Русская поэзия XIX века, том 1

Коллектив авторов

₁₈₂₁

ТЕНЬ РЫЛЕЕВА

В ужасных тех стенах, где Иоанн, В младенчестве лишенный багряницы, Во мраке заточенья был заклан Булатом ослепленного убийцы - Во тьме, на узничном одре, лежал Певец, поклонник пламенный свободы. Отторжен, отлучен от всей природы, Он в вольных думах счастия искал. Но не придут обратно дни былые: Прошла пора надежд и снов, И вы, мечты, вы, призраки златые - Не позлатить железных вам оков! Тогда (то не был сон) во мрак темницы Небесное видение сошло - Раздался звук торжественной цевницы – Испуганный певец подъял чело; На облаках несомый, Явился образ, узнику знакомый. «Несу товарищу привет Из той страны, где нет тиранов, Где вечен мир, где вечный свет, Где нет ни бури,

ни туманов. Блажен и славен мой удел. Свободу русскому народу Могучим гласом я воспел, Воспел и умер за свободу! Счастливец, я запечатлел Любовь к земле родимой кровью - И ты, я знаю, пламенел К отчизне чистою любовью. Грядущее твоим очам Разоблачу я в утешенье - Поверь, не жертвовал ты снам: Надеждам будет исполненье!» Он рек – и бестелесною рукой Раздвинул стены, растворил затворы – Воздвиг певец восторженные взоры - И видит: на Руси святой Свобода, счастье и покой.

₁₈₂₇

‹И3 ПОЭМЫ «ДАВИД»›

Суров и горек черствый хлеб изгнанья; Наводит скорбь чужой страны река, Душа рыдает от ее журчанья, И брег уныл, и влага не сладка: В изгнаннике безмолвном и печальном Туземцу непостижная тоска; Он там оставил сердце в крае дальном, Там для него все живо, все цветет; А здесь… не все ли в крове погребальном, Не все ли вянет здесь, пе все ли мрет? Суров и горек черствый хлеб изгнанья; Изгнанник иго тяжкое несет.

‹1829›

КЛЕН

Скажи, кудрявый сын лесов священных, Исполненный могучей красоты, Средь камней, соков жизненных лишенных, Какой судьбою вырос ты? Ты развился перед моей тюрьмою - Сколь многое напоминаешь мне! Здесь не с кем мне – поговорю с тобою О милой сердцу стороне; О времени, когда, подобно птице, Жилице вольной средь твоих ветвей, Я песнь свободную певал деннице И блеску западных лучей; Тогда с брегов смиренной Авиноры, В лесах моей Эстонии родной, Впервые жадно вдаль простер я взоры, Мятежной мучимый тоской. Твои всходящие до неба братья Видали, как завешанную тьмой Страну я звал, манил в свои объятья,- И покачали головой! А ныне ты свидетель совершенья Того, что прорицалось ими мне. Не ты ль последний в мраке заточенья Мой друг в угрюмой сей стране?

₁₈₃₂

МОРЕ СНА

Мне ведомо море, седой океан, Над ним беспредельный простерся туман. Над ним лучезарный не катится щит; Но звездочка бледная тихо горит. Пускай океана неведом конец, Его не боится отважный пловец; В него меня манит незанятый блеск, Таинственный шепот и сладостный плеск, В него погружаюсь один, молчалив, Когда настает полуночный прилив, И чуть до груди прикоснется волна, В больную вливается грудь тишина. И вдруг я на береге – будто знаком! Гляжу и вхожу в очарованный дом: Из окон мне милые лица глядят И речи приветные слух веселят. Не милых ли сердцу я вижу друзей, Когда-то товарищей жизни моей? Все, все они здесь! удержать не могли Ни рок их, ни люди, ни недра земли! По-прежнему льется живой разговор; По-прежнему светится дружеский взор… При вещем сиянии райской звезды Забыта разлука, забыты беды. Но ах! пред зарей наступает отлив - И слышится мне не отрадный призыв… Развеялось все – и мерцание дня В пустыне глухой осветило меня.

₁₈₃₂

РОДСТВО СО СТИХИЯМИ

Есть что-то знакомое, близкое мне В пучине воздушной, в небесном огне; Звезды полуночной таинственный свет От духа родного несет мне привет. Огромную слышу ли жалобу бурь, Когда умирают и день и лазурь, Когда завывает и ломится лес,- Я так бы и ринулся в волны небес. Донельзя постыли мне тина и прах; Мне там в золотых погулять бы порах; Туда призывают и ветер и гром, Перун прилетает оттуда послом. Туман бы распутать мне в длинную нить, Да плащ бы широкий из сизого свить, Предаться бы вихрю несытой душой, Средь туч бы летать под безмолвной луной! Все дале и дале и путь бы простер Я в бездну, туда, за сафирный шатер! О! как бы нырял в океане светил! О! как бы себя по вселенной разлил!

₁₈₃₄

19

ОКТЯБРЯ

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл, Прекрасный, мощный, смелый, величавый, В средине поприща побед и славы, Исполненный несокрушимых сил! Блажен! Лицо его, всегда младое, Сиянием бессмертия горя, Блестит, как солнце вечно золотое, Как первая эдемская заря. А я один средь чуждых мне людей Стою в ночи, беспомощный и хилый, Над страшной всех надежд моих могилой, Над мрачным гробом всех моих друзей. В тот гроб бездонный, молнией сраженный, Последний пал родимый мне поэт… И вот опять Лицея день священный; Но уж и Пушкина меж вами нет. Не принесет он новых песней вам, И с них не затрепещут перси ваши, Не выпьет с вами он заздравной чаши? Он воспарил к заоблачным друзьям. Он ныне с нашим Дельвигом пирует; Он ныне с Грибоедовым моим: По них, по них душа моя тоскует; Я жадно руки простираю к ним! Пора и мне! Давно судьба грозит Мне казней нестерпимого удара: Она того меня лишает дара, С которым дух мой неразрывно слит. Так! перенес я годы заточенья, Изгнание, и срам, и сиротство; Но под щитом святого вдохновенья, Но здесь во мне пылало божество! Теперь пора! Не пламень, не перун Меня убил; нет, вязну средь болота, Горою давят нужды и забота, И я отвык от позабытых струн. Мне ангел песней рай в темнице душной Когда-то созидал из снов златых; Но без него не труп ли я бездушный Средь трупов столь же хладных и немых?

₁₈₃₈

УЧАСТЬ РУССКИХ ПОЭТОВ

Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию: Для славы и Рылеев был рожден; Но юноша в свободу был влюблен… Стянула петля дерзостную выю. Не он один; другие вслед ему, Прекрасной обольщенные мечтою, Пожалися годиной роковою… Бог дал огонь их сердцу, свет уму. Да! чувства в них восторженны и пылки; Что ж? их бросают в черную тюрьму, Морят морозом безнадежной ссылки… Или болезнь наводит ночь и мглу На очи прозорливцев вдохновенных; Или рука любезников презренных Шлет пулю их священному челу; Или же бунт поднимет чернь глухую, И чернь того на части разорвет, Чей блещущий перунами полет Сияньем облил бы страну родную.

₁₈₄₅

А. ОДОЕВСКИЙ

БАЛ

Открылся бал. Кружась, летели Четы младые за четой; Одежды роскошью блестели, А лица – свежей красотой. Усталый, из толпы я скрылся, И, жаркую склоня главу, К окну в раздумье прислонился, И загляделся на Неву. Она покоилась, дремала В своих гранитных берегах, И в тихих, сребряных водах Луна, купаясь, трепетала. Стоял я долго. Зал гремел… Вдруг без размера полетел За звуком звук. Я оглянулся, Вперил глаза – весь содрогнулся, Мороз по телу пробежал. Свет меркнул… Весь огромный зал Был полон остовов… Четами Сплетясь, толпясь, друг друга мча, Обнявшись желтыми костями, Кружася, по полу стуча, Они зал быстро облетали. Лиц прелесть, станов красота - С костей их все покровы спали. Одно осталось: их уста, Как прежде, всё еще смеялись; Но одинаков был у всех Широких уст безгласный смех. Глаза мои в толпе терялись, Я никого не видел в ней: Все были сходны, все смешались… Плясало сборище костей.

₁₈₂₅

* * *

Что мы, о боже? В дом небесный, Где сын твой ждет земных гостей, Ты нас ведешь дорогой тесной, Путем томительных скорбей, Сквозь огнь несбыточных желаний! Мы все приемлем час страданий Как испытание твое; Но для чего, о бесконечный! Вложил ты мысль разлуки вечной В одноночное бытие?

‹1826(?)›

СОН ПОЭТА

Таится звук в безмолвной лире, Как искра в темных облаках; И песнь, незнаемую в мире, Я вылью в огненных словах. В темнице есть певец народный. Но – не поет для суеты: Срывает он душой свободной Небес бессмертные цветы; Но, похвалой не обольщенный, Не ищет раннего венца. Почтите сон его священный, Как пред борьбою сон борца.