Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие
Шрифт:
«Слово в день рождения Петра Втораго» (1727) начинается традиционно для Феофана: радость и веселье наполняют сердца «слышателей». Своё «слово» он расценивает как предназначенное для «насыщения духа» (II, 204). Интересно, что впервые в публикации «слова» оно разбито на части, первая (прямо на полях написано) – «предисловие (II, 203–204), вторая часть опять на полях помечена: «О чём будет слово» (II, 204–206), третья – «Толкуется, что есть царство Божие» (II, 206–208). Далее опять почему-то под цифрой 1 – «Сказание, что есть царство Божие» (II, 208–210), далее под цифрой 4 – «Чего ради искати надлежит царствие Божие прежде всех, и яко то есть конечная вина жизни нашея» (II, 210–212). Затем опять под арабскими цифрами 1, 2, 3, 4, 5 (видимо нумерация к четвёртой части) идут заголовки на полях: «Поощрение от попечений житейских», «От образа христиан первых» и т. д. (II, 212–218)
«Речь» носит просветительский (мы бы сказали, сначала церковно-просветительский, а затем житейско-просветительский) характер. Понимая, что перед ним отрок, Феофан рассказывает ему, что есть царствие Божие, правда Божия, что есть цель жизни, размышляет о временном и вечном, о спасении души. Пожалуй, наиболее занимательным в «слове» является огромное количество вопросов с нагнетанием одного на другой: вопросы «куды же?», «что же делать для спасения души?», «для чего ты родился?» (II, 215, 216). Феофан стремится не только нарисовать перспективу жизни, но и нацелить отрока и «слышателей» на её осмысление. Традиция перебивки риторических периодов вопросами идёт от античности. Проповедник рисует жизнь некоего человека от рождения до смерти, перебивая каждый этап в его жизни вопросом «а после?», причём эти вопросы задаёт некий наставник (как в диатрибе античной), идёт диалог, например: «Награждением обогащен куплю вотчины, домы построю, пойму в жену честную и богатую девицу: всё хорошо, а после? даст Бог нам дети, которыя нам будут и великая утеха, и немалая защита: может и то ститися, а после?…» (II, 216–217). Наставник этими вопросами, а потом комментариями своими подводит отрока к необходимости думать о вечном уже сейчас, резюме этой диалогической вставки, неких прений между наставником и отроком: «Сим словом оный юноша поражен тако исправился» (II, 217). Мы уже отмечали драматургический характер некоторых «слов» и «речей» Феофана, но в этом «слове» налицо его драматизация: конструкция диалога, разговора (да ещё так приземлённого!), конечно, должна была, по замыслу оратора, оживить «слово». Учительская функция проповедника налицо.
В заключение он просит Бога даровать мудрость монарху, победительную силу, изобильное «миротишие» (II, 219) – так, как это всё было у Соломона, Константина, у великих князей киевских, а также у Романовых – Михаила, Алексея, Петра.
«Речь Петру второму говоренная от малых отроков на приход в Новгород» (II, 221–222) произнесена 11 января 1728 г. в Новгороде. «Речь» говорится от имени детей, которые счастливы видеть юного императора в Великом Новграде. Здесь Феофан вновь прибегает к литературному приёму – «речи от имени кого-либо», как это было в 1717 г., то же самое и в «речах», посвящённых Петру II на пришествие его в Москву от 4 февраля 1728 г. – от духовного чина поздравление (речь тоже на одной странице). «Речь» содержит выражение счастья от лицезрения Петра Второго, автор видит в нём Петра Великого и т. п. (II, 223–224).
В «речи», которой Феофан в Успенском соборе Кремля от имени всех чинов поздравил Петра II с коронаций (II, 225–227) вновь повторяется цитата: «Сынове Сиони радуются о царе своем» (II, 226). Феофан говорит о больших трудах и большом попечении, которые налагаются на юного императора Богом. Среди прочих многих пожеланий – «мир» и «тишина» (II, 227).
Задолго до М. В. Ломоносова Феофан Прокопович актуализировал в русской словесности эти понятия, наполнив их и философским, и политическим смыслом.
«Слово в день святых апостол Петра и Павла» (1728) посвящено сугубо богословским темам (II, 229–256). Феофан говорит о христианском подвиге Петра и Павла как апостолов, ближайших сподвижников Христа. И только в заключение Феофан Прокопович обращается к Петру II, т. к. именно в этот день у него было тезоименитство, и опять в комплиментарном тоне расхваливает его «мужеский» разум, незлобие, кротость и природную ко всем милость (II, 255). Среди предков его видит великого Владимира I (II, 256).
После смерти Петра I и Екатерины, когда положение Феофана Прокоповича пошатнулось, а его недоброжелатели подняли голову и стали активно интриговать против него, он как оратор вынужден был резко сбавить политический и просветительский тон своих «слов» и «речей». В связи с этим менялся стиль повествования, видоизменялся жанр «слова». Если во время расцвета своего ораторского творчества Феофан Прокопович использовал в одном и том же «слове» все три вида красноречия – совещательное, изъяснительное и обличительное [495] ,
495
См.: Вомперский В. П. Стилистическое учение М. В. Ломоносова и теория трёх стилей. – М., 1970. С. 70–96; Кочеткова Н. Д. Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма // XVIII век: Сб. 9: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII века. – Л., 1974. С. 62–63.
496
См.: Прокопович Феофан. О трёх стилях речи / Перев. с лат. Е. П. Тверковкиной // Вомперский В. П. Стилистическое учение М. В. Ломоносова и теория трёх стилей. – М., 1970. С. 195–200.
К торжественным «словам», сугубо панегирикам, посвящённым печальным датам, относятся его «речи» «Слово на погребение Наталии Алексеевны» (1729), «Слово на погребение генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина» (1729), «Слово на погребение Параскевы Иоанновны» (1731).
В первом «слове» Феофан скорбит по поводу смерти Натальи Алексеевны, которая была любимой сестрой Петра II и внучкой Петра I; оратор называет её «порфирородным Петровым потомством» (III, 2). Смерть юной царевны – не только печаль «дому монаршему», но и всему «российскому отечеству» (III, 3), однако проповедник призывает не скорбеть, потому что она теперь – Христова невеста (III, 5). «Слово» заканчивается обращением к Богу «призрить самодержца нашего», сохранить его здоровье (III, 7–8).
Ф. М. Апраксин (1661–1728) был одним из «птенцов гнезда Петрова», родственником Романовых, командовал русским флотом в Северной войне и Персидском походе, с 1726 г. был членом Верховного тайного совета [497] . Этим объясняется надгробное слово Феофана Прокоповича – «Слово на погребение генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина».
Здесь много рассуждений о смерти (III, 25–30), потом следует резкий переход к личности умершего: оратор говорит о его заслугах перед отечеством, отмечает его верность государю и отечеству (III, 31).
497
См.: Павленко Н. И. Пётр Великий. – М., 1994; Павленко Н. И. Птенцы гнезда Петрова. – М., 1994.
«Слово» достаточно «казённое», нет в нём ранее свойственного Феофану пафоса, полёта мысли, исторических параллелей, ярких примеров из жизни незаурядного человека в российской истории.
Параскева Иоанновна – родная сестра императрицы Анны Иоанновны. «Слово на погребение Параскевы Иоанновны» насыщено рассуждениями о смерти – «последней, главной, крайней всех скорбей и печалей человеческих причине» (III, 830). Опять, как и в «слове» на погребение Натальи Алексеевны, повторяется мысль о том, что смерть Параскевы Иоанновны – это не только «домашняя» утрата, но «знатный убыток владетельной крови» (III, 85). Далее следуют сугубо богословские рассуждения, основанные на христианском учении о смерти, о воскрешении мёртвых.
Правда, есть в этой «речи» один довольно язвительный выпад оратора против тех древних стихотворцев и историков, которые в угоду сильным мира сего писали, что души императоров, их потомков, в отличие от душ простых смертных, в виде орла или каком-то другом виде «возлетают на небо» (III, 89). Всё это, по Феофану, – «скаски и басни, сны и мечтания» (III, 98), также «смеха достойно: перевоз чрез реку души». Здесь Прокопович обличает и римлян-язычников, и все их «видения», утверждая таинство смерти в соответствии с христианскими канонами (III, 92–95): «не можно сказать, чего не постизаем» (III, 96), «не будем равны Богу» (III, 96). Заканчивается слово увещеванием о том, что усопшая ушла в мир иной – мир покоя, мир без печали, «осталась нам вина скорби по ней» (III, 104).