Русская модель управления

Прохоров Александр Вячеславович

Последствия не заставили себя долго ждать. Уже в XVII веке «...русское общество впервые заметило, что его западные соседи достигли каких-то необычн^гх успехов, и обнаружило все очевиднее вскрывавшуюся в войнах, в дипломатических сношениях, в торговом обмене скудость собственных материальн^гх средств перед западноевропейскими, что вело к осознанию своей отсталости. В московской правительственной среде и в обществе появляются люди, которых гнетет сомнение, завещала ли старина всю полноту средств, достаточн^хх для дальнейшего благополучного существования; они теряют прежнее национальное самодовольство и начинают искать указаний и₃уроков у чужих людей

на Западе, все более убеждаясь в его превосходстве и в своей отсталости»³ .

А поскольку новые правила, стереотипы поведения и технологии не вырабатывались внутри страны, их вынужденно приходилось импортировать. В кризисные периоды, когда застой совсем брал государство за горло, все рушилось после проигранной войны или внутренних распрей. Новый государь и правящая верхушка приходили к выводу о необходимости кардинальн^хх перемен, и нигде не могли взять концепции и образцы для реформ, кроме как за рубежом, в первую очередь на Западе. «Московии, замкнувшейся в своей имперской спеси, не хватало культурн^хх ресурсов даже для национальной жизни. Возникает жадное внимание к Западу...»³⁰⁸. Так появилась идея догоняющих модернизаций, которые проводились и Петром I, и большеви­ками, и нынешними демократами.

Соответственно, в отношении ко всему заграничному русское общество шарахалось от высокомерного шапкозакидательства (после внешнеполитических успехов и победоносн^хх войн,

³⁰⁷ Ключевский В О Собр соч В 8 т Курс русской истории. Т 3 — С 276

³⁰⁸ Померанц Г Россия на перекрестке культур // Знание — сила, 1989 — № 7. — С 55

как при первых московских царях, в николаевской России или в послевоенном СССР) до раболепного подражания (после поражений и кризисов), «от гордыни Третьего Рима до готовности усвоить любой чужеземный обычай»³⁰⁹.

В первом случае люди, побывавшие за границей, рассматривались не как носители ценного опыта, а как потенциальные вредители. «Путешествие в грешную землю — иноверческую и осо­бенно нехристианскую, считалось делом крайне сомнительным в религиозном отношении: в Древней Руси тогда избегали ездить, и тех, кто отправлялся за границу, могли оплакивать, как покойника. Конрад Буссов в Летописи Московской в 1613 г. пишет: „Русские, особенно знатного рода, согласятся скорее уморить, нежели отправить своих детей в чужие страны. Они думают, что одна Россия государство христианское, что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в Бога, что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине, между неверными, и только тот идет прямо в рай, кто скончает свою жизнь на родине"»³¹⁰.

«Древнерусский духовник спрашивал на исповеди: „В татарех или в латынех в полону не бывал ли еси?" или даже: „В чюжую землю отъехать не мыслилъ ли еси?" и накладывал епитимью на того, кто был в плену или случайно („нуждою") оказался в нечистой земле»³¹¹. Так что сталинские репрессии в отношении своих военнопленн^хх и прочих соотечественников, побывавших за рубежом, были не случайным явлением, а следствием давней мировоззренческой традиции.

Масштабы заимствования элементов заграничной материальной, духовной и социальной культуры напрямую зависели от движения маятника русской системы управления из стабильного состояния в нестабильное. Перенос иностранного управленческого опыта в практику управления российскими предприятиями — явление не новое. Интерес к иностранному управленческому опыту возрастал в периоды кардинальных преобразований, глубоких реформ: во второй половине 20-х — начале 30-х годов (индустриализация); середине 50-х — начале 60-х (демократизация управления эпохи хрущевской „оттепели" ); начале 70-х ( повышение хозяйственно-эко­номической самостоятельности предприятий); и наконец, во второй половине 80-х — с началом эпохи перестройки»³¹².

В ходе осуществления догоняющих модернизаций неизменно происходили события, принципиально меняющие ход и даже направление реформ. Модернизации начинались для того, чтобы достичь уже поставленных, осознанн^гх монархом, правящим классом или всем обществом целей. Иван Грозный намеревался сделать Москву Третьим Римом, Петр I хотел догнать Европу, большевики собирались разом достичь и того и другого, построив коммунизм — некий аналог «Царства Божия на земле». Общим для всех реформ и революций явилось то обстоятельство, что

³⁰⁹ Там же С 56

³¹⁰ Успенский Б А Дуалистический характер русской средневековой культуры // Избранные труды В З т Т 1 М Языки русской культуры, 1996 —605 с — С. 386

³¹¹ Успенский Б А Дуалистический характер русской средневековой культуры // Избранные труды В 3 т Т 1 М Языки русской культуры, 1996. — 605 с — С

386

³¹² Герчиков В И. Восприятие западных управленческих инноваций российским бизнесом // ЭКО, 1999 - № 10 - С 115

полученный впечатляющий результат абсолютно не соответствовал первоначальным целям.

Как только эти концепции преобразований начинали применять на практике, так выяснялось, что в рамках стабильного состояния системы управления их реализовать нельзя. Старые уп­равленческие структуры, бюрократический аппарат, традиционный менталитет населения препятствовали реформам, успешно защищая относительное благополучие и покой как верхов, так и низов. Государь и те слои общества, которые поддерживали преобразования, приходили к выводу о необходимости перевода системы управления в нестабильное состояние, в режим «конкуренции администраторов».

С помощью разного рода приемов, специфичных для различн^хх эпох, они налаживали аварийно-мобилизационное управление, отдельные звенья системы начинали конкурировать между собой, возникал механизм сравнения вариантов, рождались нововведения. «Естественный отбор» в конкуренции между ними (специфичная административная российская конкуренция) давали высокие темпы обновления всех сторон жизни страны. И вскоре становилось ясно, что новые правила и стереотипы поведения, вырабатываемые администраторами уже в ходе реформ и революций, в корне отличались от того, ради чего, собственно говоря, эти преобразования и затевались. Происходила подмена це реформ их средствами.

Неизбежно оказывалось, что для воплощения в жизнь благих целей модернизаций администраторы выбирали абсолютно противоречащие этим целям средства. Администраторы были правы. Цели пришли издалека, они не могли соответствовать нашей российской действительности. А что касается средств, то администраторы лучше разн^хх там теоретиков знали, какие средства допустимы — те, что результативны. Если начальные этапы реформ характеризовались попытками (как правило, безуспешными) перенести на отечественную почву зарубежные теории и практический опыт, то затем переведенная в нестабильный режим функци­онирования система управления генерировала огромное количество собственных инноваций, на базе которых и происходило завершение преобразований. Так что реформы и революции делались «своим умом», винить больше некого.