Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924

Пайпс Ричард

Кроме того, Секретариат пользовался правом подбирать делегатов на партийные съезды, номинально высшие органы руководства РКП (б). К 1923 г. большинство делегатов назначалось по рекомендации секретарей губкомов, которые, в свою очередь, сами были в подавляющем большинстве назначены Секретариатом⁴⁰. Эта привилегия давала Секретариату возможность обуздать оппозицию среди рядовых членов. Так, когда на X съезде партии (1921) в остром споре столкнулись с ЦК так называемая «Рабочая оппозиция» и «демократические централисты», 85 % делегатов при голосовании за предложенную ЦК резолюцию с осуждением несогласных взяли сторону ЦК, что, судя по имеющимся свидетельствам, едва ли отражало мнения партийного большинства⁴¹.

Так в рядах партийных работников образовалась своя аристократия. Практика, сложившаяся через пять лет после прихода большевиков к власти, далеко ушла от того, что декларировалось в первые дни, когда партия настаивала на том, чтобы ее

члены получали меньшее жалованье, чем средний рабочий, и жили в квартирах из расчета комнаты на человека⁴². Позабыт был и принцип, согласно которому рабочие-коммунисты не только не имели каких-то особых преимуществ перед другими рабочими, но и несли «более высокие обязанности»⁴³.

* * *

Все, что говорилось о бюрократизации партии, справедливо и в отношении государственного аппарата, где эта болезнь протекала еще наглядней. Всероссийская структура Советов очень скоро утратила то скромное влияние, какое она могла оказывать на большевистскую политику, и к 1919–1920 гг. превратилась в простую машину, послушно проштамповывающую партийные резолюции, проводимые через Совнарком и его органы. Выборы в Советы всех уровней превратились в простую церемонию единогласного одобрения кандидатур, предложенных партией: в голосовании принимали участие менее четверти имеющих право голоса граждан страны⁴⁴. Советы превратились в бюрократические государственные учреждения, за которыми стояла всесильная партия. В 1920 г. — последний год, когда Советам было позволено открыто дискутировать, — жалобы на бюрократизацию были общим местом⁴⁵. В феврале 1920 г. была создана Рабоче-крестьянская инспекция (Рабкрин), во главе которой встал Сталин, для контроля за злоупотреблениями государственных учреждений; однако два года спустя Ленину пришлось признать, что новый контролирующий орган не оправдал ожиданий⁴⁶.

Бюрократизация правительственных органов легко объясняется в первую очередь тем обстоятельством, что правительство взяло в свои руки руководство теми сферами жизни, которые до октября 1917 находились в частных руках. Уничтожив частный сектор в банковском деле и промышленности, упразднив земства и городские думы, распустив все общественные объединения, правительству пришлось принять на себя исполнение их функций, что, в свою очередь, потребовало расширения чиновничьего аппарата. Достаточно будет привести один пример. До революции школы состояли на попечении отчасти Министерства народного просвещения, отчасти церкви и отчасти частных организаций и лиц. В 1918 году, когда правительство национализировало все учебные заведения, передав их в ведение Наркомпроса, тому потребовалось набрать штат, способный исполнять функции, прежде не входившие в сферу забот государства. Со временем на Наркомпрос возложили руководство всей культурной жизнью страны, почти целиком находившейся в частных руках, и поручили цензуру. Как следствие — уже в мае 1919 года штат Наркомпроса насчитывал 3000 служащих — в десять раз больше, чем чиновников соответствующего министерства в царские времена⁴⁷.

Но расширение административных обязанностей было не единственной причиной роста советской бюрократии. Служащий, даже стоящий на самой низкой ступени чиновной лестницы, в тех тяжких условиях советской жизни, когда речь шла о выживании, получал существенные преимущества перед простым смертным, то есть имел доступ к товарам, для других недоступным, и возможность обогащения за счет взяток.

Результатом явилось колоссальное раздувание штатов. На фоне общего спада производства в многочисленных учреждениях, управлявших советским хозяйством, как на дрожжах вырастали все новые конторские места. В то время как число рабочих, занятых в производстве, сократилось с 856 тыс. в 1913 году до 807 тыс. в 1918-м, число чиновников возросло с 58 до 78 тысяч. Так, уже в первый год советской власти соотношение служащих к рабочим в сравнении с 1913 годом возросло на треть⁴⁸. В следующие три года этот разрыв стремительно расширялся: если в 1912 году на каждую сотню заводских рабочих приходилось 6,2 чиновника, летом 1921 года их стало 15⁴⁹. На транспорте при общем спаде производительности до 80 % и неизменившемся числе рабочих штат чиновников увеличился на 75 %. Если в 1913 году на один километр дороги приходилось 12,8 человека, считая вместе и служащих и рабочих, то в 1921 году на выполнение той же работы требовалось уже 20,7 железнодорожника⁵⁰. Данные опроса по одному из сельских уездов Курской губернии, проводившегося в 1922–1923 гг., показали, что в местных сельскохозяйственных конторах, в которых при царизме было 16 служащих, теперь числилось 79 — при том, что производство сельхозпродуктов резко сократилось. В органах охраны порядка в том же уезде количество сотрудников в сравнении с дореволюционными годами удвоилось⁵¹. Самым чудовищным был рост бюрократии в учреждениях народного хозяйства: в Высшем совете народного хозяйства (ВСНХ)

весной 1921 года значилось 224 305 служащих, из которых 24 728 работали в Москве, 93 593 — в губернских отделениях и 105 984 — в уездах — и все это в то время, когда промышленное производство, за которое отвечал ВСНХ, сократилось более чем в пять раз в сравнении с 1913 годом⁵². В 1920-м, к ярости и недоумению Ленина, в Москве насчитывалась 231 тысяча служащих, а в Петрограде — 185 000⁵³. Всего между 1917-м и серединой 1921 года число госслужащих увеличилось почти впятеро — с 576 тысяч до 2,4 миллиона. И к этому времени число чиновников в стране более чем в два раза превышало число рабочих⁵⁴.

Учитывая острую нужду в специалистах и низкий образовательный уровень собственных кадров, советской власти ничего не оставалось, как в больших пропорциях нанимать на службу бывших чиновников, в особенности тех, кто был способен исполнять работу в аппаратах новых министерств — народных комиссариатов. Приводимая ниже таблица указывает процентное соотношение таких сотрудников в комиссариатах в 1918⁵⁵:

Комиссариат внутренних дел	48,3%
Высший совет народного хозяйства	50,3%
Комиссариат по военным и морским делам	55,2%
Комиссариат государственного контроля	80,9%
Комиссариат путей сообщения	88,1%
Комиссариат финансов	97,5%

«Есть основания полагать, что более половины служащих в центральных отделах комиссариатов и, по-видимому, 90 процентов высшего эшелона до октября 1917-го работали на той или иной административной должности»⁵⁶. Только ЧК, где на службе состояло 16,1 % прежних чиновников, да Комиссариат иностранных дел, где процент «бывших» составлял 22,9 (по данным на 1918 год и в том и другом случае), были укомплектованы по преимуществу новыми сотрудниками⁵⁷. На основе этих свидетельств один западный ученый пришел к поразительному выводу, что перемены в личном составе, произведенные большевиками в первые пять лет, «можно сравнить с теми, что происходят в Вашингтоне после прихода к власти новой партии и раздачи ею постов своим сторонникам»⁵⁸.

Новая бюрократия формировалась по модели дореволюционной. Как и до 1917 г., чиновники служили государству, а не народу, который они воспринимали как враждебную силу. Анархист Александр Беркман, посетивший Россию в 1920 г., так описывал типичное госучреждение при новой власти: «Советские учреждения [на Украине] являли собой привычную московскую картину: скопище усталых, изможденных людей, изголодавшихся и безразличных ко всему происходящему. Картина типичная и печальная. Коридоры и кабинеты переполнены просителями, добивающимися разрешения сделать что-либо или получить право чего-нибудь не делать. Лабиринт новых декретов столь запутан, что служащие предпочитают решать сложные проблемы самым простым «революционным» методом, руководствуясь собственным "революционным сознанием", и, как правило, не в пользу просителя.

Повсюду длинные очереди, и во всех кабинетах барышни в туфельках на высоких каблуках беспрестанно пишут и перекладывают какие-то бумаги. Они пыхтят папиросками и оживленно оценивают преимущества той или иной службы по размеру пайка, символа советского быта. Рабочие и крестьяне, с обнаженными головами, смиренно приближаются к длинным столам. Почтительно, почти раболепно, они просят выдать справку, ордер на одежду или «талон» на обувь. "Не знаю", "В следующем кабинете", "Приходите завтра" — обычные ответы. Кто возмущается, кто жалуется, кто умоляет снизойти и выслушать или хоть что-то посоветовать»⁵⁹.

Как и при царе, советское чиновничество было строго классифицировано. В марте 1919 года власти разбили государственную службу на 27 тщательно разграниченных категорий. Различие в жалованьи между категориями было не слишком резким: так, обслуга самого низкого разряда, куда входили швейцары, уборщицы и т. д., получала порядка 600 руб. (старыми), а служащие наивысшего, 27-го разряда (главы отделов комиссариатов и т. п.) получали 2200 рублей⁶⁰. Но жалованье само по себе в условиях гиперинфляции значило мало: главным становились различные привилегии, из которых самыми важными были продовольственные пайки. Так, в 1920 году Ленин не мог, конечно, просуществовать на свое жалованье в 6500 рублей месяц, сумму, достаточную для приобретения разве что штук 30 огурцов на черном рынке, кстати, единственном месте, где рядовые граждане могли их достать⁶¹. Помимо пайка, чиновники прикармливались от взяток; взяточничество, несмотря на суровые меры борьбы с ним, принимало ужасающие размеры⁶².