Русская литература пушкинской эпохи на путях религиозного поиска

Рекомендовано к изданию Редакционно-издательским советом ПСТГУ

Рецензент

д-р филол. наук, проф. кафедры мировой литературы Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина Т. К. Савченко

В оформлении обложки использовано изображение акварели «Вид Казанского собора со стороны Невского проспекта» Б. Патерсена. 1810-е гг.

Настоящий курс лекций является продолжением книги «История русской литературы XVIII столетия». В ней мы стремились показать, что развитие русской словесности послепетровского времени являет сложное соединение древнерусских идеалов и привнесенных с Запада идеологем

и культурных форм. Несколько десятилетий интенсивного общения с Западом привели к тому, что в русской литературе стали происходить существенные сдвиги. В первую очередь они связаны с тем, что наши литераторы обрели желание и способность говорить о своем личном внутреннем опыте, выражать свое индивидуальное «я» в тех формах, которые они восприняли у европейской словесности. Заимствуя и подражая, лучшие русские писатели никогда не оставались только учениками. Они становились выразителями национального своеобразия своей культуры, голосом души своего народа.

Одним из самых ярких феноменов русского характера является его «духовная жажда», его нежелание ограничиться только земными благами. Лучший пример тому те семьдесят лет атеистической пропаганды, которые так и не смогли умертвить в нашем народе стремление к Богу. Этот феномен отчетливо выразился и в творчестве русских поэтов и писателей Пушкинской эпохи. На этом и сосредоточено внимание данного курса. Наша задача – показать, как внутренние искания религиозной истины выражались в поэзии и прозе авторов первой трети XIX века. Почти каждый из них прошел путь от религиозного равнодушия, вызванного обширным влиянием вольнодумной европейской (преимущественно французской) словесности, к индивидуально окрашенному, своеобразному возвращению на пути христианского миропонимания. Причем Пушкин в этом отношении является самой показательной фигурой.

Данный курс лекций не претендует на полноту и всеохватность, далеко не все значительные авторы того времени попали в поле нашего зрения. Избраны лишь те, в жизни и творчестве которых наиболее рельефно присутствует религиозный поиск. То же можно сказать и о тех исследователях, на которых сделана опора в нашей работе. Многие важные фигуры пушкинистики, гоголеведения или лермонтоведения обойдены молчанием. Привлекались в основном те труды, где так или иначе раскрывается духовная сторона творчества изучаемых авторов, и представленный в конце курса список литературы отражает наиболее важные для данного курса литературоведческие и биографические исследования. Пособие предназначено для студентов, которые занимаются спецкурсами по религиозной проблематике русской литературы, для учащихся духовных семинарий и академий, а также для всех, кто интересуется связями христианской духовности и светской культуры.

На страницах книги обсуждаются проблемы поэтики и стилистики важнейших произведений изучаемых авторов, выделяются наиболее существенные элементы романтического миропонимания, в контексте которого развивается творчество литераторов пушкинской эпохи. Однако принципиально важным кажется нам подход замечательного литературного критика второй половины XIX века Николая Страхова, который в статье «Ход нашей литературы» так определил смысл изучения истории словесности. «История, – пишет он, – есть ряд откровений, которые потому и дороги, потому и достойны изучения, что, по слабости и ограниченности человека, не могут являться вновь… Историки литературы очень любят указывать влияние, которому один писатель подвергался от другого, или от общего умственного настроения, или от духа века. Таким образом, они пытаются связать факты литературы в некоторую непрерывную нить. Но легко видеть, что эта нить в действительности разрывается на каждом шагу… Всякий писатель, стоящий внимания историка, есть нечто самобытное, независимый организм» [1] . Вслед за Страховым мы видим нашу задачу в том, чтобы определить, каким образом живой религиозный опыт был представлен в творчестве каждого из исследуемых авторов, какая грань вечного и непостижимого смысла бытия нашла художественное воплощение в их произведениях.

«Будучи существами ограниченными, изменчивыми, случайными, – пишет в той же статье Страхов, – мы должны беречь историю преимущественно как память о том, что было выше нас, и что в нас самих иногда отражается лишь малою своею частью» [2] . Настоящий курс лекций, не претендуя на существенную научную новизну, призван обратить внимание читателей на те стороны нашей литературы, которые долгое время оставались без внимания. Нам представляется чрезвычайно важным, что русская литература пушкинской эпохи (да и всего XIX века) сыграла существенную духовную роль в миновавшую советскую эпоху. Она поддерживала тягу к вечным духовным ценностям в тех, кто в то время задыхался в тисках казенного материализма. Многим

из нас не забыть того тайного трепета, с которым в нашем советском детстве мы листали потертые томики Пушкина или Лермонтова, откуда являлся нам шестикрылый серафим и брезжила внемлющая Богу пустыня. Мир приобретал через эти строки иной, надмирный отсвет. И, памятуя об этом, хотелось бы передать последующим поколениям, живущим совсем в других условиях, сокровенное переживание вечного света, который излучают лучшие произведения и судьбы литераторов пушкинской эпохи.

«Дней Александровых прекрасное начало» [3] , – никак не избежать этой пушкинской цитаты, приступая к разговору о словесности XIX века. Действительно, это начало было прекрасно тем дыханием свободы и творчества, которым оно вдохновило первые шаги наших молодых литераторов и посеяло семена творческих достижений последующих периодов развития русской литературы.

Но не только либеральные реформы Александра (их ценность весьма относительна) и дух свободы делают эту эпоху в целом (не только ее начало) прекрасной, но и два других очень важных фактора. С одной стороны, на фоне усилившегося общения с Западом, галломании и культурного подражания в русском обществе возникают как стихийные, так и сознательно осмысленные и выраженные литературно патриотические идеи. С другой – при все продолжающемся влиянии духа вольнодумства и скептицизма нарастает мистическая жажда, тоска по религиозной жизни, по живой, выстраданной опытом сомнений вере. Эти высокие стремления в сочетании с возможностью свободных исканий русского духа и делают Александровскую эпоху прекрасной еще и в том смысле, что она становится фундаментом для развития великой русской литературы XIX столетия, которая немыслима как без движения к индивидуальной свободе, к личностному мировосприятию, так и без тех вечных универсальных ценностей, которые находят воплощение в любви к своей родине и своему народу и в стремлении к таинственному вечному источнику бытия. XIX век оттого стал временем возникновения великой литературы, что именно в эту эпоху осуществилось какое-то самое гармоничное соединение личного и универсального, осуществилось, правда, лишь для того, чтобы почти сразу начать распадаться. Возникло искусство, которое изобразило человеческую личность, с одной стороны, со всем многообразием ее внутреннего мира, а с другой – как частичку универсального целого, мира Божьего, теряя связь с которым она «отчаянно тоскует и к свету рвется из ночной тени» [4] , по слову Тютчева.

Не надо забывать еще, что Александровская эпоха есть не только период тех или иных общественных движений и художественных достижений, но и время жизни величайшего из русских святых – преподобного Серафима, время созревания тех духовных сил, которые лежали у истоков оптинского старчества и способствовали возрастанию таких колоссальных в духовном отношении фигур, как святитель Игнатий Брянчанинов и митрополит Филарет Дроздов. Это время, когда в народе еще была жива православная духовность, питавшая подспудно и светское, по-западному образованное общество. «В счастливые первые тридцать лет 19 столетия, – писал в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» митрополит Серафим Чичагов, – в России еще были светильники и великие рабы Божии, которые, может быть, своими молитвами и спасли отечество в тяжелые годины нашествия двунадесять язык и западных веяний» [5] .

Поэтому, обозревая судьбу и творчество наших литераторов этого времени, воспитанных во французских пансионах, начитавшихся сначала Вольтера, потом Байрона, мы должны помнить, в каком духовном воздухе они жили. Любые увлечения вольнодумными политическими и атеистическими учениями рано или поздно упирались в глубокий внутренний фундамент христианской духовности, живший во всяком русском человеке того времени. Эти основы закладывались и домашними богослужениями в помещичьих усадьбах, и молитвами крепостных воспитателей, и тем таинственным присутствием в русской жизни великих рабов Божиих, о которых говорит митрополит Серафим.