Русская литература XVIII века. Петровская эпоха. Феофан Прокопович. Учебное пособие

Буранок Олег Михайлович

Оратор утверждает, что сам господь возвёл на престол Анну Иоанновну (III, 146) и убеждает каждого подданного «к государю своему искреннею любовию гореть» (III, 156). После пространных рассуждений на заданную эпиграфом тему со ссылками на Библию, Евангелие и т. д., оратор уже призывает любить не просто монарха, а конкретную монархиню – Анну Иоанновну (III, 162), взывая молиться за неё.

Мысль о государственной значимости праздника дня коронации продолжается и в «Слове в день восшествия на престол Анны Иоанновны» (1733). Празднику соответствует светлый день, «а естьли настанет стужа, туман, ненастье, то и праздник не праздником» (III, 176) – такой антитезой открывается данное «слово». Обращаясь к «слышателям», оратор восклицает, что восшествие на всероссийский престол Анны Иоанновны – «великая воистинну, великой радости вина! возвращённое отечеству по болезни здравие, по

бедствии безпечалие, о трате бывших благ, вящших и лучших приобретение» (III, 176). Безусловно, это прозрачный намёк на те политические обстоятельства, при которых всходила на престол Анна Иоанновна, о чём далее и рассказывает оратор.

И в этом «слове», как и во многих других, он использует антитезу «свет – тьма» (III, 177), но в данном контексте эти «тма», «туман», «мрак» приобретают политическую окраску. Он приводит исторические примеры на эту же тему: «Навходоносор» (III, 178), из пророка Даниила, про персидского царя Кира, упоминает фараонов (III, 180–181). Монархия, по мнению Феофана, гарантирует благополучие общества: «чистым светом сияет торжество» (III, 181), «тму» же наводят «человеки», о собственной власти помышляющие. Прокопович много и с осуждением говорит о властолюбии, о «хитрых» помыслах и промыслах. В качестве примера он приводит повести об Авесаломе и Адонии, сыновьях Давидовых; от библейских и древнеримских примеров приходит к «нестроению» у нас: размышляет о псевдо-Димитрии и псевдо-Алексии, о Годунове, Отрепьеве (III, 183) – всех их он осуждает. Закономерно следует вывод, обращённый к «слышателям»: «Державныя власти не силою, и хитростию человеческою производятся, но Божием смотрением и промыслом» (III, 187). Вопреки и исторической истине, и тому, о чём все присутствующие знали, Феофан утверждает, что сам Бог «подал ей (Анне Иоанновне. – О.Б.) то, чего она не искала, не желала и не думала» (III, 189).

В заключение звучит мотив дела, что надо своё высокое предназначение делом доказать, и следует пожелание: «Не стужай в злоключениях, не унывай в наветах и напастех, не бойся от слуха зла», т. к. Бог подал венец, он и сохранит императрицу (III, 189–190).

«Слово в день воспоминания коронации Анны Иоанновны» (1734) открывается однотипно: какой торжественный, радостный день. Опять со ссылкой на «еллинских философов» Феофан прославляет монархическую форму власти, но не аристократию и «димократию» (III, 193), опять доказывает верховенство монархии от учения и заповедей Христовых. Со ссылкой на Петра Великого говорит, что Пётр не признал ни аристократию, ни «димократию», которые несут беды народные и «смертные отечества болезни» (III, 198). Вновь следуют исторические ссылки на римлян, афинян, Спарту, коринфян Феофан Прокопович анализирует в этом аспекте и русские летописи, говорит, что вплоть до правления святого Владимира была монархия, а потом начались княжеские междоусобицы (III, 200–205). Феофан как историк справедливо считает, что татарское иго господствовало только из-за междоусобицы, потому что татарские ханы натравляли русских князей друг на друга (III, 203), по этой же причине, утверждает оратор, пала и Византийская империя. Приводя исторические примеры, Феофан Прокопович осуждает тех русских князей, которые участвовали в этих интригах и особенно служили иностранным государствам (III, 106). Достаточно подробно описывает эпоху смуты (III, 207–208). Воскресла же монархия в России, напоминает Феофан, только благодаря роду Романовых – Михаилу Фёдоровичу и его наследникам (III, 209). Опять в связи с упоминанием о Петре I и его реформах появляется антитеза «прежде – ныне» (III, 209–210).

Феофан подводит своему обширному историческому экскурсу резюме о «вредительном многоначалии» и о «мо-наршеском правительстве», «коль здравое нам правительство монаршеское» (III, 210). Правление Анны Иоанновны он считает достойным продолжением деяний Петра, её – его наследницей (III, 212). Прибегая к приёму повтора (повторяется глагол «посмотрим»), оратор призывает с птичьего полёта посмотреть на все «грады» (города), на все «страны» (стороны) России. Нельзя не заметить, что здесь Феофан опять выдаёт желаемое за действительное: Россия, по его мнению, находится «в лучшем и безопаснейшем от прежняго состоянии, когда варварство исчезает, хищения и разбои на суде праведно обличаются, и воровство во всяком месте искореняется, а наука воинская поощряется, и заводятся изрядныя художества» (III, 212).

Обращаясь к «слышателям», он молит Бога отвратить перемены. Желает долголетия и собственного благополучия самодержице Российской. Феофан нарочито не замечает всех последствий уже наступившей «бироновщины»,

торжества «слова и дела» (тайной канцелярии), засилья немцев и т. д. [503] Являясь сыном своего века, Феофан желал всеми силами удержаться на плаву, угодить и Анне Иоанновне, и Бирону, но «дорого обходилась его душе и телу избранная им когда-то суетная жизнь» [504] .

503

См.: Исторический лексикон: XVIII век. – М., 1996. С. 6—16.

504

Анисимов Е. В. Феофан Прокопович // Исторический лексикон: XVIII век. – М., 1996. С. 697.

«Слова» и «речи» тускнели, уже не было того полёта мысли, тех фейерверков острот, полемики с врагами или оппонентами, которыми ранее так славились его ораторские выступления. Он боялся актуализировать «слова» и «речи» 1730-х гг., потому что, судя по воспоминаниям современников, после смерти своего благодетеля и защитника Петра Великого постоянно находился в тайной канцелярии то обвинителем, то обвиняемым.

Непосредственно Анне Иоанновне посвящены ещё две «речи» Феофана Прокоповича – «Слово в день тезоименитства Анны Иоанновны» (1731) и «Речь на пришествие в Новгород Анны Иоанновны» (1732).

Первая из них имеет богословский характер, лишь в финале Феофан использует художественный приём, проводя параллель между святой Анной и Анной Иоанновной (III, 71).

Вторая «речь» начинается с обращения архиепископа Новгородского Феофана Прокоповича к императрице, оратор утверждает: «Скудоумен и не чувствен» тот, кто не радуется приходу в «сей град» государыни (III, 141).

Феофан говорит далее о непростой и славной истории Великого Новгорода, вспоминает и татарское иго, и невзгоды, полученные Новгородом от «Московския империя». И в самом Новгороде были «многия смуты, мятежи, нестроения и кровопролития» (III, 143). И не столько государыню поздравляет с тем, что она прибыла в город, сколько самих себя, удостоенных такой чести; от имени всех новгородцев клянётся в любви сыновней к Анне Иоанновне и просит, чтобы она благосклонной была к своим подданным (III, 143–144).

Остальные «речи» Феофана Прокоповича последних лет жизни в основном имеют либо богословский характер, либо написаны по поводу различных событий 1730-х годов. Мощь ораторского слова Феофана Прокоповича явно угасает. Рассмотрим некоторые из этих «речей».

«Слову в день страстей Христовых» (1730) предпослан большой эпиграф из Евангелия от Иоанна – о мире и о жизни в миру: «Тако возлюби Бог мир» (III, 33). Далее тема эпиграфа разворачивается в тексте проповеди: Феофан Прокопович трактует понятия «мир» и «любовь», много говорит о прощении и любви к ближнему, особенно, когда это прощение исходит от монарха (III, 40–41).

«Слово на новый 1733 год» открывается нетрадиционно, оратор вспомнил смешной пример о том, «что некогда в некоем димократическом государстве сделалось» (III, 163): убогий шляхтич на заседании сейма уснул, вдруг громкий «отрицательный» голос его разбудил, шляхтич стал сам шуметь, не понимая сути происходившего.

Это открытый сатирический выпад Феофана в адрес дворянской демократии, царившей в Польше, намёк на государственные и придворные интриги в преддверии смерти Августа [505] (и Польшу, и её демократию Феофан не любил; и у России были весьма сложные отношения с этой страной).

505

Всемирная история: В 10 т. Т. 5. – М., 1958. С. 471.

Аналогию Феофан Прокопович проводит с теми, кто празднует новый год, но не понимает существа этого праздника. Обращаясь к «слышателям», Феофан объясняет, чем обусловлена радость: да, год прошёл, Бог уберёг «от многих бед, и сохранил целых и здравых» (III, 164). Феофан рассуждает как философ о быстротечности жизни: «Текут, и истекут скоро лета наши» (III, 164), «грядет же глубокая, непременная, и конца неимущая вечность; но какова кому будет? О помысла страшнаго!» (III, 165).

Подобные эсхатологические рассуждения были и в «речи» на встречу нового 1725 г. – тоже о начале и конце, о вечности. Эта вечная тема. И в XVIII в., в эпоху Просвещения, она по-прежнему была актуальна, примечательно, что на философский уровень её поднял в России именно Феофан Прокопович.