Русская поэзия XIX века, том 1

Коллектив авторов

₁₈₁₇

ПЕРВЫЙ СНЕГ

В 1817 году

Пусть нежный баловень полуденной природы, Где тень душистее, красноречивей воды, Улыбку первую приветствует весны! Сын пасмурных небес полуночной страны, Обыкший к свисту вьюг и реву непогоды, Приветствую душой и песнью первый снег. С какою радостью нетерпеливым взглядом Волнующихся туч ловлю мятежный бег, Когда с небес они на землю веют хладом! Вчера еще стенал над онемевшим садом Ветр скучной осени, и влажные пары Стояли над челом угрюмыя горы Иль мглой волнистою клубилися над бором. Унынье томное бродило тусклым взором По рощам и лугам, пустеющим вокруг. Кладбищем зрелся лес; кладбищем зрелся луг. Пугалище дриад, приют крикливых вранов, Ветвями голыми махая, древний дуб Чернел в лесу пустом, как обнаженный труп, И воды тусклые, под пеленой туманов, Дремали мертвым сном в безмолвных берегах. Природа бледная, с унылостью в чертах, Поражена была томлением кончины. Сегодня новый вид окрестность приняла, Как быстрым манием чудесного жезла; Лазурью светлою горят небес вершины; Блестящей скатертью подернулись долины, И ярким бисером усеяны поля. На празднике зимы красуется земля И нас приветствует живительной улыбкой. Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой; Там, темный изумруд посыпав серебром, На мрачной сосне он разрисовал узоры. Рассеялись пары, и засверкали горы, И солнца шар вспылал на своде голубом. Волшебницей зимой весь мир преобразован; Цепями льдистыми покорный пруд окован И синим зеркалом сравнялся в берегах. Забавы ожили; пренебрегая страх, Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой И, празднуя зимы ожиданный возврат, По льду свистящему кружатся и скользят. Там ловчих полк готов; их взор нетерпеливый Допрашивает след добычи торопливой,- На бегство робкого нескромный снег донес; С неволи спущенный за жертвой хищный пес Вверяется стремглав предательскому следу, И довершает нож кровавую победу. Покинем, милый друг, темницы мрачный кров! Красивый выходец кипящих табунов, Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью, Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит. Украшен твой наряд лесов сибирских данью, И соболь на тебе чернеет и блестит. Презрев мороза гнев и тщетные угрозы, Румяных щек твоих свежей алеют розы, И лилия свежей белеет на челе. Как лучшая весна, как лучшей жизни младость, Ты улыбаешься утешенной земле, О,

пламенный восторг! В душе блеснула радость, Как искры яркие на снежном хрустале. Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость! Кто в тесноте саней с красавицей младой, Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой, Жал руку, нежную в самом сопротивленье, И в сердце девственном впервой любви смятенья, И думу первую, и первый вздох зажег, В победе сей других побед прияв залог. Кто может выразить счастливцев упоенье? Как вьюга легкая, их окрыленный бег Браздами ровными прорезывает снег И, ярким облаком с земли его взвевая, Сребристой пылию окидывает их. Стеснилось время им в один крылатый миг. По жизни так скользит горячность молодая, И жить торопится, и чувствовать спешит! Напрасно прихотям вверяется различным; Вдаль увлекаема желаньем безграничным, Пристанища себе она нигде не зрит. Счастливые лета! Пора тоски сердечной! Но что я говорю? Единый беглый день, Как сон обманчивый, как привиденья тень, Мелькнув, уносишь ты обман бесчеловечный! И самая любовь, нам изменив, как ты, Приводит к опыту безжалостным уроком И, чувства истощив, на сердце одиноком Нам оставляет след угаснувшей мечты. Но в памяти души живут души утраты. Воспоминание, как чародей богатый, Из пепла хладного минувшее зовет И глас умолкшему и праху жизнь дает. Пусть на омытые луга росой денницы Красивая весна бросает из кошницы Душистую лазурь и свежий блеск цветов; Пусть, растворяя лес очарованьем нежным, Влечет любовников под кровом безмятежным Предаться тихому волшебству сладких снов! – Не изменю тебе воспоминаньем тайным, Весны роскошныя смиренная сестра, О сердца моего любимая пора! С тоскою прежнею, с волненьем обычайным, Клянусь платить тебе признательную дань; Всегда приветствовать тебя сердечной думой, О первенец зимы, блестящей и угрюмой! Снег первый, наших нив о девственная ткань!

₁₈₁₉

НЕГОДОВАНИЕ

К чему мне вымыслы? к чему мечтанья мне И нектар сладких упоений? Я раннее прости сказал младой весне, Весне надежд и заблуждений! Не осушив его, фиал волшебств разбил; При первых встречах жизнь в обманах обличил И призраки принес в дань истине угрюмой; Очарованья цвет в руках моих поблек, И я сорвал с чела, наморщенного думой, Бездушных радостей венок. Но, льстивых лжебогов разоблачив кумиры, Я правде посвятил свой пламенный восторг; Не раз из непреклонной лиры Он голос мужества исторг. Мой Аполлон – негодованье! При пламени его с свободных уст моих Падет бесчестное молчанье И загорится смелый стих. Негодование! огонь животворящий! Зародыш лучшего, что я в себе храню, Встревоженный тобой, от сна встаю И, благородною отвагою кипящий, В волненье бодром познаю Могущество души и цепу бытию. Всех помыслов моих виновник и свидетель, Ты от немой меня бесчувственности спас; В молчанье всех страстей меня твой будит глас: Ты мне и жизнь и добродетель! Поклонник истины в лета, Когда мечты еще приятны,- Взывали к ней мольбой и сердце и уста, Но ветер разносил мой глас, толпе невнятный. Под знаменем ее владычествует ложь; Насильством прихоти потоптаны уставы; С ругательным челом бесчеловечной славы Бесстыдство председит в собрании вельмож. Отцов народов зрел господствующих страхом, Советницей владык – губительную лесть; Печальную главу посыпав скорбным прахом, Я зрел: изгнанницей поруганную честь, Доступным торжищем – святыню правосудья, Служенье истине – коварства торжеством, Законы, правоты священные орудья, Щитом могучему и слабому ярмом. Зрел промышляющих спасительным глаголом, Ханжей, торгующих учением святым, В забвенье бога душ – одним земным престолам Кадящих трепетно, одним богам земным. Хранители казны народной, На правый суд сберитесь вы; Ответствуйте: где дань отчаянной вдовы? Где подать сироты голодной? Корыстною рукой заграбил их разврат. Презрев укор людей, забыв небес угрозы, Испили жадно вы средь пиршеских прохлад Кровавый пот труда и нищенские слезы; На хищный ваш алтарь в усердии слепом Народ имущество и жизнь свою приносит; Став ваших прихотей угодливым рабом, Отечество от чад вам в жертву жертвы просит. Но что вам? Голосом алкающих страстей Мать вопиющую вы дерзко заглушили; От стрел раскаянья златым щитом честей Ожесточенную вы совесть оградили. Дни ваши без докук и ночи без тревог. Твердыней, правде неприступной, Надменно к облакам вознесся ваш чертог. И непорочность, зря дней ваших блеск преступный, Смущаясь, говорит: «Где ж он? где ж казни бог? Где ж судия необольстимый? Что ж медлит он земле суд истины изречь? Когда ж в руке его заблещет ярый меч И поразит порок удар неотразимый?» Здесь у подножья алтаря, Там у престола в вышнем сане Я вижу подданных царя, Но где ж отечества граждане? Для вас отечество – дворец, Слепые властолюбья слуги! Уступки совести – заслуги! Взор власти – всех заслуг венец! Пет! пет! не при твоем, отечество! зерцале На жизнь и смерть они произнесли обет: Нет слез в них для твоих печалей, Нет песней для твоих побед! Им слава предков без преданий, Им нем заветный гроб отцов! И колыбель твоих сынов Им не святыня упований! Ищу я искренних жрецов Свободы, сильных душ кумира – Обширная темница мира Являет мне одних рабов. О ты, которая из детства Зажгла во мне священный жар, При коей сносны жизни бедства, Без коей счастье – тщетный дар, Свобода! пылким вдохновеньем, Я первый русским песнопеньем Тебя приветствовать дерзал; И звучным строем песней новых Будил молчанье скал суровых И слух ничтожных устрашал. В век лучший вознесясь от мрачной сей юдоли, Свидетель нерожденных лет - Свободу пел одну на языке неволи, В оковах был я, твой поэт! Познают песнь мою потомки! Ты свят мне был, язык богов! И мира гордые обломки Переживут венцы льстецов! По где же чистое горит твое светило? Здесь плавает оно в кровавых облаках, Там бедственным его туманом обложило, И светится едва в мерцающих лучах. Там нож преступный изуверства Алтарь твой девственный багрит; Порок с улыбкой дикой зверства Тебя злодействами честит. Здесь власть в дремоте закоснелой, Даров небесных лютый бич, Грозит цепьми и мысли смелой, Тебя дерзающей постичь. Здесь стадо робкое ничтожных Витии поучений ложных Пугают именем твоим; И твой сообщник – просвещенье С тобой, в их наглом ослепленье, Одной секирою разим. Там хищного господства страсти Последнею уловкой власти Союз твой гласно признают; Но под щитом твоим священным Во тьме народам обольщенным Неволи хитрой цепь куют. Свобода! о младая дева! Посланница благих богов! Ты победишь упорство гнева Твоих неистовых врагов. Ты разорвешь рукой могущей Насильства бедственный устав И на досках судьбы грядущей Снесешь нам книгу вечных прав, Союз между граждан и троном, Вдохнешь в царей ко благу страсть, Невинность примиришь с законом, С любовью подданного власть. Ты снимешь роковую клятву С чела, поникшего к земле, И пахарю осветишь жатву, Темнеющую в рабской мгле. Твой глас, будитель изобилья, Нагие степи утучнит, Промышленность распустит крылья И жизнь в пустыне водворит; Невежество, всех бед виновник, Исчезнет от твоих лучей, Как ночи сумрачный любовник При блеске утренних огней. Он загорится, день, день торжества и казни, День радостных надежд, день горестной боязни! Раздастся песнь побед, вам, истины жрецы, Вам, други чести и свободы! Вам плач надгробный! вам, отступники природы! Вам, притеснители! вам, низкие льстецы! Но мне ли медлить? Грязную их братью Карающим стихом я ныне поражу; На их главу клеймо презренья положу И обреку проклятью. Пусть правды мстительный Перун На терпеливом небе дремлет, Но мужественный строй моих свободных струн Их совесть ужасом объемлет. Пот хладный страха и стыда Пробьет на их челе угрюмом, И честь их распадется с шумом При гласе правого суда. Страж пепла их, моя недремлющая злоба Их поглотивший мрак забвенья разорвет И, гневною рукой из недр исхитив гроба, Ко славе бедственной их память прикует.

₁₈₂₀

РУССКИЙ БОГ

Нужно ль вам истолкованье, Что такое русский бог? Вот его вам начертанье, Сколько я заметить мог. Бог метелей, бог ухабов, Бог мучительных дорог, Станций – тараканьих штабов, Вот он, вот он, русский бог. Бог голодных, бог холодных, Нищих вдоль и поперек, Бог имений не доходных, Вот он, вот он, русский бог. Бог грудей и ‹…› отвислых, Бог лаптей и пухлых ног, Горьких лиц и сливок кислых, Вот он, вот он, русский бог. Бог наливок, бог рассолов, Душ, представленных в залог, Бригадирш обоих полов, Вот он, вот он, русский бог. Бог всех с анненской на шеях, Бог дворовых без сапог, Бар в санях при двух лакеях, Вот он, вот он, русский бог. К глупым полон благодати, К умным беспощадно строг, Бог всего, что есть некстати, Вот он, вот он, русский бог. Бог всего, что из границы, Не к лицу, не под итог, Бог по ужине горчицы, Вот он, вот он, русский бог. Бог бродяжных иноземцев, К нам зашедших за порог, Бог в особенности немцев, Вот он, вот он, русский бог.

₁₈₂₈

К СТАРОМУ ГУСАРУ

Эй да служба! эй да дядя! Распотешил, старина! На тебя, гусар мой, глядя, Сердце вспыхнуло до дна. Молодые ночи наши Разгорелись в ярких снах; Будто пиршеские чаши Снова сохнут на губах. Будто мы не устарели - Вьется локон вновь в кольцо; Будто дружеской артели Все ребята налицо. Про вино ли, про свой ус ли, Или прочие грехи Речь заводишь – словно гусли, Разыграются стихи. Так и скачут, так и льются, Крупно, звонко, горячо, Кровь кипит, ушки смеются, И задергало плечо. Подмывает, как волною. Душу грешника прости! Подпоясавшись, с тобою Гаркнуть, топнуть и пройти. Черт ли в тайнах идеала, В романтизме и луне– Как усатый запевала Запоет по старине. Буйно рвется стих твой пылкий, Словно пробка в потолок, Иль Моэта из бутылки Брызжет хладный кипяток! С одного хмельного духа Закружится голова, И мерещится старуха, Наша сверстница Москва. Не Москва, что ныне чинно В шапке, в теплых сапогах, И проводит дни невинно На воде и на водах,- Но Двенадцатого года Веселая голова, Как сбиралась непогода, А ей было трын-трава! Но Пятнадцатого года, В шумных кликах торжества, Свой пожар и блеск похода Запивавшая Москва! Весь тот мир, вся эта шайка Беззаботных молодцов Ожили, мой ворожайка! От твоих волшебных слов. Силой чар и зелий тайных Ты из старого кремня Высек несколько случайных Искр остывшего огня. Бью челом, спасибо, дядя! Спой еще когда-нибудь, Чтобы мне, тебе подладя, Стариной опять тряхнуть.

₁₈₃₂

ДОРОЖНАЯ

ДУМА

Колокольчик, замотайся, Зазвени-ка, загуди! Пыль, волнуйся, подымайся! Что-то будет впереди! Не сидится мне на месте; Спертый воздух давит грудь: Как жених спешит к невесте, Я спешу куда-нибудь! Даль – невеста под фатою! Даль – таинственная даль! Сочетаешься с тобою - И в жене невесты жаль!

‹1833›

ЕЩЕ ТРОЙКА

Тройка мчится, тройка скачет, Вьется пыль из-под копыт, Колокольчик звонко плачет, И хохочет, и визжит. По дороге голосисто Раздается яркий звон, То вдали отбрякнет чисто, То застонет глухо он. Словно леший ведьме вторит И аукается с ней, Иль русалка тараторит В роще звучных камышей. Русской степи, ночи темной Поэтическая весть! Много в ней и думы томной, И раздолья много есть. Прянул месяц из-за тучи, Обогнул свое кольцо И посыпал блеск зыбучий Прямо путнику в лицо. Кто сей путник? и отколе, И далек ли путь ему? По неволе иль по воле Мчится он в ночную тьму? На веселье, иль кручину, К ближним ли под кров родной, Или в грустную чужбину Он спешит, голубчик мой? Сердце в нем ретиво рвется В путь обратный или вдаль? Встречи ль ждет он, не дождется, Иль покинутого жаль? Ждет ли перстень обручальный? Ждут ли путника пиры Или факел погребальный Над могилою сестры? Как узнать? уж он далеко! Месяц в облако нырнул, И в пустой дали глубоко Колокольчик уж заснул.

‹1834›

Я ПЕРЕЖИЛ

Я пережил и многое и многих, И многому изведал цену я; Теперь влачусь в одних пределах строгих Известного размера бытия.

Мой горизонт и сумрачен, и близок, И с каждым днем все ближе и темней. Усталых дум моих полет стал низок, И мир души безлюдней и бедней. Не заношусь вперед мечтою жадной, Надежды глас замолк,- и на пути, Протоптанном действительностью хладной, Уж новых мне следов не провести. Как ни тяжел мне был мой век суровый, Хоть житницы моей запас и мал, Но ждать ли мне безумно жатвы новой, Когда уж снег из зимних туч напал? По бороздам серпом пожатой пашни Найдешь еще, быть может, жизни след; Во мне найдешь, быть может, след вчерашний, Но ничего уж завтрашнего нет. Жизнь разочлась со мной; она не в силах Мне то отдать, что у меня взяла И что земля в глухих своих могилах Безжалостно навеки погребла.

‹1837›

ПАМЯТИ ЖИВОПИСЦА ОРЛОВСКОГО

Грустно видеть, Русь святая, Как в степенные года Наших предков удалая Изнемечилась езда. То ли дело встарь: телега, Тройка, ухарский ямщик; Ночью дуешь без ночлега, Днем же – высунув язык. Но зато как все кипело Беззаботным удальством! Жизнь – копейка! бей же смело, Да и ту поставь ребром! Но как весело, бывало, Раздавался под дугой Голосистый запевало, Колокольчик рассыпной; А когда на водку гривны Ямщику не пожалеть, То-то песни заунывны Он начнет, сердечный, петь! Север бледный, север плоский, Степь, родные облака - Все сливалось в отголоски, Где слышна была тоска; Но тоска – струя живая Из родного тайника, Полюбовная, святая, Молодецкая тоска. Сердце сердцу весть давало, И из тайной глубины Все былое выкликало И все слезы старины. Не увидишь, как проскачешь, И не чувствуешь скачков, Ни как сердцем сладко плачешь, Ни как горько для боков. А проехать ли случится По селенью в красный день? Наш ямщик приободрится, Шляпу вздернет набекрень. Как он гаркнет, как присвистнет Горячо по всем по трем,- Вороных он словно вспрыснет Вдохновительным кнутом. Тут знакомая светлица С расписным своим окном; Тут его душа-девица С подаренным перстеньком. Поравнявшись, он немножко Вожжи в руки приберет, И растворится окошко,- Словно солнышко взойдет. И покажется касатка, Белоликая краса. Что за очи! за повадка! Что за русая коса! И поклонами учтиво Разменялися они, И сердца в них молчаливо Отозвалися сродни. А теперь, где эти тройки? Где их ухарский побег? Где ты, колокольчик бойкий, Ты, поэзия телег? Где ямщик наш, на попойку Вставший с темного утра И загнать готовый тройку Из полтины серебра? Русский ям молчит и чахнет, От былого он отвык; Русским духом уж не пахнет, И ямщик уж не ямщик. Дух заморский и в деревне! И ямщик, забыв кабак, Распивает чай в харчевне Или курит в ней табак. Песню спеть он не сумеет, Нет зазнобы ретивой, И на шляпе не алеет Лента девицы милой. По дороге, в чистом поле Колокольчик наш заглох, И, невиданный дотоле, Молча тащится, трёх-трёх, Словно чопорный германец При ботфортах и косе, Неуклюжий дилижанец По немецкому шоссе. Грустно видеть, воля ваша, Как, у прозы под замком, Поэтическая чаша Высыхает с каждым днем; Как все то, что веселило Иль ласкало нашу грусть, Что сыздетства затвердило Наше сердце наизусть, Все поверья, все раздолье Молодецкой старины – Подъедает своеволье Душегубки-новизны. Нарядились мы в личины, Сглазил нас недобрый глаз, И Орловского картины - Буква мертвая для нас. Но спасибо, наш кудесник, Живописец и поэт, Малодушным внукам вестник Богатырских оных лет! Русь былую, удалую Ты потомству передашь: Ты схватил ее живую Под народный карандаш. Захлебнувшись прозой пресной, Охмелеть ли захочу И с мечтой из давки тесной На простор ли полечу,- Я вопьюсь в твои картинки Жаждой чувств и жаждой глаз, И творю в душе поминки По тебе, да и по нас!

‹Между 1832 и 1838 гг .›

САМОВАР

Отечества и дым нам сладок и приятен.

Державин

Семейству П. Я. Убри

Приятно находить, попавшись на чужбину, Родных обычаев знакомую картину, Домашнюю хлеб-соль, гостеприимный кров И сень, святую сень отеческих богов,- Душе, затертой льдом, в холодном море света, Где на родной вопрос родного нет ответа, Где жизнь обрядных слов один пустой обмен, Где ты везде чужой, у всех – monsieur NN. У тихой пристани приятно отогреться, И в лица ближние доверчиво всмотреться, И в речи вслушаться, в которых что-то есть Знакомое душе и дней прошедших весть. Дни странника листам разрозненным подобны, Их разрывает дух насмешливый и злобный; Нет связи: с каждым днем всё сызнова живи, А жизнь и хороша преданьями любви, Сродством поверий, чувств, созвучьем впечатлений И милой давностью привычных отношений. В нас ум – космополит, но сердце – домосед: Прокладывать всегда он любит новый след, И радости свои все в будущем имеет; Но сердце старыми мечтами молодеет, Но сердце старыми привычками живет И радостней в тени прошедшего цветет! О, будь благословен, кров светлый и приютный, Под коим как родной был принят гость минутный! Где беззаботно мог он сердце развернуть И сиротство его на время обмануть! Где любовался он с сознаньем и участьем Семейства милого согласием и счастьем И видел, как цветут в безоблачной тиши Младые радости родительской души; Оттенки нежные и севера и юга, Различьем прелестей и сходством друг на друга Они любовь семьи и дому красота. Одна – таинственна, как тихая мечта Иль ангел, облаком себя полузакрывший, Когда, ко праху взор и крылья опустивши, На рубеже земли и неба он стоит И, бедствиям земным сочувствуя, грустит. И много прелести в задумчивости нежной, В сей ясности, средь бурь житейских безмятежной, И в чистой кротости, которыми она, Как тихим заревом, тепло озарена! Другая – радостно в грядущее вступая И знающая жизнь по первым утрам мая, На празднике весны в сиянье молодом Свежеет розою и вьется мотыльком. А третья – младший цвет на отрасли семейной, Пока еще в тени и прелестью келейной Растет и, на сестер догадливо смотря, Ждет, скоро ль светлым днем взойдет ее заря? У вас по-русски здесь – тепло и хлебосольно, И чувству и уму просторно и привольно; Не дует холодом ни в душу, ни в плеча, И сердце горячо, и печка горяча. Хоть вы причислены к Германскому Союзу, Германской чинности вы сбросили обузу. За стол ?е по чинам садитесь, и притом И лишний, гость у вас не лишний за столом. Свобода – вот закон домашнего устава: Охота есть – болтай! и краснобаю слава! На ум ли лень найдет – немым себе сиди И за словом в карман насильно не ходи! Вот день кончается в весельях и заботах; Пробил девятый час на франкфуртских воротах; Немецкой публики восторг весь истощив, Пропела Лёве ей последний свой мотив; Уж пламенный Дюран оставил поле брани, Где, рыцарь классиков, сражался он с Гернани; И, пиво осушив и выкурив табак, Уж Франкфурт, притаясь, надел ночной колпак. Но нас еще влечет какой-то силой тайной В знакомый тот приют, где с лаской обычайной Вокруг стола нас ждет любезная семья. Я этот час люблю,- едва ль не лучший дня, Час поэтический средь прозы черствых суток, Сердечной жизни час, веселый промежуток Между трудом дневным и ночи мертвым сном. Все счеты сведены,- в придачу мы живем; Забот житейских нет, как будто не бывало: Сегодня с плеч слегло, а завтра не настало. Час дружеских бесед у чайного стола! Хозяйке молодой и честь и похвала! По-православному, не на манер немецкий, Не жидкий, как вода или напиток детский, Но Русью веющий, но сочный, но густой, Душистый льется чай янтарною струей. Прекрасно!… Но один встречаю недостаток. Нет, быта русского неполон отпечаток. Где ж самовар родной, семейный наш очаг, Семейный наш алтарь, ковчег домашних благ? В нем льются и кипят всех наших дней преданья, В нем русской старины живут воспоминанья; Он уцелел один в обломках прежних лет, И к внукам перешел неугасимый дед. Он русский рококо, нестройный, неуклюжий, Но внутренно хорош, хоть некрасив снаружи; Он лучше держит жар, и под его шумок Кипит и разговор, как прыткий кипяток. Как много тайных глав романов ежедневных, Животрепещущих романов, задушевных, Которых в книгах нет – как сладко ни пиши! Как много чистых снов девической души, И нежных ссор любви, и примирений нежных, И тихих радостей и сладостно мятежных - При пламени его украдкою зажглось И с облаком паров незримо разнеслось! Где только водятся домашние пенаты, От золотых палат и до смиренной хаты, Где медный самовар, наследство сироты, Вдовы последний грош и роскошь нищеты,- Повсюду на Руси святой и православной Семейных сборов он всегда участник главный. Нельзя родиться в свет, ни в брак вступить нельзя, Ни «здравствуй!», ни «прощай!» не вымолвят друзья, Чтоб, всех житейских дел конец или начало, Кипучий самовар, домашний запевало, Не подал голоса и не созвал семьи. Поэт сказал – и стих его для нас понятен: «Отечества и дым нам сладок и приятен!» Не самоваром ли – сомненья в этом нет – Был вдохновлен тогда великий наш поэт? и тень Державина, здесь сетуя со мною, К вам обращается с упреком и мольбою И просит, в честь ему и православью в честь, Конфорку бросить прочь и – самовар завесть.

₁₈₃₈

ЛЮБИТЬ. МОЛИТЬСЯ. ПЕТЬ

Любить. Молиться. Петь. Святое назначенье Души, тоскующей в изгнании своем, Святого таинства земное выраженье, Предчувствие и скорбь о чем-то неземном, Преданье темное о том, что было ясным, И упование того, что будет вновь; Души, настроенной к созвучию с прекрасным. Три вечные струны: молитва, песнь, любовь! Счастлив, кому дано познать отраду вашу, Кто чашу радости и горькой скорби чашу Благословлял всегда с любовью и мольбой И песни внутренней был арфою живой!