Русская рулетка
Шрифт:
Скрываться от кого-либо Таганцев и не думал, особенно сейчас, когда положен надёжный мостик в Финляндию, к зарубежным организациям, ощущал он себя как никогда спокойно и уверенно и, как говорят новые советские бюрократы в подобных случаях, «строил дальнейшие планы и ставил перед собой новые задачи».
То, что он мог вольно разъезжать по делам Сапропелевого комитета, было на руку всем, кто стоял за «Петроградской боевой организацией» — он мог создавать филиалы в других местах, в той же Вологде или, к примеру, в Вышнем Волочке.
Он хорошо понимал одно: надо сделать всё, чтобы огонь зажёгся сразу в нескольких местах, и чем больше будет этих мест, тем лучше тогда большим костром заполыхает вся Россия.
Ночью мешочницы храпели отчаянно, так храпели, что из окон вылетали плохо закреплённые фанерки и устилали собою скорбный железнодорожный путь. Впрочем, мешочники не только храпели, но и очень тихо, подленько, исподтишка портили воздух. В вагоне не было ни одной мухи — все передохли в этом воздухе.
Таганцев пробовал забыться, погрузиться в полусон-полуодурь, но не тут-то было: очередной взрыв храпа заставлял его вздрагивать и вскидываться ошалело, крутить головой, соображать лихорадочно, где же он находится, в какой такой преисподней?
Чувствовал он себя плохо, неуютно, не в своей тарелке — барские привычки у Таганцева сохранились, он любил комфорт, уют, дорогие вещи и никогда не думал, что сможет оказаться на дне, в самом низу общества, среди социальных отбросов, каковыми, несомненно, являются эти мешочники, самозабвенно портящие воздух.
Он закрывал глаза, на несколько минут проваливался в бурую шевелящуюся муть и после очередного залпа крепкого крестьянского храпа пулей выскакивал на поверхность, приходил в сознание и ожесточённо крутил головой, силясь понять, где же он находится.
Через несколько мгновений сознание приходило к нему окончательно. Таганцев оседал всем телом на жёсткой вагонной полке и с протяжным стоном закрывал глаза вновь… «Ничего, — думал он вяло, — даст Бог, придёт наша власть… Наступят такие дни, обязательно наступят, и мы ликвидируем социальное дно, какую бы форму оно ни принимало. В России не будет бедных людей, в России будут жить только богатые…»
Не знал Владимир Николаевич Таганцев, что ждёт его впереди, не знал, к сожалению…
Глава девятнадцатая
— Маша, познакомься, это мой старый товарищ, он, можно сказать, из английских лордов — сэр, — Сорока взял руку Сердюка за локоть и протянул сердюковскую руку Маше. У Сердюка был такой вид, будто он обжёгся, на губах появилась неуверенная улыбка. — Да, самый настоящий сэр. Сэр Дюк.
— Да будет вам, — тихо улыбнулась Маша, сделала изящный девчоночий книксен, которому её когда-то научила хозяйка.
— Честное слово — сэр. Сэр Дюк.
— Да будет вам, будет! — снова попросила Маша.
— Не добрёл мёдочка до божьего храма, — засмеялся Сорока, сделал манерное движение, стёр слёзку с глаз, подержал её несколько мгновений на пальце и смахнул на пол.
— Ты знаешь, что я вспоминал два дня назад? — проговорил Сердюк, улыбнулся какому-то своему видению, пришедшему из прошлого, неведомому Сороке, и чуть не вздрогнул, когда Сорока сощурил серые глаза и подбил пальцем несуществующую бороду:
— А где ты был два дня назад?
Два дня назад Сердюк был в Петроградской чека. Спину ему прокололо холодом, сверху вниз поползла жгучая капелька пота.
— Сам знаешь где, — сказал он. — В пути, приближался к Петрограду. Границу переходить, кстати, становится всё труднее, большевики научились её охранять.
— Да-а, — неопределённо протянул Сорока.
— Я вспомнил нашу зимовку в Гельсингфорсе, снег, солнце и породистых собачонок, которых мы выводили на публику прогуляться.
— У меня был пуделёк по кличке Мими, — на лицо у Сороки наползла лёгкая тень, глаза, напротив, посветлели, сделались незнакомыми. — Повернуть бы время вспять и вернуться в прошлое, — произнёс он ни с того ни с сего, и Сердюк понял его: Сердюк сам хотел вернуться в прошлое и начать новый отсчёт в своей жизни. — А как звали твою собачонку?
— У меня была болонка по кличке Флинт.
Маша наблюдала за ними: неужели эти взрослые люди могли держать на боевых кораблях каких-то собачонок, ещё породистых?
— Ах, какие это были прогулки! — воскликнул Сердюк и жеманно воздел руки к потолку. — Свежий воздух, высокопоставленная публика, светские разговоры о Франции и воде Босфора, о Лондоне и отелях Рио-де-Жанейро! — он скосил глаза на Сороку. — Ты чего? — спросил Сердюк. — Не заболел ли?
— Нет, — качнул головой Сорока, — а вообще-то, лорд, вляпались мы с тобою в историю.
— Об этом не будем! — быстро проговорил Сердюк, подумал, что товарищ его ощущает то же самое, что и он, не знает, куда деться от душевной тревоги, и ему надо помочь — Сороке надо обязательно помочь, но сам Сердюк не мог этого решить, надо было спрашивать разрешение у Алексеева. «Серёжке надо обязательно помочь, но не сейчас, не сейчас…» Сердюк перевёл взгляд на Машу. — Даме наши разговоры неинтересны!
— Ну почему же? — Маша приподняла одно плечо.
— Мы с Машей решили пожениться, — сказал Сорока. — Как только кончится вся эта заваруха.
— Серёжа! — предупреждающе проговорила Маша.
— Извини, пожалуйста. Мы просто с Машей до поры до времени решили никому ничего не сообщать, — сказал Сорока. — Но тебе можно, ты свой! А Маша — единственно близкий мне человек, — Сорока притянул Машу к себе за плечи, — больше никого на свете нет.
— Сирота, — не выдержав, поддел Сердюк.
— Сирота, — подтвердил Сорока без улыбки. — Когда женюсь — перестану быть сиротой.
— Богатый дом, — оглядевшись, произнёс Сердюк, — и хозяина нет.