом бизнесе, а? Платка-берета, понимаешь ли, тут недостаточно, все это чепуха. Кардинально человека меняет прическа. Я тут из гримерки стащил пару симпатичных париков римских легионеров, надо выбрать, примерить… – И обиженно ахал, как хозяйка, чей пирог гости недохвалили: – Почему – в жопу? Ну при чем тут жопа, Супец! Кстати, о ней тоже надо подумать: твоя походка недостаточно сексуальна… Не дергайся! Рассматривай это все как грандиозный спектакль. Ты же художник! Ты же сама рассказыватель историй…
Позже он все-таки разгримировался (она в постель его не пускала) и, лежа на немилосердно комковатом матрасе, брошенном на какие-то металлические козлы, в желтоватом сумраке их постылого закута расписывал Айе Портофино и Чинкве-Терре – пять лигурийских деревушек, «Пять земель», пять борго, где сам вообще-то никогда не бывал…
Она лежала щекой на его плече, закинув руку ему на шею, сонно переспрашивая, уже совсем засыпая… и вдруг опять задавая какой-нибудь вопрос.
Было забавное ощущение, что он укладывает неугомонного ребенка, который вот уже и набегался, и устал, и три сказки выслушал, и дал честное слово крепко закрыть глазки, но вдруг широко открывает их, блестящие, полные оживления, и доверчиво спрашивает: а правда, что боженька видит, когда человек не спит, даже если у того глаза зажмурены? И ты отвечаешь: правда-правда, ну-ка, давай, усыпай, наконец!
Ему необходимо было продумать воздаяние в мельчайших деталях, перебрать возможности, предусмотреть проколы, ничего не упустить. К тому же хотелось (и это смутно ощущалось им как измена Айе) мысленно побыть наедине с Николь, попрощаться по-настоящему – она это заслужила.
Леон ринулся к ней за помощью, как только тенор Андреа Бочелли – там, на ферме – слился в его памяти с голосом Николь, безмятежным, ровным, но всегда исподволь вымаливающим у него хоть каплю ласки…
Ты поступаешь как подонок, твердил он себе, давя на газ, промахивая узкие каменные улочки Бюсси, Брион, поля и живописные городки со шпилями церквей. Обойдись без этой встречи, без этих преданных тебе и преданных тобою глаз… И понимал, что не получится, не получится обойтись. Ничего не выйдет без сведений, которые может сообщить ему только она. Мала рыбачья деревушка Портофино, но никто не даст ему нужного адреса, а времени на розыски просто нет. Двадцать третье апреля – вот оно, буквально на носу. Нет выхода, надо ей довериться – до известного предела, конечно. Провести партию умно и осторожно. По возможности не лгать. По возможности не ранить. По возможности вытянуть все, что необходимо.
И он позвонил – с телефона заправочной станции, когда Айя отлучилась в туалет.
Бесподобным своим слухом ощупывал, внедрялся в напряженную паузу, в перехваченное дыхание, воцарившееся на том конце провода, едва он выговорил:
– Николь… Николь, моя дорогая…
Удушающая волна собственной фальши окатила его изнутри, хотя насущная нужда в Николь и его симпатия к ней были самыми искренними. Разве он не скучал по ней время от времени?
Она перевела дух, негромко рассмеялась и сказала:
– Не дорогая, нет… Давай уже признаем, Леон, что – совсем тебе не дорогая. Но зачем-то нужна, слышу по голосу.
– Мне необходимо с тобой увидеться. Срочно. Сейчас. Возможно ли это?
– Конечно, – отозвалась она просто. – Конечно, мой дорогой…
Они договорились о встрече, и нужно было мчаться, чтобы успеть…
Поэтому, когда вышла Айя, он купил ей кофе навынос, и по дороге она отхлебывала из картонного стакана, обжигаясь и морщась, когда на крутых поворотах кофе слегка выплескивался на руку. И вот эта его дорогая, дьяволица эта, детектор лжи, а не женщина, заметила, искоса на него глянув:
– Что может стрястись с кавалером за те пять минут, когда дама удалилась в туалет? Что за призрак тебе явился…
Он не стал обращать в шутку ее слова. Просто сказал, что да, через час должен встретиться с одним человеком, и займет это минут двадцать, тридцать, а ей, значит, придется пошататься где-то поблизости, чтобы…
– …Чтобы я ненароком с ней не столкнулась, – понятливо продолжила Айя, мгновенно и непринужденно преображая «человека» в существо женского пола.
И Леон, почему-то разозлившись, ледяным тоном отозвался:
– Именно так.
…Николь уже сидела где уговорились встретиться: за столиком кафе на площади Гамбетта. То первое, что в голову ему пришло: и от гостиницы недалеко, и угловое расположение на пересечении двух улиц даст хороший обзор площади.
Когда уже его перестанет интересовать какой бы то ни было обзор каких бы то ни было площадей!
Сидела, как он велел, – в глубине зала в углу. И когда он возник в дверях и двинулся к ней между столиками, продолжала послушно сидеть, глядя на него с милой улыбкой.
Он подошел, склонился и поцеловал ее в душистую макушку, где пышная стрижка цвета спелой ржи свободно распадалась на как бы небрежные густые пряди. С нежностью поцеловал, совершенно искренней…
…при этом в памяти мелькнули искрящая синева Андаманского моря за бортом пенишета и его собственная рука, бестрепетно снимавшая бритвой густые ручьи совсем других, вшивых волос, что покорно падали на пол, открывая ужасный шрам, розовой пиявкой всосавшийся в тонкую спину…