Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки).
Шрифт:
VI.Суд
Говоря о суде в Великом Новгороде и Пскове, надобно различать исследование дела или собственно суд, называемый теперь этим словом, и исполнение суда, что тогда называлось судом. Тогда проиграть процесс какой бы то ни было, значило — платить князю и Великому Новгороду; поэтому исполнением приговора заведывали посадник и (в древности) князь, или (впоследствии), вместо князя, наместник великого князя (а взамен наместника тиун). Тысячский имел свой особый суд. У посадника и тысячского там, где они не могли быть лично сами, были свои судьи, исполнявшие за них обязанности на суде и собирали пошлины по правилам. Что касается до самого судного процесса, то в Новгороде в основании он имел такой порядок. Спорящие стороны выбирали себе двух человек (а кто в суду кого посадит, тот и с тем и ведается); кажется, эти лица есть те самые, которые ниже того в той же грамоте называются рассказчики. Эти рассказчики имели значение примирителей. Они рассматривали спор и предлагали уладить его каким-либо способом. Когда тяжущиеся на это соглашались — тяжба прекращалась сама собою. То был вольный ряд: ни князь, ни посадник, никакие судьи не могли его пересуживать. Если же рассказчики не успевали, тогда начинался суд. Так, между прочим наблюдалось ив сношениях с немцами: когда немец с новгородцем поспорит, обе стороны должны представить по двое таких рассказчиков с каждой стороны. Если они не успеют уладить спора, тогда уже начинали разбирать его судебным порядком. В верховном новгородском суде сидели лица, творившие суд [89] , да по боярину и по житому человеку с каждого новгородского конца; они назывались докладчики, их было десять человек. Они руководили судом, наблюдали за его правильностью и утверждали приговор. Без них нельзя было вершить суда. В Новгороде докладчики должны были с судьями собираться три раза в неделю: в понедельник, среду
89
В Новгороде вообще судную власть имели: посадник, тысячский или их судьи, владычные судьи и иные судьи. А. А. Э., 1, 71.
"Порота" в сербском судопроизводстве отличалась от царского суда. Для каждого дела выбирались поротцы и число их было различно, смотря по важности дела; для иного выбирали шесть, для другого двенадцать, для более важного — двадцать четыре поротца. Они должны были присягать в церкви. Так же точно в Венгрии, где старые славянские обычаи вошли в положительные права, в уголовных делах выбирались двенадцать мужей для исследования дела; они должны были присягать пред начатием дела. В Новгороде это общеславянское учреждение выразилось двояким образом: одни судьи, как помощники чешские, были выбираемы обеими сторонами, другие выбраны были от целого города, как блюстители правды во всех вообще делах. Название докладчики в новгородском судопроизводстве, кажется, происходит не от значения представить, ибо в судной грамоте говорится, что докладчики кончали суд. Докладчики "докладывали", добавляли к суду свое мнение и оно было окончательным приговором. Судьи исследовали дело, а докладчики решали его, и судьи должны были приказать дьяку написать протокол и прилагали к нему свои печати. Правой стороне выдавалась судная грамота, по которой правый взыскивал свое с обвиненного. Наместник и посадник или их судьи брали пеню по правилам и в этом-то состоял суд — то есть наказание, исполнение приговора.
Во Пскове, как и в Новгороде, верховный суд принадлежал вечу, как над городом, так и над всею Псковскою Землею. От него зависело оправдать или обвинить тех, которые к нему обращались. Оно назначало и отряжало судей для разбирательства пограничных дел, служивших поводом ко вражде с соседями. Кому оно поручит суд по какому-нибудь делу, тот и судья. Постоянная высшая судебная инстанция во Пскове был суд княжий, пополам с посадничьим; на суде присутствовали сотские.О докладчиках или подобных представителях народной совести мы не знаем. Только но уничтожении веча великий князь уставил на суде двенадцать старост московских и двенадцать псковских — стерсчи правды. Быть может, это не было тогда новым учреждением, а старое: только великий князь дал в нем участие и москвичам. Но в примере княжьего суда, представляемом дошедшею до нас правою грамотою от 1488 года, значатся, кроме князя и посадников, одни сотские. Если последние были полицейскими должносты.ми лицами, то, вероятно, во Пскове понятие о суде смешивалось с понятием об управлении: кто был облечен по выбору правительственною властью, тот был уже тем самым и представителем правды на суде. Суд производился таким порядком: спорящие стороны излагали каждая свое дело; сначала говорили истцы, потом ответчики. Если дело подтверждалось письменными доказательствами, то их представляли тут же. Если ссылались на свидетелей, то звали последних на суд. Если показание спорящих должно было повериться на месте, для этого посылались княжеские бояре и псковские сотские или приставы. Им же или другим лицам, по совместному распоряжению князя и посадников, поручалось привести в исполнение приговор суда. Оправданной стороне выдавалась правая грамота с двумя печатями: одна была княжеская, другая — печать посадников псковских. Делопроизводством занимался дьяк, т.е. писал правую грамоту, где излагалась история тяжбы и приводились речи тяжущихся. Этот суд происходил на сенях у князя. Псковская судная грамота указывает, что суд непременно должен совершаться здесь, а никак не на вече. Но были, кажется, случаи, когда суд, происходивший на сенях у князя, был в присутствии граждан и образовал малое вече, называемое в отличие от большого оечье. Для этого существовал особый колокол, меньше большого вечевого, висевшего у Живоначальной Троицы, и назывался корсунским [90] . Кроме этого княжеского суда на сенях, были во Пскове другие суды и судьи; об их устройстве и отношениях мы ничего не можем сказать точного; но что были такие судьи, доказывается известиями о лицах, носивших титул судей; напр., под 1444 г. говорится о Прокопии судье, который ездил в Ригу и Выборг для мирных постановлений.
90
Меншой колокол в Корсунского место что на сени в него звонили, как вечье было. Пек., 1, 292.
По новгородским волостям суд производили посадничьи и великокняжеские тиуны, в судебных избах, называемых одрина-ми; но таким же порядком, как в городе, выбирались приставы по одному с каждой стороны. Вероятно, существовали везде народные суды по местным обычаям, о которых до нас не дошло подробных известий, так как великие князья беспрестанно жаловались, что новгородцы отнимают у них княжщины (княжеские статьи дохода), то, вероятно, в большей части случаев великокняжеских тиунов и не было. Тиуны никак не были разбиратели дела. Даже после падения независимости, когда по Новгородской Земле управляли великокняжеские наместники и их тиуны, кроме них были еще судьи, разбиравшие дела, — пред наместником или тиуном,который на основании производившегося процесса оправлял и обвинял. Кроме судей, на суде были судные мужи — целовальники, имевшие то значение, как в самом Новгороде докладчики.
При судебном рассмотрении дел для доказательств служили грамоты, улики, послухи, свидетели и показания сторонних людей по расспросам. Псковская судная грамота показывает, что при спорах о праве владения, о займах, о покражах и вообще в делах, касающихся собственности, грамоты служили важнейшим доказательством. Правая грамота, т.е. решение суда в пользу одной их тяжущихся сторон, имела юридическую неприкосновенность: ни князь, ни посадник не имели права нарушить ее, лишь бы она сама не была фальшивая. По смыслу этой правой грамоты, тяжущиеся должны были урядиться между собою; могли они, однако, урядиться и не сообразно с приговором, лишь бы у них последовало обоюдное согласие: тогда составлялась рядная грамота, и она, как и правая, оканчивала все тяжебное дело. В ней полагалась пеня, которой подвергался тот, кто ее нарушит. Улики (долики), т.е. очевидные признаки и свидетельство послухов (знающих обстоятельства дела) служили как для решения гражданских исков, так и при обвинении в преступлениях. Послух не мог ссылаться на другого (а послуху на послуха не быть); не мог быть послухом в Новгороде псковитянин [91] также одерноватый или холоп; но позволялось быть послухом холопу, когда тяжба велась с холопом (а холоп на холопа послух). Если оба тяжущиеся ссылались на одного послуха, то показание послуха решало дело как бы голосом третейского судьи. В противном случае, если один из истцов отрицал послуха, то мог вызвать его на судебный поединок (поле, Божия правда) или заставить присягнуть (рота). Выгода предоставлялась в этом сдучае тяжущемуся, ибо вызывал он, а не послух, и если сам он был нездоров, или стар, или слишком молод против послуха, или принадлежал к духовному званию, то имел право поставить против него наймита. Послух должен был выходить на поединок сам лично, а ставить за себя другого ему не позволялось. Если судились женщины, то присуждалось поле женщине с женщиною, но уж тогда женщина никак не могла против соперницы назначить наймита. Впрочем, псковская грамота дозволяет при спорах о долгах нанимать наймитов обеим женщинам.
91
Это, кажется, было только временно, по случаю распрей Новгорода со Псковом.
Вообще наблюдалось правило, как в Новгороде, так и во Пскове, чтоб боен, шел на бойца, а небоец на небойца. Поле и присяга (рота) вообще служили средством открытия истины, когда нельзя было се доискаться юридическим путем. Полем заведовали приставы, получавшие за то определенную плату с побежденного. По юридическому значению поля, оно не должно было оканчиваться убийством. Было достаточно, когда один другого повалит на землю; тогда победитель брал с побежденного свой иск и сверх того снимал с него доспех. Бились чаще всего дубинами; но из известий, относящихся к XVI веку, видно, что употреблялись короткие мечи, о двух остриях с отверстием посреди, куда вкладывалась рука, также топоры; сражающиеся надевали на себя кольчуги и латы. Поле присуждалось обыкновенно тогда, когда ответчик почему-либо признавал неверными письменные свидетельства, представленные истцом, или их недоставало, но были какие-нибудь данные, не дозволяющие признавать иска совершенно лишенным основания, или же когда ответчик не признавал свидетельства послуха и с ним вступал в поединок. Обыкновенно вызов в бой с истцом предоставлялся ответчику, и при этом он имел возможность выбирать что-нибудь для предложения: или поле, или крестное целование — роту. Если дело шло о вещи, то он клал эту вещь у креста и потому вошло в обычай выражение: у креста положить, т.е. предложить присягу (роту). Рота много раз была порицаема духовенством. Арихиспископ Ioaiiii III в начале XV века установил вместо целования креста, в делах о пропажах и покражах, ходить к иконе св. исповедника Гурия, Самона и Авива, которой приписывалась благодать открывать похитителей. Верование это возникло после какого-то знамения, бывшего 21 декабря 1410 года от этой иконы, по поводу похищенных церковных сосудов; похитители были обличены пред этою иконою. У стен св. Софии построена была маленькая церковь св. Гурия, Самона и Авива, и там-то, вероятно, сходились ротники. Священник служил литургию на просфоре, нарочно для того приготовленной, с изображением крестообразно расположенных четырех крестов. Три раза: первый — при входе в церковь, второй — пред иконою св. исподвеник, а третий — вынимая частицу из просфоры, читал он молитву св. исповедникам,сочиненную архиепископом. Кроме того, для узнания истины двум тяжущимся давали съесть хлебец с написанным на нем Божним именем. Кто съедал, тот тем показывал свою правоту; а кто был виновен, тот не решался съесть его; кто же отказывался идти к хлебцу вовсе, того признавали виновным без Божия и без мирского суда. Архиепископ учреждал такой способ прибегания к религии ради открытия преступлений и в то же время запрещал ходить на роту.
В поземельных спорах существовал обычай, приближающийся к роте: обычай ходить с иконою по меж спорной земле; этот обычай был равносилен полю; истец мог предлагать то или другое. Прошедший по меже с иконою оправдывался, если только судьи находили возможным допустить это. Во Пскове пособники не допускались; каждый должен был заботиться только о собственном деле; только за женщину, малолетнего, чернеца, черницу, старого и глухого могли явиться в суд пособники. По новгородской судной грамоте также запрещается ходить толпою в суд в качестве пособников для предупреждения навадки, но в каждой тяжбе было, как сказано, двое рассказчиков, которые, таким образом, были пособниками дела. Они были от конца или улицы, или сотни, или от ряду, куда тяжущиеся принадлежали. В Новгороде, кроме целования креста в значении роты, истец и ответчик пред начатием дела должны были целовать крест. Каждый должен был целовать крест сам за себя; но сын за мать, а муж за жену могли исполнить крестное целование, когда дело шло об имуществе, принадлежавшем такой особе женского пола. Сверх того, каждый вместо себя мог послать другого — "ответчика", т.е. доверенного. По отрывочности новгородской судной грамоты невозможно доискаться подробностей, которыми руководились при суде.
Замечательно, что новгородская судная грамота принимает меры, чтоб дело не затягивалось. Нельзя было запутывать тяжбы, примешивая к ней другие дела; надлежало окончить одно дело, а потом уже исследовать другое. Когда речь шла о земле и истец требовал поверки на месте, то, чтоб дело не затягивалось, выдавалась срочная грамота, определявшая время по разным пространствам: полагалось на сто верст три недели, и если срок протягива\ся долее, то дело проигрывалось. Вообще дела о землях не должны тянуться долее двух месяцев, а дело, которое могло рассмотреться внутри города, — не более одного месяца. Если один из тяжущихся являлся, другой медлил, то последний проигрывал дело. С другой стороны, докладчики, без которых не могло производиться дело, подвергались штрафу, когда не являлись в суд, а если не решали дела в определенное время, то истец мог обратиться к Великому Новгороду и взять от него приставов, которые уже судили самых докладчиков и при себе заставляли решать дело. Точно так же, если дело замедляли судьи, истец имел право брать от Великого Новгорода приставов на судей.
По отношению к сословиям и состояниям юридические новгородские понятия соблюдали строгое равенство на суде [92] .
Никто не мог быть арестован без суда; подлежавший суду получал извещение, и если не являлся, то следовало другое, наконец третье; и только после того не являясь, он лишался своего иска. Если он назнавал день, когда явится в суд, его не беспокоили, но более трех дней не мог он медлить. После выдачи судной грамоты, если обвиненный мог уладить дело мирно, с судьями и приставами, ему давался льготный месяц, в который его не задерживали; он имел возможность без принуждения сам исполнить приговор суда или иначе сойтись с противником; по прошествии этого месяца, если он не исполнил присуждения, посылались за ним пристава и принуждали. В случае, когда он уклонялся и хоронился, то подвергался казни всем Великим Новгородом.
92
А судити всех равно, как боярина, гак и житьего, так и молодчего человека. А. Э., I., 69.
Нигде не видно употребления пытки. Не существовало телесного наказания, исключая холопа, которого мог бить господин за вину. Только в последние годы независимости Пскова появился там московский кнут, как предвестник разрушения старого свободного порядка. Обыкновенно наказание состояло в денежной пене, а за тяжкие преступления следовала смертная казнь. В таком случае преступника отдавали истцу, и тот собирал граждан и предавал его казни. Уголовные дела против личности имели значение гражданских; начинались тяжбы, и обвиненный отдавался головою обиженному, который мог с ним поступить по закону, но мог и простить. Суд над изменниками и преступниками, виновными против общественного спокойствия, принадлежал вечу: преступника судил и казнил весь Великий Новгород. Суд и казни общественные так похожи на народные восстания, что в летописных сказаниях не всегда можно решить, где было восстание и где суд, и одно от другого отличалось только большим или меньшим участием всей народной массы в негодовании к осужденным. По старинному понятию, было два рода тяжкой народной казни: смертная и потребление или отдача на поток; третий род казни была ссылка; она встречается в летописях однажды — над Якуном, которого в 1141 году сослали в Чудь. Но так как перед тем его ограбили, то, быть может, ссылка эта была уже обычным последствием отдачи на поток. Обычная смертная казнь в Новгороде была утопление: осужденного сбрасывали с моста. Но сверх того существовал также обычай вешать; впрочем, сколько можно заметить, вешали только по время походов изменников; в Двинской Земле вора, пойманного в третий раз в краже, вешали, и вообще всякого пора, хотя бы и в первый раз уличенного, пятнали. Во Пскове повешение было такою же обычною казнью, как в Новгороде утопление, и нигде не видно, чтобы во Пскове топили. Смертная казнь, по Псковской судной грамоте, постигала церковного вора, всякого вора, уличенного в воровстве трижды, зажигателя и пе-реветника (изменника). Сожжению предавали зажигателей и волшебников. В Пскове пойманного в поджоге чухну в 1496 году сожгли. В Новгороде во время сильных пожаров народ в ожесточении бросал в огонь подозрительных и часто невинно; это было больше следствие раздражения, чем народный суд и казнь, тем более, что тогда же подозреваемых в поджигательстве не только жгли, но и топили; следовательно, из этого нельзя еще заключить, чтобы в Новгороде по суду следовала зажигателям такая казнь. Сожжение за волшебство встречается только один раз в Новгороде и один раз в Пскове. В Новгороде в 1227 году сожгли на Ярославовом дворище, следовательно по приговору веча, четырех волхвов, а в Пскове в 1411 году сожгли двенадцать вещих жонок. Эти казни, столь обычные на западе, кажется, оттуда перешли к нам, однако не вошли в обычай; и два случая, приводимые в летописях, вероятно, были исключительными, в особенности в Новгороде: летописец, сообщив известие о сожжении четырех волхвов, прибавил сомнение в их виновности и неодобрение этого поступка и, без сомнения, высказал тогдашнийй нравственный взгляд в этом отношении (творяхуть е потворы деюще, а то Бог весть). В Пскове последний год свободы ( 1509) казнили сожжением за кражу общественной казны. Другого рода казнь — отдача на поток, состояла в том, что народная толпа бросалась на двор осужденного и расхватывала его имущество, самый двор и хоромы разносили, иногда выжигали; его имение конфисковали. Иногда при этом самого виновного убивали, а чаще изгоняли со всем семейством и даже с роднёю, например, с братьями, племянниками и вообще близкими по крови. Иногда отдача на поток — разграбление постигало семейства тех, которых уже сбросили с моста. Так в 1418 году одного боярина свергнули в воду и потом разграбили его дом. Когда поток происходил юридическим образом, то раздел имущества осужденного велся правильно, по городовому делению; так в 1230 году ограбили Водовика Семена Борисовича и других бояр, и разделили их достояние по сотням. В 1209 году разграблен был двор Мирошки и Дмитрия и тогда избыток разделен был по зубу, по три гривны.