Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917

Пайпс Ричард

Лидеры кассы поначалу отвергали идею забастовки, считая ее ребячеством, но как только убедились, что движение пользуется широкой поддержкой, поспешили его возглавить. Для руководства забастовкой они создали организационный комитет и в поисках поддержки рассылали своих эмиссаров по другим учебным заведениям. 15 февраля к забастовке присоединился Московский университет, 17 февраля — Киевский, а вскоре закрылись все крупнейшие высшие учебные заведения России. Занятия прекратили 25 тыс. студентов. Забастовщики требовали покончить с дисциплинарным произволом и полицейскими репрессиями, но пока еще никаких чисто политических требований не выдвигали. Власти ответили арестом лидеров забастовки. Более либеральные чиновники, однако, стремились убедить власти, что студенческий протест не имеет политических целей и всего лучше с ним справиться, удовлетворив законные жалобы студентов. И действительно, студенты считали себя выступившими в защиту закона, а не против существующего строя⁶.

Для

выяснения обстоятельств беспорядков была назначена комиссия во главе с бывшим военным министром, почтенным генералом с безупречной репутацией консерватора, П.С.Ванновским. Пока комиссия вела разбор дела, студенты стали возвращаться в аудитории, вопреки протестам организационного комитета. В Петербургском университете проголосовали за окончание забастовки 1 марта, а четыре дня спустя возобновились занятия в Московском университете⁷.

Разочарованные таким оборотом событий, социалисты из организационного комитета выпустили 4 марта манифест от имени всего студенчества, в котором события 8 февраля рассматривались «как единичный факт господствующего в России строя, основанного на произволе, безгласности и полной необеспеченности, или даже отсутствии самых необходимых, скажем более, священных прав развития человеческой личности». Манифест призывал «все действительно; оппозиционные элементы и классы русского общества организоваться для предстоящей борьбы, которая окончится только тогда, когда главная ее цель — свержение самодержавия — будет достигнута»⁸. По оценке полицейского служащего, манифест показал, что описанные события были не студенческими волнениями, а «прелюдией русской революции»⁹.

В только что описанном эпизоде как в микрокосме отразилась трагедия имперской России, проявив ту огромную роль в революции, которую подчас играли вовсе не тяжкие условия существования, а непримиримость занятых сторонами позиций. Правительство сочло безобидное проявление юношеского задора крамолой. В ответ радикальная интеллигенция раздула недовольство студентов неправомочным обращением с ними полиции до полного отрицания государственного строя. Разумеется, абсурдно полагать, что студенческие недовольства, вызвавшие забастовку, нельзя было удовлетворить, не опрокинув существующего государственного уклада: ведь простое восстановление Университетского устава 1863 года явилось бы крупным шагом навстречу студенческим чаяниям, на что уповали и сами студенты, немедленно вернувшиеся к занятиям, как только была создана комиссия Ванновского. Техника превращения конкретных жалоб в глобальные политические требования стала привычным оружием русских либералов и радикалов. Она отвергала компромиссы и частичные реформы: нельзя, как утверждалось, ждать изменений к лучшему, пока существующий режим не поколеблен, а это означало, что революция есть непременное условие всякого улучшения жизни.

Вопреки ожиданиям, комиссия Ванновского взяла сторону студентов, возложив вину за февральские события на полицию. Комиссия пришла к выводу, что забастовка не была ни заговорщической по происхождению, ни политической по духу, но явилась стихийным проявлением протеста студентов против обращения с ними. Ванновский предлагал вернуться к Университетскому уставу 1863 года, а также провести ряд конкретных реформ, включая легализацию студенческих обществ и землячеств, а также сокращение часов, посвященных изучению латыни, и послабление требований к знанию греческого. Власти не вняли рекомендациям Ванновского, предпочтя обратиться к карательным мерам¹⁰.

29 июля правительство издало «Временные правила», согласно которым студенты, повинные в политических выступлениях, теряли право на отсрочку от воинской службы. Когда эти правила только появились, было широко распространено мнение, что они призваны лишь напугать смутьянов и никогда не будут применены на деле. Однако их все-таки применили.

В ноябре 1900 года, после полуторагодового затишья, вновь вспыхнули студенческие волнения, на сей раз в Киеве в связи с исключением двух студентов. Во многих университетах страны прошли митинги в поддержку киевского студенчества. 11 января 1901 года Боголепов, воспользовавшись вышеупомянутыми правилами, распорядился отдать в солдаты 183 студента Киевского университета. Когда из солидарности выступил С.-Петербургский университет, такому же наказанию подверглось 27 его учащихся. Месяц спустя студент П.В.Карпович выстрелил в Боголепова и смертельно ранил его: министр стал первой жертвой новой волны террора, в следующие годы унесшего тысячи жизней. Современники считали, что меры Боголепова и его гибель ознаменовали начало новой революционной эры¹¹.

Забастовки вспыхивали в университетах Харькова, Москвы и Варшавы. Сотни студентов были исключены в административном порядке. В 1901 году правительство, желая разрядить обстановку, назначило Ванновского, которому тогда было уже семьдесят восемь лет, на место Боголепова. Ванновский ввел изменения в университетские правила, легализовав студенческие общества и ослабив требования к знанию древних языков. Однако эти уступки не успокоили студентов, и студенческие организации отвергли их на том основании,

что они только обнажили слабость режима и не затрагивали политических требований¹². Ванновский не справился со студенческим движением и получил отставку.

С той поры российские высшие учебные заведения стали опорой политической оппозиции. В.К.Плеве, крайне консервативный директор департамента полиции, считал, что «почти все цареубийцы и большое число замешанных в политических преступлениях» были студентами¹³. По мнению кн. Е.Н.Трубецкого, либерального ученого, университеты были теперь насквозь политизированы и студенты все менее заботились об академических правах и свободах, увлекаясь лишь политикой, что делало невозможным нормальное течение академической жизни. В 1906 году Трубецкой описывал университетские волнения 1899 года как начало «общего кризиса государства»¹⁴.

* * *

Волнения в высших учебных заведениях протекали на фоне возрастающих оппозиционных настроений в учрежденных в 1864 году органах местного самоуправления — земствах. В 1890 году, в эпоху контрреформ, права земств были урезаны, что вызвало такое же недовольство среди земцев, какое Университетский устав 1884 года вызвал у студентов. В конце 90-х годов земцы стали устраивать полулегальные совещания с политическим оттенком¹⁵.

На этой стадии правительство еще стояло на распутье: оно могло либо посредством различных уступок примирить оппозицию, пока еще не выходящую за рамки образованных слоев общества, либо обратиться к еще более суровым репрессивным мерам. Пойти путем уступок было бы, очевидно, более мудро, ибо оппозиция представляла собой слабо связанные разнородные элементы, наиболее умеренные из которых можно было примирить ценою сравнительно небольших уступок и тем самым отторгнуть от элементов революционных. Репрессии же, наоборот, заставляли эти разнородные элементы теснее сплотиться и радикализировали умеренных. Твердая приверженность Николая II абсолютизму проистекала отчасти из верности данной при коронации клятве сохранить вверенный ему отцом режим, отчасти — из глубоко коренящегося убеждения, что интеллигенция не способна править империей. Не отвергая в принципе возможности определенных уступок, способствующих воцарению порядка, Николай II никогда не мог проявить требуемого терпения и, если сделанные им уступки не приносили немедленно ожидаемого результата, сворачивал с этого пути и обращался к полицейским мерам.

Когда в апреле 1902 года студент-радикал убил министра внутренних дел Д.С.Сипягина, было принято решение предоставить полиции практически неограниченные права. Назначение В.К.Плеве на место Сипягина послужило сигналом к началу политики неуклонной конфронтации с обществом, объявлением войны всем, кто ставил под сомнение принцип самодержавия. В период двухлетнего владычества Плеве Россия чуть было не превратилась в настоящее полицейское государство в нынешнем «тоталитарном» смысле.

Для современников Плеве представлял загадку: неизвестны были даже место и дата его рождения. Только недавно исследования архивов помогли пролить свет на его прошлое¹⁶. Немец по происхождению, он вырос в Варшаве, обучался на юридическом факультете, после окончания которого некоторое время служил присяжным поверенным. Начало его серьезной бюрократической карьеры относится к 1888 году, когда он возглавил новообразованный департамент полиции, призванный бороться с крамолой. Чтобы быть более ко двору в министерстве, где царили сравнительно просвещенные взгляды, он, говорят, даже выказывал себя либералом¹⁷. С этого времени он жил и работал в скрытом от глаз непосвященных мире политического сыска. Пользуясь приемами внедрения и провокации, он достиг блестящих результатов: насаждая своих агентов в революционные организации, он разрушал их изнутри. Он прекрасно разбирался в вопросах, касающихся государственной безопасности, обладал завидной работоспособностью и умел очень искусно приспосабливаться к ветрам перемен в придворных настроениях. Живое воплощение бюрократического консерватизма, он не желал предоставлять обществу права голоса в государственных делах. Какие-либо перемены (необходимость которых он в принципе признавал) должны были, по его мнению, происходить только по инициативе сверху, с высоты монаршего трона. Говоря словами его биографа, он был «не столько против перемен, сколько против потери влияния»¹⁸.

Нетерпимый к общественной инициативе, он вполне допускал, что правительство может взять на себя заботу о проведении необходимых изменений в существующем государственном устройстве. Функции полиции, считал он, не ограничиваются лишь пресечением крамолы, но подразумевают и позитивную деятельность, выражающуюся в управлении теми силами, которые сама жизнь вынесла на поверхность и которые, предоставленные сами себе, могут подорвать политическую монополию правительства. В таком незаурядном распространении полицейских функций таится зерно современного тоталитаризма. Отказываясь видеть различия между умеренной (лояльной) и радикальной оппозицией, он невольно сплотил единый фронт, который под именем освободительного движения в 1904–1905 годах вынудил правительство уступить свои самодержавные прерогативы.