Русская рулетка
Шрифт:
— Вот и всё!
— А вы чего думали? — неожиданно раздался насмешливый голос Михеенко. — Сколько верёвочка ни вейся — обязательно кончик на белый свет вылезет.
Он хотел ещё что-то сказать, но голубоглазый москвич так посмотрел на него, что паренёк поперхнулся, руку, которую он демонстративно держал на деревянной кобуре маузера, спрятал за спину, на щеках у него появился жиденький нездоровый румянец.
Глава двадцать вторая
Петроград в эти дни казался Алексееву неким непаханым полем, в котором плугом надо было перевернуть всю землю, извлечь из неё все железки, в том числе
Алексеев не вылезал из здания чека, принимал по телефону доклады, распоряжался, кого из арестованных куда везти; что-то отмечал у себя в блокноте, строил схемы допросов, — в общем, работал. На сон у него не оставалось ни минуты.
Выходя из рабочего забытья, из липкой пелены будней, в которых не было ни одной свободной минуты, он думал, что за окном ещё тянется белый месяц май, а оказывалось — давно уже наступил июнь, за июнем последовал июль, но Алексееву всё мнилось, что весна продолжает тянуть свою песню, она стала бесконечной, — совсем одурел от работы человек…
Скоро забудет собственное имя. Иногда он спрашивал себя, есть ли у него душа и, оглядываясь назад, на путь пройденный, на то, что осталось на обочинах этой дороги, заключал мрачно: нет у него души… А с другой стороны, это Алексеева особенно и не тревожило.
В конце концов, душа — это что такое? Нематериальная субстанция, которую пальцами не потрогаешь, не ощупаешь. В душу верят те, кто верит в Бога.
Шведов знал об арестах, которые проводили чекисты, но от них не прятался, не забирался в страхе под койку с парой сухарей про запас — спокойно выходил на улицу, на рынке покупал себе продукты, иногда обедал в ресторане. Но с оружием не расставался — обязательно носил при себе два ствола и патроны.
Ему надо было бы побыстрее отбыть в Финляндию, к Герману, заняться делами там. Но он пока не покидал Петрограда. Нужно было до конца убедиться, что сюда действительно приезжает Красин, прибудет он не пустой, а с изрядным запасом золота, чтобы заплатить за международные поставки, — разбитая Россия нуждалась ведь во всём: в паровозах, в тракторах, в автомобилях, в обуви, в медицинском оборудовании… Газеты уже сообщили о приезде Красина. Теперь надо было узнать о дне и часе его приезда.
Одежду свою Шведов сменил, ходил теперь только в «штрюцком», ничего военного, даже усы начал подстригать по-пижонски, квадратиком. Это был другой человек, не Шведов.
На Николаевском вокзале он решил отыскать нужного человечка — лучше всего железнодорожного служащего, — и выведать у него всё о Красине. В том, что это ему удастся сделать, Шведов не сомневался, знал, что за деньги он сумеет купить себе и не такие сведения.
У вокзала он увидел малорослого жиглявого паренька в большой клетчатой кепке. Судя по всему, кастрата — человек этот неестественно тонким женским голоском вслух читал заметку (это была та самая заметка, о Красине) в газете, помещённой в застеклённый стенд, стоявший на двух деревянных ногах. Такие газетные стенды были разбросаны по всему Петрограду, советская власть решила с помощью печати воздействовать на умы граждан. Шведов подошёл к кастрату.
— «На золото, которое Красин передаст нашим зарубежным друзьям, Советская Россия получит необходимое промышленное оборудование и технику», — ликующим бабьим голоском прочитал кастрат и, оглянувшись на Шведова, произнёс: — А ведь это здорово, товарищ!
— Здорово, — не замедлил подтвердить Шведов.
— Вот тогда мы и заживём! — восхищённо пропел кастрат и вновь оглянулся на Шведова: — А он толковый мужик, этот товарищ Красин?
— Оч-чень! — Шведов утверждающе наклонил голову.
— Интересно, интересно, — оживился кастрат, — расскажите, пожалуйста, товарищ!
Шведов небрежно мазнул по воздуху рукой.
— Недавно я был вместе с ним на международной встрече в Ницце, — сказал он. — Зубры там собрались отпетые, нас они ненавидят, как арабы ненавидели легионы Александра Македонского. Правда, когда увидели нас с Леонидом Борисовичем, несколько разочаровались. — Увидев, что кастрат удивлённо округлил глаза, Шведов пояснил: — Они думали встретить двух комиссаров с горящими глазами и всклокоченными бородами, одетых по последней большевистской моде, — в гимнастёрках с красными бантами, в галифе, перепоясанных брезентовыми ремнями, в туго засупоненных обмотках, подпирающих ноги под самое колено, и грубых ботинках, густо наштукатуренных тележной мазью. А в карманах чтоб было полным полно семечек, и шелуха чтоб обязательно украшала растрёпанные бороды, чтоб прилипала к плечам и рукавам. А увидели людей одетых вот так, — Шведов пальцами поддел лацканы своего нового модного пиджака, умело скроенного и ладно сидящего на нём, сделал поворот головы налево, потом направо, засёк, что делается на улице, ничего подозрительного не обнаружил, и глаза его потеряли острый блеск.
Рассказ можно было не продолжать, кастрат для него перестал существовать, он вообще играл для Шведова роль шнурка от ботинка: чтобы засечь хвост, опытные агенты обычно останавливаются, поправляют шнуровку, делают новый узел, а сами глазами совершают прострел назад, в бока, стараясь зацепить хвост. Но Шведов решил рассказ закончить — уж больно круглыми, изумлёнными были глаза кастрата, который, похоже, первый раз увидел такого человека, как Шведов.
— Мда, вы — роскошный джентльмен, — подтвердил кастрат, восхищённо чмокнул языком.
— Тогда, подавив слюну разочарования, поняв, что над нашей одеждой не поиздеваться — одеты мы были, как лондонские денди, — Шведов ещё раз приподнял лацканы пиджака, — вот так, даже лучше, мы были одеты лучше, чем проклятые капиталисты, принимавшие нас, хозяева наши довольно ехидно спросили: «А на каком языке, собственно, вы будете вести переговоры, ведь русский язык не считается дипломатическим языком?» На что Леонид Борисович Красин спокойно ответил: «На любом из восемнадцати, которыми я владею!» Теперь ты знаешь, чучело гороховое, кто такой Красин?
Восхищение в глазах кастрата сменилось страхом, он сделался ниже ростом — и без того малый, он стал совсем маленьким.
— Так точно, знаю!
Шведов натянул кепку на нос кастрату и повернулся к нему спиной.
— Бывай! — бросил он на прощание, неспешно двинулся дальше, цепко схватывая глазами всё, что представляло для него интерес, обошёл стороной двух сцепившихся в отчаянной ссоре мешочников — не хватало ещё вместе с ними угодить в руки патруля, неторопливо огляделся и проследовал в дверь вокзала.