Русская рулетка
Шрифт:
А Сорока думал сейчас о Кронштадте, ему очень хотелось попасть туда вместе с Машей. Он сказал, что кронштадтский, а это значит, он там живёт, а он там давно уже не живёт. И никому не ведомо, станет ли когда жить — возможно, ему с разными Тамаевыми, со Шведовыми да с хозяином этой милой девушки придётся снова бежать в Финляндию — ведь за деятельность их красные спасибо не скажут. «Спасибо» будет весить девять граммов, хорошо отлитых по отработанной форме и одетых в красную нарядную рубашонку — в медь.
А хороша была жизнь когда-то в Кронштадте, где все с братвою делилось пополам; и сухари, и колотый «постный» сахар, поскольку другого не давали — священники боялись, что плавсостав оскоромится, и глушённая рыба, пойманная ведёрком за бортом, и продувающий насквозь ветер, и бой склянок, и тревожное пламя костров, когда замерзали во время ночных дежурств, и общая соль кисета, и ледовая крупка, сваливающаяся за шивороты с небес — это была жизнь. Даже в Финляндии на зимовье кораблей и то была жизнь — а сейчас? Большая, пахнущая пылью квартира, внезапные уходы, приходы, всё время надо таиться, слушать каждый звук — жизнь, как у крысы, которую Сорока только что ухлопал…
— Прости меня, Маша, — Сорока покашлял в кулак, собираясь с мыслями, неожиданно покраснел, его обдало изнутри жаром, на лбу выступил пот. Поймал её вопросительный взгляд и решился: — Можно мне повидать вас ещё раз?
— Отчего же нет? Адрес вам известен.
— Ну знаете… я как-то так… опасаюсь встретить вашего… как вы говорите, хозяина.
— Днём его никогда не бывает. Приходите днём. Я вас угощу чаем и пирогом из сухарей.
— Днём мне сложно, — немного поразмыслив, сказал Сорока. — Днём у меня… работа. Но… — лицо его напряглось, сделалось твёрдым, решительным, подбородок бойцовски выдвинулся вперёд, — я постараюсь. Я обязательно приду, — снял с колена бескозырку. Маша только сейчас заметила, что бескозырка находится у него на колене, выругала себя: не предложила повесить на крюк в прихожей!
— А вы знаете, Маша, чем занимается ваш… хозяин?
— Торфом.
— Если бы, если бы, — пробормотал Сорока и поднялся. — Спасибо вам!
…Таганцев не поленился, постукивая тростью по тротуару, прошёлся до ресторана «Росси» посмотреть, что там ныне есть, может быть, открылась какая-нибудь китайская забегаловка (кухню Поднебесной Таганцев тоже ценил): «Шелест бамбука при тихом порыве ветра», «Полёт журавля над розовой водой утренней реки» или что-нибудь в этом духе, а заодно и вспомнить прошлые посещения, которые всегда были приятны, да и вообще вспомнить своё недавнее прошлое…
Он уже достиг того возраста, когда человеку становится совершенно безразлично, что о нём думают, что говорят, — такие пустяки беспокоят лишь в прыщавой молодости, это жиглявые студентики краснеют только при одном предположении, что их заподозрят в чём-нибудь легкомысленном, либо в топорной работе, достойной палача, там, где можно было обойтись ножичком для чистки ногтей, — потом бледнеют, синеют и начинают страдать от нехватки кислорода… Таганцев этот период уже прошёл. Правда, за нынешним периодом, впереди, находится другой, скажем так, мудрости, а если сказать жёстче, в лоб — старости.
Впрочем, когда человек стар, то о нём в большинстве случаев вообще не думают… Увы, это так.
А вообще, жизнь — это болезнь, и болезнь неизлечимая, от неё всегда умирают. Ещё раз увы!
Так неторопливо, постукивая перед собой палкой, словно бы пробуя землю на прочность, Таганцев добрался до Исаакиевской площади, постоял несколько минут молча, окидывая восхищённым взором великое творение Монферана, потом двинулся к ресторану «Росси»… Пардон, к бывшему ресторану «Росси».
Бывший ресторан не пустовал. В Питере помещения вообще не пустуют, в нём разместилась не китайская забегаловка с названием, вызывающим умиление, а важное советское учреждение. Даже вывеска новая была уже прибита к стенке — неровно написанная маслом на куске железа.
Нахлобучив на нос очки, Владимир Николаевич неторопливо подошёл к двери и прочитал вывеску «Дирекция 1-го дома Петроградского совета», покачал головой озадаченно:
— Ну и ну! Раньше таких страстей в здешних краях не наблюдалось.
Дверь тем временем хлопнула — она, кстати, осталась прежней, только её, чтобы не взяли приступом воры, обшили крест-накрест металлическими полосами, укрепили (витражи, кстати, исчезли, а были они очень хороши, ей-богу!) — в проёме показался белозубый синеглазый красноармеец в шлеме-будённовке, украшенной поднятыми наверх тёмно-бордовыми отворотами.
— Вам чего надобно, товарищ? — Голос у красноармейца был звонок, как полковая труба. — А?
— Ничего, — Таганцев неожиданно смутился, — просто раньше здесь был ресторан…
— А теперь нету ресторана, — красноармеец подхватил фразу на лету. — Потонул вместе со своей буржуазной начинкой и контрреволюционными привычками.
Таганцев понимающе кивнул и сказал:
— Ладно! — Хотя хотел произнести совсем другое слово: «Жаль!»
На душе у него сделалось сумеречно, хоть свечи зажигай, он покачал головой, глянул невидяще на красноармейца и, постукивая палкой по тротуару, двинулся в обратный путь.
Поход в прошлое не удался, колючая тоска, скопившаяся в Таганцеве, готова была выплеснуться наружу, пролиться слезами, горьким потом, болью, — он прошёл метров двести и, почувствовав себя усталым, присел на край низкой чугунной ограды. Вздохнул тяжело. Как бы там ни было, прошлое уходит и уходит безвозвратно, — вот ушёл и ресторан «Росси»… [3] Навсегда ушёл.
Не только это беспокоило Таганцева, беспокоила и новая группа, пришедшая из Финляндии, — десять человек. Встречал её лично Герман, он же решил и судьбу моряка умудрившегося в темноте сломать ногу, — не раздумывая ни минуты, заколол его.
3
Для информации: ресторан «Росси» возродился в современном Санкт-Петербурге — открыт в 1997 году при гостинице «Европа».
— Документов у покойника никаких не осталось? — настороженно сощурившись, спросил у Германа Таганцев. — Вдруг чего-нибудь застряло в кармане…
— Никаких вдруг, — жёстко ответил Герман, — мы у него даже бабушкин медный крестик содрали с шеи, чтобы никаких зацепок не было…
«Всякая борьба предполагает потери, — устало подумал Таганцев, — хорошо, что больших потерь пока ещё нет…»
Это было впереди, и то, что большие потери обязательно будут, Таганцев уже чувствовал.