Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
Шрифт:
Наша квартира была светлая, на шестом этаже, было не шумно и светло. Когда я вошла в столовую, все было готово к завтраку, прислуга суетилась, дядя Жорж играл на своем кларнете. После завтрака я решила срочно отправиться на курсы Пиотровского, переговорить с ним. Проверив, находится ли рекомендательная записка в моей сумке, я вышла на улицу и взяла извозчика.
День был пасмурный, обычный осенний туман окутывал город. В воздухе была мокрота, та особенная, без дождя. Мокрота, которую можно ощущать только в Петербурге.
Директор, Андрей Павлович Пиотровский [27] , седой, лысый человек небольшого роста, с проницательными острыми глазами, встретил меня очень странно. «Записаться в школу хочешь? Артисткой вздумала быть? Аттестат зрелости есть?» – спрашивал он как-то насмешливо, осмотрев меня с ног до головы своими колючими серыми глазами. На письмо Михаила Семеновича он почти
27
Петровский А.П. (1869–1933) – актер, педагог, режиссер, заслуженный деятель искусств РСФСР.
28
Школа сценического мастерства, основанная А.П. Петровским совместно с A.A. Саниным.
Возбужденная, я решила домой не возвращаться и, выскочив на улицу, отправилась к Тане Савицкой. Феня, горничная, которую я знала давно, побежала предупредить Таню и ее мать. Агриппина Григорьевна была очень моложавая, полная, цветущая, со строгими, классическими чертами лица. Она легко смеялась и вносила оживление во все наши воспоминания. Мне приятно было их радушие. Я вспомнила, что отец был с ними в очередной ссоре, он даже не хотел, чтобы они навещали меня в институте. Таня очень обрадовалась, когда узнала, что я поступила в театральную школу. Мать ее сначала забеспокоилась, но после моих пояснений примирилась, высказав мысль, что лучше делать то, что нравится, считая, что я нигде не пропаду. Таня предложила повести меня к своей портнихе, у которой работницы были настоящие парижанки. Она считала, что мне необходимо приодеться.
Новая жизнь захватила меня целиком. Все мне казалось светлым, ничто не пугало, давно желанная свобода была в моих руках. Но когда я сообщила дяде Жоржу, что записалась на драматические курсы, он пришел в ужас: «Что папа скажет? Ведь попадет мне, что я тебе позволил, а ты даже не посоветовалась со мной». Но, видя, что изменить ничего нельзя, он быстро примирился.
Курсы начинались в восемь часов утра, и приходилось вставать очень рано. Все предметы были так увлекательны, что мы не замечали времени. По утрам были уроки фехтования, танцев и гимнастики. Затем были уроки дикции. Их преподавал маленький, забавный человечек, известный всей России, Сладкопевцев. Меня он преследовал особенно за мой невыносимый акцент. Его серьезные нравоучения давали мне надежду на избавление от него. После обеда в присутствии самого Пиотровского декламировали, выходя на эстраду. Часто были лекции о театральном искусстве, о русской литературе, также и об иностранной. Читали известные профессора, преподававшие в университетах. Самые интересные, но и страшные, полные волнений, были уроки Пиотровского. Он никого не щадил, ругал, передразнивал неудачные интонации, выгонял со сцены. Очень редко молчал; это случалось иногда, когда действительно кто-нибудь безукоризненно декламировал. Обыкновенно нам задавались маленькие пьесы, с двумя-тремя действующими лицами. Моя очередь подошла не скоро, получила я отрывок из «Зорбинеты» (пьеса Мольера). Цыганка Зорбинета была моя первая роль, она меня увлекла.
Закружившись в этом новом для меня петербургском хаосе, я за три недели пребывания ни разу не позвонила Михаилу Семеновичу. Как-то, во время перерыва занятий, я собралась позвонить. Его голос показался мне чужим и строгим. «А, это вы, изменница», – сказал он мне полушутя-полуогорченно. После того как я ему выложила все мои новости, он пригласил меня завтракать на другой день.
Его квартира оказалась очень уютной, ничего буржуазного в ней не было. Комната, где мы завтракали, не была похожа на столовую. Буфета не было, ковер во весь пол, низкий, красного дерева комод, несколько художественных картин на стенах. Я ему без конца рассказывала о всех своих новых впечатлениях. Расспросила о всей труппе, доволен ли он своим возвращением? Оказалось, что все процветают, но Мария Ильинична ворчит, что я до сих пор ей не позвонила. Баженов постоянно меня вспоминает, хотел бы даже навестить, но не решается. Закончил он все свои новости надеждой, что мое исчезновение больше не повторится. Что мы часто будем видеться. После завтрака он повел меня в другую комнату. Показал несколько картин известных художников, сообщил, что скоро он думает устроить большой прием ночью, после театра. Познакомит меня с Судейкиным, также с известным скульптором Фридманом Клюзелли.
В половине третьего мне надо было уходить, но Михаил Семенович захотел меня познакомить с его матерью, и мы отправились к ней. «Она не выходит из своей комнаты и очень ослабела после болезни», – сказал он мне тихим голосом. Мы вошли в полутемную комнату. Старушка сидела в большом кресле, она взглянула на меня без малейшего удивления, протянула руку и сказала: «Это Нина, я о вас очень много знаю, как мило, что вы зашли ко мне, быть может, вы будете наша звезда». Поцеловав ее бледную руку, я присела около нее, высказала радость, что познакомилась с мамой Михаила Семеновича. Он улыбался, его глаза были особенно добрые в этот момент. Мне он показался совсем другим, как будто он не капризный, избалованный успехами артист, а просто скромный милый человек. Анастасия Петровна пригласила меня приходить почаще и поцеловала меня. Я ей обещала скоро снова вернуться. Выйдя от них, я бросилась к первому попавшемуся извозчику.
В этот день было мое выступление в «Цыганке Зорбинете»; зал был переполнен. Два старших курса пришли присутствовать. Нам это не было приятно, но поощрялось, чтобы мы привыкли к зрителям. Мои новые подруги, Галя и Женя, встретили меня со смехом: «Торопись, ты очень запаздываешь. Где ты валандалась?» После первого звонка запиралась дверь и в зал никого не впускали. Я очень волновалась, когда подошла моя очередь. Я вышла на эстраду и сразу же почувствовала, что мои руки лишние, ни к чему. С первой же фразы стало легче, я одним духом выпалила свой пассаж. Мой голос звенел и казался мне чужим. Пиотровский молчал; он скрестил руки на груди, и это придало мне еще больше бодрости. Я еще громче продолжала речь Зорбинеты.
Когда я закончила, наступило молчание; оно продолжалось всего несколько секунд, но казалось вечностью. «Казала бабка до самой смерти, да всэ черт знает що», – послышалась неожиданная оценка на малороссийском языке. Взрыв хохота раздался в зале, но он остановил его знаком руки и сказал, обращаясь ко мне: «Ты поняла, над чем тебе надо работать? Однако в тебе есть жизнь, при желании ты можешь добиться хороших результатов». Задав мне еще один отрывок пьесы, он обратился к другим. Галя и Женя поздравляли меня. «Он всех ругает, обвиняет в бездарности, тебя же похвалил. Несмотря на твой акцент, ты хорошо сказала». У меня на душе все ликовало. Этот лысый человечек имел какую-то силу влиять на всех. Все боялись его, но уважали и возлагали на него надежды.
Галя и Женя были совершенно другого круга девушки, не похожие на тех, с которыми я привыкла бывать. Женя была дочь парикмахера, блондинка с карими глазами, она была милая, добрая девушка. Галя была совсем другая. Она походила на французскую мидинетку [29] , всегда в завитушках, накрашенные ногти, очень напудренное лицо. Нельзя было назвать ее хорошенькой, но она всегда смеялась, была полна чем-то новым, заманчивым. Быть может, разница, существующая между нами, манила меня. Между прочим, являться в школу даже с легким гримом или просто напудренной, никак не разрешалось. Если Пиотровский замечал, он сейчас же посылал умыться. Гале уже не раз попадало за ее любовь к косметике.
29
Мидинетка – девушка (продавщица, швея, модистка), которая очень рано приступает к работе и днем имеет обеденный перерыв или освобождается к полудню (midi). Зарабатывает мало, но умеет хорошо одеваться. Часто рассматривается богатыми мужчинами как потенциальная содержанка.
С первых же дней моего поступления в школу мы стали постоянно встречаться и образовали неразлучное трио. Пользуясь тем, что мы имели право на бесплатный вход во все театры, посещение которых очень поощрялось нашей администрацией, мы стали постоянно ходить всюду, на все новые пьесы, особенно в Малый театр и Александринку.
Дядя Жорж постоянно ворчал на мое недосыпание. Сам он ложился в девять часов вечера, но каждый раз вскакивал, когда я поздно возвращалась.
У меня давно зарождался в мыслях проект переехать в нижний, пятый этаж. Там сдавались меблированные комнаты, но я все откладывала эту затею, боясь огорчить бедного дядю Жоржа. Сама судьба помогла мне осуществить этот проект; неожиданно приехали к нам две племянницы дяди Жоржа, Ксеня и Марина из Туркестана, чтобы учиться в консерватории. Это были дочери его сестры, Нины Николаевны Гиппиус15, жены губернатора Ташкента. В нашей квартире сделалось тесно, особенно когда дети в конце недели возвращались из школ. Решили на общем совете, что мы все три переедем вниз, но будем часто навещать дядю Жоржа и даже частью столоваться у него.