Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917

Пайпс Ричард

Но в момент, когда провозглашался Октябрьский манифест, эти проблемы ускользнули от внимания либералов и либерал-консерваторов, уверовавших, что встает заря новой эры. Ведь даже офицеры полиции говорили друг другу — и вовсе не ради красного словца, — что скоро им нечего будет делать¹²⁷.

* * *

Витте согласился принять пост Председателя Совета министров только при условии предоставления ему права действовать как истинный премьер-министр и подобрать свой кабинет. Как и Ермолов, Крыжановский, другие опытные сановники, он понимал, что спаянное, дисциплинированное министерство совершенно необходимо в условиях неизбежной конфронтации правительства с выборным законодательным органом¹²⁸. Витте полагал, что такое министерство будет служить указанной цели вернее, если в его состав войдут некоторые всеми уважаемые общественные деятели.

19 октября он начал переговоры с Д.Н.Шиповым, известным

промышленником А.И.Гучковым, князем Е.Н.Трубецким — профессором философии и братом недавно скончавшегося ректора Московского университета — и с некоторыми другими общественными деятелями¹²⁹. Все лица, к которым Витте обращался с предложениями занять тот или иной пост в правительстве, были либерал-консерваторами, хорошо ладившими и с оппозицией, и с бюрократией. Сам факт подбора кабинета министров не имел примера (и можно добавить, и последствий) в русской истории: «Впервые в царской истории кто-то помимо царя собственноручно указывал кандидатуры большинства министров»¹³⁰.

Через неделю стало понятно, что из этого намерения Витте ничего не выйдет. Те, к кому он обращался с предложениями, отвергали их будто бы на том основании, что не могут работать вместе с Дурново, которому Витте предложил пост министра внутренних дел. Дурново в свое время был замешан в гнусной истории, где фигурировала его любовница и испанский посол. И вообще он не вызывал доверия из-за давней связи с полицией. Но страна была в хаосе, буквально в состоянии гражданской войны, и для восстановления порядка требовался опытный администратор. Дурново же обладал необходимым опытом и практическими навыками. Витте не уступил критикам Дурново, ибо понимал, что судьба реформ зиждется на его способности водворить спокойствие в стране как можно скорее. Но, судя по исходу последующих, столь же безрезультатных попыток вовлечь общественных деятелей в правительство, возникает вопрос, не явился ли Дурново не более чем предлогом. Лидеры даже умеренной, либерально-консервативной оппозиции боялись быть обвиненными в предательстве либералами и социалистами, для которых Октябрьский манифест был лишь одной из ступеней к установлению республиканского строя в России. Войдя в правительство, они рисковали оказаться изолированными от общества, не обретя при этом существенного влияния в политике, ибо у них не было никаких гарантий, что бюрократия не использует их для достижения своих целей. Сыграли роль и соображения личной безопасности: «Я был бы не искренен, — писал впоследствии Витте, — если бы не высказал то, может быть, совершенно неосновательное впечатление, что в то время общественные деятели побаивались бомб и браунингов, которые были в большом ходу против власть имущих, и что это было одним из внутренних мотивов, который шептал каждому в глубине души: «Лучше подальше от опасности»»¹³¹.

Витте вел себя как европейский премьер-министр не только в подборе своего кабинета, но и требуя от губернаторов и военных властей, несших в России административную ответственность, ежедневных отчетов. Кроме того, он организовал пресс-бюро, чтобы создать благоприятную для себя прессу¹³². Эти шаги не были оценены двором, подозревавшим, что Витте воспользовался критической ситуацией, чтобы стяжать больше личной власти и сделаться «Великим визирем». Насколько шатким было положение Витте, видно из письма царя к матери, где он отзывается о своем премьер-министре, которому, чтобы получить займы для России, приходилось иметь дело с еврейскими банкирами за рубежом, как о «хамелеоне», которому не верит никто, кроме «заграничных жидов»¹³³.

Октябрьский манифест и последовавшая за ним политическая амнистия во многом способствовали прекращению забастовок и иных форм радикальных беспорядков в городах. В то же время он вызвал более жестокие бесчинства со стороны правых элементов, расправлявшихся с теми, кто, по их мнению, заставил царя признать нечто столь противоречащее русскому духу, как конституция. Поднялась и волна крестьянских беспорядков. Было бы нелепо искать в этом разгуле насилия, разбушевавшемся на целых два года, какую-либо логику. Это были всплески копившейся обиды, выпущенной на волю крушением власти, — без смысла и даже вопреки здравому смыслу, без какой бы то ни было программы, типичный пример русского бунта, который так хотел предотвратить Витте.

На следующий день после объявления высочайшего манифеста по всей стране вспыхнули еврейские погромы, переметнувшиеся и на студентов, на интеллигенцию. Черту оседлости и города вроде Москвы, где многие евреи жили на временных основаниях, охватили такая паника и ужас, которых не испытывали со средних веков. Евреев избивали и убивали, их имущество грабили и жгли. Одесса, которой принадлежит пальма первенства в насилии, была свидетелем самого жестокого погрома, в котором погибло около 500 евреев. Убийство же 30–40 евреев было «нормой» для небольших городов¹³⁴.

Пусть и подвергая евреев всевозможной дискриминации, правительство прежде все же не только не потворствовало погромам, но и сурово

подавляло их, из опасения, что антиеврейские выступления выйдут из-под контроля и ударят по русским помещикам и чиновникам. Действительно, оба рода насилия имеют общую психологическую основу: хотя радикальная интеллигенция считала антиеврейские погромы «реакционными», а антипомещичьи «прогрессивными», сами погромщики не делали таких различий. Видя, как толпа избивает и грабит евреев под безучастными взорами полиции и казаков, крестьяне понимали это так, что власти поощряют выступления против необщинных владений и их хозяев. В 1905–1906 годах в многих местностях крестьяне громили поместья вполне православных помещиков, вообразив, что царь, мирившийся с еврейскими погромами, не станет препятствовать погромам помещиков. [Обзор крестьянских волнений 1905–1906 годов включает отчет по центральному сельскохозяйственному региону, в котором утверждается, что «аграрное движение вызвано тем, что со всех концов России в известное время донеслись до сел слухи, что в городах безнаказанно бьют жидов и позволено грабить их имущество» (см.: Аграрное движение в России в 1905–1906 гг. СПб., 1908. Т. 1. С. 48). Сходные наблюдения были сделаны и в отношении аграрных волнений на Украине (там же. Т. 2. С. 290).]. Таким образом, предотвращая насилие над евреями, власть имущие действовали в своих интересах.

Но теперь, растерявшись в круговороте событий, монархисты утратили чувство реальности: они не только попустительствовали еврейским погромам, но и непосредственно к ним подстрекали. Войдя в должность, Витте выяснил, что департамент полиции, используя конфискованное у революционеров подпольное оборудование, тайно печатал и распространял прокламации, призывающие к еврейским погромам. Витте прекратил эту практику, но она уже унесла многие жизни¹³⁵. Неспособные как-либо объяснить, что сталось с их идеализированной Россией, кроме как обвинив во всем ее врагов, среди которых евреи занимали почетное место, монархисты призывали к насилию. В пагубном заблуждении находился и царь, писавший матери 27 октября, что «девять десятых революционеров и социалистов жиды». Это объясняло и, по-видимому, оправдывало в его глазах народный гнев против евреев и других «нехороших элементов», в ряды которых он зачислял «русских агитаторов, инженеров, адвокатов»¹³⁶. [Через две недели, объяснив еврейские погромы справедливым возмездием, царь, к своему ужасу, узнал, что они сопровождались разгромом имений русских помещиков (см.: КА. 1927. № 3/22. С. 174)]. В декабре 1905 года царю был вручен значок Союза русского народа, недавно созданной монархической организации, ставившей целью восстановление самодержавия и преследование евреев.

Однако главными виновниками беспорядков были теперь не евреи и не интеллигенты, а крестьяне. Крестьяне совершенно неверно представляли себе суть манифеста, понимая его на свой лад — как дарующий общинам право распоряжаться всей землей. Некоторые крестьянские волнения имели место весной 1905 года, еще больше летом, но настоящий взрыв их произошел только после 17 октября¹³⁷. Слыша о безнаказанности стачек и погромов в городах, крестьяне сделали свой собственный вывод. Начиная с 23 октября, когда широчайшие волнения вспыхнули в Черниговской губернии, волна аграрных беспорядков неуклонно возрастала до самой зимы и с еще большей силой вновь ударила весной 1906 года. Она окончательно стихла лишь в 1908 году, после принятия премьер-министром Столыпиным жесточайших репрессивных мер.

Аграрные беспорядки 1905–1906 годов повлекли на удивление мало жертв; существует лишь одно достоверное свидетельство убийства помещика, хотя и есть сведения об убийстве пятидесяти крестьян-единоличников, представлявших на селе основной объект ненависти¹³⁸. В некоторых местностях разгром поместий сопровождался еврейским погромом. Основной целью «жакерии» было не причинение физического ущерба и даже не захват земли, но лишение помещиков и других землевладельцев-некрестьян возможности жить с земли, т. е. «выкуривание» их. По словам одного наблюдателя, крестьянское движение «направлялось исключительно против владений, а не против помещиков: помещики им совсем не нужны, а земля им нужна»¹³⁹. Мысль была проста: заставить помещиков уйти с земли и продать свои земли по сходной цене. И с этой целью крестьяне вырубали помещичий лес, выгоняли свой скот на помещичьи пастбища, ломали машины и отказывались платить арендную плату. В некоторых местах поджигали усадьбы. Особенно сильные волнения наблюдались в центральных губерниях России и в Прибалтике, меньшие — в западных и юго-западных регионах, бывшей Польше. Участвовали в беспорядках прежде всего молодежь и вернувшиеся с Дальнего Востока солдаты, но всегда побудителем были города. Громя поместья, бунтовщики не делали разницы между «хорошими» и «плохими» барами — имения либеральных и революционно настроенных интеллигентов не щадили точно так же. Консерваторы, защищавшие себя, страдали меньше либералов, проникшихся сознанием вины¹⁴⁰. Как мы увидим ниже, крестьянские методы выживания из деревни некрестьянских землевладельцев оказались весьма эффективными.