Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие
Шрифт:
В. М. Ничик считает, что истолкование проблем пространства, времени, истины и других философских категорий у Феофана Прокоповича было деистическим [506] . Он вполне сознавал бесконечность времени и пространства, уподоблял время течению реки, в связи с этим у него рождаются лирические настроения грусти (III, 166). Затем он говорит об истории летоисчисления: как оно велось у римлян, у византийцев. Прокопович отстаивает идею нового летоисчисления, призывает «с радостию праздновать» новый год 1-го января (III, 170–171).
506
Ничик В. М. Феофан Прокопович. – М., 1977. С. 63–87.
«Слово»
Тема смерти развивается и в «Слове на погребение Екатерины Иоанновны» (1734). В связи с тем, что усопшая была родной сестрой императрицы, Феофан, видимо, вынужден был говорить надгробное «слово». Начинает он его с развития темы суеты и смертности (III, 217–218). В связи с этим он анализирует учения стоиков, эпикурейцев и неких «баснотворцев» (III, 218). К «баснотворцам» относит «еллинские», магометанские и «прочие скаски» (III, 219). Истинным он считает в отношении смерти только учение Христа. Затем он рассказывает об усопшей, называет её «ироиней» (III, 221). Оратор сочувствует её нелёгкой жизни, это сочувствие было понятно всем присутствующим, все знали о злоключениях несчастной герцогини Мекленбургской [507] . «Слово» насыщено многочисленными цитатами из Евангелия и Библии и их объяснениями. В публикации С. Ф. Наковальнина «слово» не окончено, обрывается многоточием (III, 232).
507
См.: Семевский М. И. Царица Прасковья. – М., 1989. С. 65– 105, 204–207.
Резко выделяется среди «речей» 1730-х гг. «Слово торжественное о взятии города Гданска» (1734), которое было произнесено 8 июля 1734 г. в Петропавловском соборе в присутствии Анны Иоанновны.
Феофан поёт славу России и государыне за то, что Бог вновь послал победу (III, 233). Взятие российским оружием Гданска он уподобляет тому, как израильские силы овладели городом Гайским, обыгрывает и в эпиграфе, и в приступе слова библейский эпизод (III, 234). Феофан развивает в «слове» мотивы чести и корысти, пользы и славы, затем рассуждает о честном и полезном мире, последовавшем за долголетней «свейской войной»: «Пришла веселая тишина, которая нас около двенадесяти лет тешила, и никаких от оной стороны ветров и громов не бывало» (III, 235).
Затем оратор говорит, не называя его, о Станиславе Лещинском и о том вреде, который он принёс с собой, поскольку Лещинский попытался за польский престол «дратися» (III, 236). Феофан ехидно замечает, что «праведно низверженный, и аки бы убиенный» силою Петра, претендент вновь стал искать власти (III, 236). Политику Лещинского и его окружения Феофан называет «неистовством», «вероломством и безстудством» (III, 237), тем более что Польша и Россия при Августе находились в союзном договоре: Феофан даже перечисляет то, что клятвенно обещали друг другу стороны (III, 237).
В «слове» чувствуется прежний Феофан-оратор, яркий, темпераментный. Он буквально накинулся с политическими остротами и сатирой на поляков. Сатирический смысл имеют риторические вопросы – один острее другого: «Из чего вам сие беснование о друзи? Куды ушла память ваша? Откуду припало вам забвение предивнаго милосердия Петра Великаго?.. Где совесть? Где стыд?» (III, 237). Разгоревшуюся войну оратор объясняет «безмерной злобой», которая ослепила поляков (III, 238).
Феофан-политик очень чётко расставил в «речи» политические акценты, определив польских союзников, расстановку сил в Европе, все дипломатические ухищрения того времени (III, 238–239). Даже психологию противника он разгадал: «Будто бы сила российская с Петром великим умерла, все уже упущено, нет ни храбрости, ни учения, русский солдат и артикулы воинския позабыл» (III, 240). Оратор замечает, что такое мнение имеет под собой основание, но говорит об этом вскользь, тему не развивает, т. к. пришлось бы задеть не только времена правления Екатерины I и Петра II, но и Анны Иоанновны, при которых русские армия и флот находились в запустении, в загоне. Как бы спохватившись, он тут же делает реверанс в сторону «помазанницы Анны», с восшествием на престол которой все домыслы врагов оказались «лживыми» (III, 240). В соответствии с панегирической
Используя приём кольцевой композиции, Прокопович заканчивает «речь» возвращением к эпиграфу и параллели «Гайский град – град Гданский» (III, 241). Оратор торжествует: «Познают отселе ругатели наши, что меч руский не притупился, научатся, как небезбедное дело льва спящаго будити» (III, 241).
В заключение он вновь обращается с поздравлением с победой к самодержавнейшей императрице (III, 242–243).
«Слово на освящении новосозданной церкви в зимнем доме» (1735), видимо, последняя или одна из последних речей Феофана, проповеданная им 19 октября 1735 г. в Санкт-Петербурге. В «великолепном доме» «прекрасный дом Божий, дом молитвы построити изволила», – обращаясь к самодержице, говорит Феофан (III, 244).
Мотив дела и здесь важен для оратора – «дело не менее полезное, как миловидное и красное» (III, 244). Он называет это здание чудным «феатром благочестия» (III, 244). Это не только украшение столицы, царского дворца, но и «всего отечества нашего» (III, 245). Ссылаясь на библейские образы, Феофан пишет, что это дело «богоугодное». Во времена гонения на христиан их молитвенные дома находились даже в погребах, вертепах, темницах, но даже там слово учителя доходило до христиан. И далее он развивает исторические параллели (III, 245–247).
Храмовое зодчество, по Феофану, имеет долгую, многотрудную историю (III, 248–249), поэтому естественно, что «огнь желания жизни вечной и прямого к Богу любления в сердцах» верующих нужно разжигать, а делать это необходимо в Божьем доме, т. е. в церкви (III, 249).
Феофан ставит ещё одну проблему в конце этого «слова»: не только об эстетике, но и об этике христианской – не только, где читать, но и как читать деяния апостольские, Евангелие и другие церковные книги. Кстати, он не раз говорил об этом, в том числе и в «Духовном регламенте». Он требует простоты при совершении обрядов – священнику «вопить» «вопли» не следует, а прихожане слушают проповедь «кротко, тихо, смиренно» (III, 251). Заканчивается «слово» вновь обращением к всероссийской монархине с благодарностью за сооружение храма Божьего и других строений (III, 252).
Можно согласиться с Ю. Ф. Самариным, что «царствование Петрово было лучшим временем в его (Феофана Прокоповича. – О.Б.) поприще как оратора; в присутствии Петра раскрывалось его дарование во всей полноте. Позднейшие произведения Феофана очень важны как исторические памятники; но они не прибавляют ни одной черты к его характеристике как оратора, до конца своей жизни он был верен самому себе, повторял те же самые начала, применяя их к обстоятельствам, служа постоянно делу преобразования» [508] .
508
Самарин Ю. Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович // Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. – М., 1996. С. 395.
Диалог Феофана Прокоповича и Петра I, развивавшийся на протяжении двадцатилетия, отличался искренностью с обеих сторон, что будет утрачено во времена правления Анны Иоанновны, когда проявится «умение Феофана хвалить государя за его заслуги не действительные, а воображаемые» [509] . Диалог двух выдающихся государственных деятелей первой трети XVIII в., так много способствовавший укреплению культуры, прогресса в России, со смертью Петра I закончится: он перестанет вестись «на равных» (не в политическом, конечно, смысле). Светская власть, победив окончательно и бесповоротно, перестанет нуждаться в диалоге как форме взаимоотношения двух политических институтов, двух культур – светской и церковной.
509
Кочеткова Н. Д. Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма // XVIII век: Сб. 9: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII века. – Л., 1974. С. 69.