Русская рулетка
Шрифт:
— На этот раз не понял, — Брин поставил кружку на стол.
— Возможно, нам понадобится твоя помощь.
— Теперь понял, — сказал Брин и вновь взялся за кружку. — Чем смогу, тем и помогу.
— В том, что ты сможешь, я не сомневаюсь, Санёк…
Крестов прокрутил в мозгу разговор с Брином, попробовал нащупать в нём сомнительные узлы, которые надо было дополнительно обмозговать, и не нащупал — всё вроде бы правильно, сомнений ни в чём нет. Вспомнились различные рассуждения, словеса насчёт еды, чая, долгоиграющей колбасы и главной саамской еды — копчёного оленьего мяса. И всё — у каких-то канцельсонов
«Чай!» — печально усмехнулся Крестов — ему стало жаль самого себя и своих товарищей: ведь как он жался, экономил на каждой крупинке, когда делал чай «фифти-фифти», а тут хочешь пачку чая — пожалуйста, хочешь ящик — пожалуйста и ящик! Он успокоил себя, обмял пальцами задрожавшее лицо: нет, всё-таки «фифти-фифти» у него получился неплохой, перед Санькой Брином ему не стыдно.
Мясо, консервы, колбаса, чай… Крестов ударил кулаком по столу. А тут старики пухнут с голода, ходят с синюшными, как у утопленников лицами, дети растут тонкорукими, кривоногими, похожими на глистов — всё от голода. Мяса нет, молока нет, хлеба нет, ничего нет. Голод бредёт по городам и деревням. Темно, муторно на душе, горько, руки трясутся, будто у паралитика, кишка кишке дулю показывает, живот слипся с хребтиной, со спиной — Крестов и сам еле ноги таскает. Хотя если тряхнуть питерские ресторации — еды на полгода хватит. И где они только берут продукты?
«В общем, так, — решил Крестов, — начальству надо предлагать следующий цирковой номер: упражнения с “серебряной дудкой” начать и продолжить, и для этого всё-таки придётся использовать Саню Брина, хотя и не хотелось впутывать его в чекистские дела, на границе же, в дырке, неплохо бы устроить засаду вроде бы случайно, и посмотреть, кто в неё попадёт. Пусть плывёт рыбка, а мы поглядим, какой она породы».
Встреча с Брином растревожила Крестова. Возврат в прошлое всегда тревожит, всегда на поверхность всплывает то, что уже забыл, списал в архив, и бьёт нещадно, больно, вызывая горькие видения, заставляя вспоминать тех, кого уже нет в живых, одних возводя в ранг святых, других в ранг совершенно иной — встреча сжала Крестову сердце цепкой рукой, причинила боль.
Ему хотелось поехать домой, привести расхристанные рваные мысли в порядок, успокоить себя самого, нырнуть в какое-нибудь укромное местечко — внутри, в нас самих, всегда найдётся укромное местечко, где можно спрятаться, привести в норму сердце и лёгкие, но вместо этого Крестов сдёрнул на себе матросскую форму и пошёл к Алексееву.
Алексеев работал, как машина, — мигом прикидывал все «за» и «против» и выдавал решение. Ошибался он редко.
— Что ж, Виктор Ильич, в принципе всё правильно, — сказал он, — на границе в окне надо поставить засаду и посмотреть улов, с боцманом этим надо начать игру — нужно проследить, куда приведёт ниточка. Уж не помню, кто и сказал — не Наполеон ли? — главное ввязаться в бой, а потом посмотреть, во что это выльется. Хотя на Наполеона это непохоже, Наполеон был умнее… Действуйте, Виктор Ильич!
— Не рано нам перекрывать окно? — на всякий случай спросил Крестов.
— Нет. Всё равно мы скоро будем брать всю организацию.
На следующий день Крестов отправился к Брину — тот оставил адрес, где остановится. Саня Брин совсем не удивился, когда на пороге сторожки возник худой дёргающийся Крестов. Встал ему навстречу.
— Недолгая была разлука!
— Вот видишь, какой цирковой номер, — Крестов развёл руки в стороны, — без твоей помощи, Санек, никак не обойтись. Придётся тебе идти к «серебряной дудке».
— Ладно, — коротко произнёс Брин, огляделся. — Чем же мне тебя угостить?
— Да ничем, Саня… Ты меня недавно угостил воблой, этого вполне достаточно. С лихвой. Вобла хоть и популярный продукт в Петрограде, но страшно дефицитный.
Старый сторож оглядел Крестова с головы до ног, изучил его форменку, бескозырку, худое усталое лицо и произнёс, вроде бы ни к кому не обращаясь:
— Похоже, из наших… Да?
— Их наших, из наших, — подтвердил Брин. — В войну с германцами моря вместе пахали, целых два — Балтийское и Чёрное. Немцев там давили.
— Что-то я не вижу, чтобы вы их там додавили, — сварливо заметил сторож, — живут они и здравствуют… И в ус не дуют.
— Мы действовали согласно приказу, папаша, — сказал Брин, забавно подёргал одной щекой, будто контуженный, — что нам командиры внушали, то мы и исполняли.
— Лучше бы командиры кровь свою собственную проливали, толку было бы больше, — продолжал ворчать сторож, — войну, глядишь, не продули бы.
— А мы её и так, папаша, не продули… История обязательно внесёт в это дело свою поправку, помяни моё слово.
— Поживём — увидим, — проговорил сторож тускло, в следующее мгновение вообще скис: — Впрочем, до того времени я вряд ли доживу.
— Доживёшь, доживёшь, отец, — бодрым тоном воскликнул Брин, — у тебя на роду написано: до ста лет дотянешь.
— Это чего-сь, на лбу в виде морщин выложено? Прочитал, что ли?
— Прочитал. Но только не в виде морщин, а… — Брин замялся было, но заминка его длилась недолго, — у тебя на лицо печать нанесена, она хорошо просматривается.
Сторож нахмурился, проговорил недовольно:
— Что за печать?
— Печать долголетия.
— Це-це-це-це, — поцецекал сторож, сердито свёл брови к переносице, потом лицо его разгладилось, он махнул рукой прощающе: — Ладно, пусть будет так.
— Была бы самогонка, выпили б за твоё здоровье, дедунь, — Брин весело хлопнул ладонью о дверь.
— Самогонки нет! — вновь обретая суровость, произнёс сторож.
— И не надо! — воскликнул Брин звонко, будто юный будённовец.
Наверху, за каменной стенкой канала, раздался выстрел. Крестов стремительно выскочил из сторожки, на бегу расстегнул кобуру маузера. Раздался ещё один выстрел, следом за ним кто-то дунул в свисток, в обычный полицейский свисток, из тех, которые взяли на вооружение охранники новой власти — милиционеры.
Через несколько минут Крестов вернулся, тяжело дыша, уселся на лавку.
— Милиция на юных гопстопников проводит облаву, — пояснил он, с трудом перевёл дыхание, в горле у него что-то клокотало хрипло.
— По пацанам-то чего стрелять? — сердито заметил сторож. Он всё время пребывал в ворчливом настроении — видать, за долгие годы в душе накопилось много тяжести, боли, жалости к самому себе, недоверия к людям. Да и вообще усталость проглядывала во всех его движениях. — У мальцов мозги куриные, часто не ведают, что творят. Но пулями по ним — это слишком…