Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917

Пайпс Ричард

8 мая 1905 года съезд четырнадцати союзов, организованный «Союзом освобождения» в Москве, объединился в «Союз союзов» под председательством П.Н.Милюкова. Милюков был ведущей фигурой в либеральном движении, и в то время его можно было считать либералом лишь номинально, ибо во имя свержения существующего строя он не чурался никаких средств, вплоть до всеобщей забастовки. В последующие пять месяцев «Союз союзов» практически стал определять ход русской революции.

* * *

Новости, приходившие с Дальнего Востока, были все хуже и хуже. В феврале 1905 года японские войска атаковали Мукден, город в Маньчжурии, который Куропаткин поклялся никогда не сдавать. Это была жестокая битва, в которой с русской стороны участвовало 330 тыс. человек, а с японской — 270 тыс. Потеряв 89 тыс. бойцов (против 71 тыс. потерь в японских войсках), генерал Куропаткин принял решение оставить город.

Как будто было недостаточно позора этого поражения, в мае пришли известия о сокрушительнейшем поражении за всю историю военно-морского флота России. Балтийский флот отошел от восточного побережья Африки, когда командующий

флотом адмирал З.П.Рожественский получил известие о сдаче Порт-Артура. Поскольку исполнить миссию, заключавшуюся в освобождении Порт-Артура, не представлялось возможным, адмирал попросил разрешения возвратиться на базу. Ему было отказано. Соединившись с Черноморским флотом, прошедшим по Суэцкому каналу, он достиг Китайского мори и взял курс на Владивосток через Цусимский пролив между Кореей и южным побережьем Японии. Здесь русские корабли поджидала японская эскадра под командованием адмирала Того. Русские корабли были лучше вооружены, но менее маневренны и подвижны. Кроме того, лучше действовала разведка адмирала Того. Битва 14 (27) мая 1905 года обернулась сокрушительной катастрофой для русского флота. Множество военных кораблей и вспомогательных судов было потоплено, а большинство уцелевших захвачено; лишь нескольким кораблям удалось уйти под покровом темноты. Адмирал Рожественский был взят в плен. Цусимское сражение положило конец всяким надеждам царского правительства на то, что славная военная победа поможет отвратить конституционные реформы.

Немедленной реакцией царя на Цусимское поражение было наделение управляющего министерством внутренних дел Трепова чрезвычайными полицейскими полномочиями, благодаря чему, по словам Витте, он сделался «негласным диктатором»⁷⁶. Кроме того, Николай стал искать пути мирного урегулирования конфликта с Японией. Эта сложнейшая миссия была поручена Витте, который в июне отправился в США, в город Портсмут, где были назначены переговоры под покровительством президента Теодора Рузвельта.

Граф С.Ю.Витте — самый выдающийся политик уходящей России. Было бы натяжкой назвать его великим государственным мужем, ибо он не отличался особой политической дальновидностью. Но он обладал талантом (весьма редким в России, где и правительству и оппозиции было в равной мере свойственно замыкаться на своих принципиальных позициях) — вести политику как игру возможностей и, проводя или рекомендуя те или иные меры, довольствоваться выбором меньшего из двух зол. Как и многие преуспевающие политики, он умел соблюсти собственные интересы под видом служения общественному благу. Никто лучше него не мог бы провести Россию сквозь революционные бури: он обладал крайне обостренным политическим чутьем и завидной энергией. К несчастью для Витте, а возможно, и для России, Николай не любил его и не доверял ему. Царю, с его мягкими изысканными манерами, был невыносим грубоватый и властный тон министра, к тому же женившегося на разведенной женщине, жевавшего резинку и слывшего (ложно) масоном.

Витте происходил из обрусевших шведов. Карьера его началась в департаменте железных дорог министерства торговли. Ранние его политические взгляды были националистическими и промонархистскими: после убийства Александра II он вступил в правую организацию «Священное братство», ставившую целью повернуть оружие террористов против них же самих. По его мнению, России нужна была сильная и неограниченная монархия, потому что более трети ее населения составляли «инородцы»⁷⁷. Но он стремился прийти к соглашению с оппозицией и репрессиям всегда предпочитал компромисс. Человек незаурядных административных дарований, он быстро продвигался по служебной лестнице: в 1889 году получил пост министра путей сообщения, а уже в 1892-м был назначен министром финансов. Он вынашивал и осуществлял смелые планы индустриального развития России и сыграл большую роль в получении заграничных займов, добрая часть которых пошла на постройку железных дорог и на выкуп частных железнодорожных концессий. Его политика усиленной индустриализации вызывала недовольство с разных сторон: и поместного дворянства, и, в особенности, чиновников министерства внутренних дел, которые считали, что он ниспровергает аграрные начала государства.

В 1903 году Витте был выведен в отставку с поста министра финансов и получил чисто почетную должность председателя Совета министров, но теперь о нем вспомнили и послали с дипломатической миссией в Соединенные Штаты. Наставления он получил самые туманные, но ни при каких обстоятельствах он не должен был соглашаться «на отдачу Японии хотя пяди исконно русской земли» или выплату контрибуций⁷⁸. Во всем остальном он должен был действовать по своему усмотрению. Витте, прекрасно представлявший соотношение сил, понимал, что у России есть еще козырные карты, ибо и японская экономика испытывала в связи с войной сильное напряжение, и Япония не меньше России стремилась прийти к мирному соглашению. В Америке Витте сумел сыграть на антияпонских настроениях американцев и завоевал симпатии публики такими демократическими жестами, как обмен рукопожатиями с железнодорожными инженерами и позирование дамам с фотоаппаратами, что, как он признавался, давалось ему, непривычному к таким представлениям, с большим трудом.

В России известия о Цусимском поражении усугубили политическую напряженность. 2 мая Петербургская дума проголосовала за политические реформы, на следующий день то же произошло в Московской думе. Это были значительные сдвиги, поскольку до сих пор органы городского самоуправления оставались более сдержанными, чем земские, и стояли в стороне от освободительного движения. 24–25 мая земцы провели собрание совместно с представителями дворянства и городских дум⁷⁹. Резолюция собрания призывала к созыву всероссийского представительного органа, избранного

на основе тайного, равного, всеобщего и прямого голосования; среди подписавших ее были двадцать председателей городских дум⁸⁰. Совещание избрало депутацию для встречи с царем, которую он принял 6 июня. Говоря от имени всей группы депутатов, князь Сергей Трубецкой просил царя допустить народных представителей к прямым переговорам с ним. Он говорил о том, что военные поражения возбуждают разговоры об «измене» в верхах. Не уточняя характера народного представительства — быть ему консультативным или законодательным, — Трубецкой предлагал проводить выборы в него не по сословному признаку, а на демократических основах. Ведь и сам русский царь, убеждал Трубецкой, «не Царь дворян, не Царь крестьян или купцов, не Царь сословий, — а Царь всея Руси». Царь заверил депутацию, что его воля созвать выборных от народа непреклонна⁸¹. Эта встреча явила исторический прецедент — впервые правитель России соизволил принять представителей либеральной оппозиции, ратующей за конституционные перемены.

О широте распространения мнения о необходимости таких перемен можно судить на основании того факта, что предводители дворянства на своем совещании, состоявшемся 12–15 июня, пришли к заключению: «Россия — в преддверии анархии: осталась только тень правительства». Чтобы восстановить государственную власть, государю в делах правления следует опираться не только на чиновников, но и на «выборных от своей земли»⁸².

Оппозиционным движением на данном этапе руководили либералы и либерал-консерваторы, видевшие в установлении конституционных и парламентских начал путь к укреплению государства и способ отвратить революцию⁸³. Революционеры по-прежнему играли лишь второстепенную роль и шли за либералами. Такая расстановка сил сохранялась вплоть до октября.

23 июня в газетах появились первые сообщения о ведущихся в правительстве обсуждениях касательно Думы, как суждено было именоваться новоявленному представительному органу. В июле просочилась дополнительная информация о секретном совещании в Петергофе. (Исходили эти сведения от профессора русской истории Московского университета В.О.Ключевского, участвовавшего в качестве консультанта в подготовке проекта⁸⁴.) Положения конституции, получившей название «Булыгинской», были официально опубликованы 6 августа⁸⁵. Однако публика если и была разочарована, то, благодаря просочившимся слухам, не была удивлена. Все как обычно — слишком мало и слишком поздно. То, чего все жаждали шесть месяцев назад, теперь уже не могло удовлетворить никого: в то время как оппозиция требовала законодательного парламента и даже Учредительного собрания, правительство предлагало бессильный совещательный орган. Роль новой Государственной думы была сведена к обсуждению законодательных предложений, представленных на ее рассмотрение правительством, и передаче их в Государственный совет для окончательного решения. Правительство даже не обязано было совещаться с Думой: ведь в документе недвусмысленно заявлялось о незыблемости основного закона о «существе Самодержавной Власти». Как уступка либеральным чаяниям, система выборов должна была основываться не на сословном принципе, а на имущественном, и имущественный ценз был достаточно высок. Многие нерусские регионы империи были лишены права голоса; не участвовали в выборах и рабочие. В Санкт-Петербурге и Москве только 5—10 % населения отвечало цензовой норме, а в губернских городах соотношение едва достигало 1 %⁸⁶. Система выборов была сознательно перекошена в пользу крестьян Великороссии. Согласно Витте, на обсуждении в Булыгинской комиссии было признано, что «единственное, на кого можно положиться при настоящем смутном и революционном состоянии России, есть крестьянство, что крестьяне представляют собой консервативный оплот государства, а поэтому и выборный закон должен быть основан главным образом на крестьянстве, т. е. чтобы Дума была по преимуществу крестьянской и выражала крестьянские взгляды»⁸⁷.

Эта концепция никогда не подвергалась серьезным испытаниям и оказалась в корне ошибочной, но прекрасно отвечала сложившемуся при дворе убеждению, что жаждой политических перемен страдают лишь города и нерусские этнические группы.

Хотя Булыгинская дума обещала мало, она все же знаменовала крупное отступление царизма, недооцененное современниками: «Самодержец и его правительство, заявлявшие себя лучшими и единственными судиями народных интересов, теперь хотя бы выразили желание советоваться с народом на постоянной и всеобъемлющей основе»⁸⁸ И, поступая так, царь признавал принцип народного представительства, о котором каких-нибудь восемь месяцев назад говорил, что «никогда» его не признает. Витте, понимавший, что предложенные правительством меры далеко не те, что требовались, все же был уверен, что Дума из совещательной скоро превратится в полноценную законодательную палату, ибо, по его выражению, «совещательный парламент — это поистине есть изобретение господ чиновников-скопцов»⁸⁹.

Либералы теперь оказались перед выбором: либо принять Булыгинскую думу как она есть и просить царя произвести нужные в ней изменения, либо воззвать к народу, чтобы вынудить правительство принять все их требования. На совместном съезде земских и городских собраний, состоявшемся в июле, когда уже была известна сущность правительственных мер, как раз и обсуждались эти возможности. Более консервативные участники съезда опасались, что прямое обращение к народу воспламенит крестьянство, уже проявлявшее признаки недовольства, но почти единодушно признавали бесполезность обращения с петициями к царю. Большинство пришло к решению призвать население помочь в достижении «мирного развития» — завуалированная формула призыва к гражданскому неповиновению⁹⁰.